Страница 23 из 31
Мак, никогда прежде не стрелявший дичи крупнее, чем птица, сохранял хладнокровие, и его самозарядка затрещала, словно автоматическая пушка, когда мы ударили по этой тройке. Ее многочисленные компаньоны поддерживали шум. Гром выстрелов, крики и удары эскимосов, рев разъяренных животных – тарарам был такой, будто с Везувия срывало макушку. Мы утопили одного моржа и вывели из строя другого, однако самый большой нырнул и выскочил у самого борта лодки, отфыркнув воду прямо нам в лицо. Чуть ли не упираясь дулами в его голову, мы нажали на спуски, и он начал тонуть. С победными криками эскимосы загарпунили его.
Затем мы дали знак «Рузвельту» подходить, и, как только друзья и родственники усопших учуяли дым, они отбыли в неизвестном направлении.
На этой охоте, так же как и на всех других, в которых я участвовал, мне стоило немалых усилий не стрелять по поплавкам. Они были черные и чудно подпрыгивали на волнах, словно живые. Я отлично понимал, что, если попаду в поплавок, с ним придется распроститься навеки, а потому проявлял осторожность.
В другой раз мы взяли в оборот стадо более чем в полсотни штук, спавшее на льду. Дул довольно сильный ветер, а стрелять точно с вельбота, отплясывающего кекуок в объятиях неспокойного моря, – дело не простое. Подобравшись к льдине на 20 ярдов, мы открыли огонь. Я подранил двух моржей, но не убил их, и со свирепым ворчанием огромные твари соскользнули в воду. Они направились к нам, и вся команда изготовилась показать, как мы умеем поторапливать уходящих гостей на вышеописанный вокально-инструментальный манер.
Эскимос Вишакупси, стоявший у меня за спиной и до этого много толковавший нам про то, как ловко он управляется с гарпуном, делал угрожающие выпады, не сулившие ничего хорошего любому моржу, который бы осмелился приблизиться к нам.
Вдруг из воды совсем рядом со мной, с громким «ук! ук!», словно гигантский попрыгун, выскочил самец и положил клыки на планширь, окатив нас хорошим душем.
Вишакупси явно не ожидал рукопашной и изрядно перетрусил. Вместо того чтобы метнуть гарпун, он уронил его, завопил, как сумасшедший, и начал плевать в морду чудовища. Излишне объяснять, что мы никогда больше не брали Виша-купси охотиться на моржей в вельботе.
Остальные, кто был в лодке, кричали, проклинали по-английски и по-эскимосски Вишакупси, моржа и вообще все на свете; одни пытались бить зверя, другие табанить.
Я в тот момент не горел желанием проверить, насколько верен афоризм одного полярного исследователя, гласящий: «Если морж цепляет за борт лодки, не надо бить его, так как это заставит зверя податься назад и он опрокинет вас; нужно просто легонько взять за клыки чудовище весом в 2000 фунтов и сбросить его в воду» – или что-то в этом роде. Если бы моржу удалось продвинуть клыки на какую-нибудь четверть дюйма в мою сторону, он бы полностью захватил ими планширь. Поэтому я поднял ружье, приставил его дулом к морде пришельца и нажал на спуск, что и решило дело.
Этот морж едва не опрокинул нас, но почти немедленно вслед за ним другой опробовал новый вариант игры и предпринял чуть было не увенчавшуюся успехом попытку потопить нас – этакие штучки с нырками.
Это был большой самец, которого загарпунил один из эскимосов. Он тотчас же показал, из какого теста он сделан, атаковав поплавок и выведя его из строя. Затем он принялся за гарпун и ремень. Случилось так, что он оказался у моего конца лодки, и я выстрелил в него, но попал или нет – не знаю. Во всяком случае, он нырнул, и как раз в тот момент, когда все мы смотрели за борт, ожидая его на поверхности, наше суденышко потряс колоссальный удар в корму – удар настолько сильный, что боцман, который мирно стоял там, огребаясь веслом, свалился с ног.
Наш друг проявлял слишком уж кипучую деятельность; но он нырнул, прежде чем я успел выстрелить, и всплыл в 50 ярдах поодаль. Тут я всадил в него пулю, и он исчез. Не могу сказать, чтобы мы так уж сгорали от любопытства в последующие несколько минут, ибо знали, что это подводное землетрясение в любой момент может дать новый толчок – вот только когда и где? Мы во все глаза смотрели на поверхность воды, пытаясь определить, откуда последует новая атака.
Еще одна подобная стычка – и нам каюк в буквальном и переносном смысле, ибо морж проделал большущую дыру в днище лодки, а поскольку днище было двойное, мы не могли остановить течь, и одному из нас приходилось лихорадочно отчерпывать воду. Мы всегда брали с собой кучу старой одежды для затыкания пробоин, но в данном случае мы с таким же успехом могли затыкать дыру носовыми платками.
Внезапно эскимос, глядевший за борт, завопил: «Кингимутт!» (Осади его! Осади!), но не успел он это выкрикнуть, как – трах! бац! хрясь! – корма лодки вздыбилась от удара, и наш боцман вылетел бы за борт, если бы эскимос не подхватил его, а у самых его ног, чуть повыше ватерлинии, обозначилась дыра, в которую я мог бы засунуть оба кулака.
Я глянул через планширь. Зверюга лежал на спине, уставя клыки прямо вверх, под корму. Затем с быстрым всплеском нырнул. Команда проделывала обычные трюки, чтобы отпугнуть его. Он всплыл в 15 ярдах от нас, издал свой боевой клич «ук! ук! ук!» – дескать, ждите беды – и понесся по поверхности Китового пролива, словно торпедный катер или автомобиль без глушителя, преследуемый полисменом на велосипеде.
Я ввел в дело мою скорострельную пушку и потопил его. Затем мы ринулись к ближайшей льдине и достигли ее как раз вовремя».
Продолжая далее рассказ Борупа, скажу, что, когда первый раненый морж добивается пулей, а все поплавки уже убраны, на вельботе поднимают весло, и «Рузвельт» подплывает к месту охоты. Поплавки и веревки выбирают через поручни на судно, моржа поднимают на поверхность, подцепляют крюком и лебедкой вытаскивают на палубу. Затем искусные ножи эскимосов освежевывают и разделывают его. В это время палуба судна напоминает бойню. Прожорливые собаки – на данном этапе путешествия их насчитывалось уже около 150, – навострив уши и сверкая глазами, стоят наготове и подхватывают отбросы, которые кидают им эскимосы.
В районе Китового пролива мы иногда добывали нарвалов и северных оленей, но в этот раз по пути на Север на нарвалов почти не охотились. Мясо моржей, нарвалов и тюленей – ценный корм для собак, однако белый человек обычно ест его неохотно – разве что под угрозой голодной смерти. Тем не менее за 23 года моих странствий мне не раз приходилось благодарить Бога хотя бы за кусок сырой собачатины.
Глава десятая
Стучимся в ворота полюса
От Эта до мыса Шеридан! Представьте себе около 350 миль почти сплошного льда – льда всевозможных форм и размеров: торосистого льда, плоского льда, льда дробленого и искореженного, льда, каждому футу надводной части которого соответствуют 7 футов под водой, – вот поле битвы с дьявольским, поистине титаническим размахом борьбы, по сравнению с которым замерзший круг Дантова ада покажется простым катком.
А затем представьте себе маленькое черное суденышко, крепкое, дюжее, компактное, сильное и выносливое, каким только может быть судно, построенное человеком, но все же абсолютное ничто рядом с холодным белым противником, с которым ему предстоит сразиться. А на этом суденышке 69 человек – мужчин, женщин и детей, белых и эскимосов, которые вышли в сумасшедший, забитый льдом пролив между Баффиновым заливом [морем Баффина] и Полярным морем [Северным Ледовитым океаном], – вышли затем, чтобы доказать реальность мечты, которая на протяжении столетий владела наиболее дерзновенными умами человечества, – доказать реальность того блуждающего огонька, в погоне за которым люди мерзли, голодали, умирали. В наших ушах постоянно звучала музыка, лейтмотивом которой был вой 246 одичалых собак, басовым сопровождением – низкое, глухое ворчание льда, вздымавшегося вокруг нас под напором приливов, а акцентами – стук и дребезг наших сокрушительных наскоков на ледяные поля.
Днем 18 августа 1908 года мы в тумане покинули Эта и взяли курс на север. Начинался последний этап плавания «Рузвельта». Всем, кто находился теперь на борту, если только им суждено было выжить, предстояло сопровождать меня вплоть до моего возвращения в будущем году.