Самозванка

Только одна из них упомянула о ребенке, остальные были слишком тактичны для этого, поняла Кэти, когда крупная, дородная женщина пригласила ее к себе в гости.

— Обязательно возьмите с собой маленького, когда приедете ко мне. Хавьер все организует. Правда ли, что он похож на Франсиско, когда тот был в таком же возрасте?

— Абсолютно, тетя Карлота, даже ямочки на щечках, — вступил в разговор Хавьер со всей возможной предупредительностью, а когда грузная дама отвернулась, чтобы довольным полушепотом передать этот интересный факт одной из своих сестер, он провел кончиком большого пальца по локтевой впадине на руке у Кэти.

Кэти вздрогнула. Скрытые от посторонних глаз, такие интимные прикосновения заставляли ее трепетать всем телом, она уже едва понимала, где находится и о чем говорят вокруг. Вспомнив тот день, когда он раздел ее и ласкал с такой опытностью, с таким расчетом, она дернулась, как от удара. На этот раз у него тоже должен быть какой-то тайный замысел. Вряд ли он искренен…

— Не волнуйтесь, у тетушки Карлоты поистине золотое сердце, — прошептал Хавьер, стискивая ее локоть. Он явно неправильно истолковал ее дрожь. — Только три из моих теток были замужем, и так как она единственная, у которой муж еще жив — дядюшка Эмилио, которого вы сейчас видите в окружении трех незамужних тетушек, — она считает себя среди остальных своеобразным лидером.

Наконец гости заколыхались и стали выплывать из sala, но Кэти не поняла, чем это вызвано. Хавьер, по-прежнему не отходивший от нее ни на шаг, весело сказал:

— Мы переходим в sala grande , где в вашу честь будет танцевать несравненная Ла Гитана. И не считайте нас чересчур старомодными, querida. Он пропустил ее вперед, держа ладонь на ее талии. Еще дюйм, и он коснется обнаженной спины, там, где кончается глубокий вырез, поняла Кэти. У нее стянуло кожу, все ее чувства до последнего сконцентрировались на тепле его руки, ощущаемом через шелк. Она стиснула зубы в предвкушении неизбежного — желаемого? — продвижения этой руки вверх, когда кожа прижмется к коже, плоть — к плоти. Она едва понимала, что он говорит.

— Прием сегодня небольшой, надо уважить старых тетушек. Когда-нибудь вы увидите, что такое настоящий прием: блестящий праздник, сливки общества, множество молодежи, а после представления — танцы, музыка. Когда-нибудь вы все это увидите, обещаю вам. Я дам такой бал в вашу честь, который превзойдет ваши самые смелые мечты.

Кэти могла бы ответить, что вряд ли задержится здесь на столь долгий срок или что он вряд ли захочет оказать ей такую честь, когда узнает правду о ней. Но у нее не было желания говорить что-либо, потому что он добрался наконец до выреза ее платья, и теперь его пальцы касались чувствительной кожи ее спины. Она была просто неспособна к членораздельной речи. Ее затопляло желание, чтобы он коснулся ее, коснулся по-настоящему.

Но вот он провел ее через массивные двойные двери, и перед ней открылся sala grande во всем своем великолепии.

Собрав последние силы, Кэти отодвинулась от него, стараясь оказаться подальше от этой опасной ауры, от исходившей от него притягательной силы, заставлявшей ее забывать обо всем, кроме его прикосновений, его близости, теплого бархата его голоса.

За время своего пребывания здесь она еще не видела этого зала, и не нужно было обладать богатым воображением, чтобы представить его во время светского бала: толпу красивых, элегантных, остроумных и богатых людей, маленький оркестр, играющий на возвышении в дальнем конце, высокие окна, чередой вытянувшиеся вдоль одной из стен и выходящие на открытую веранду с колоннадой, ведущую в тихий, полный ночных тайн сад.

Гладкий мрамор под ногами — прекрасная площадка для танцев, но Кэти не осмеливалась даже представить себе, что танцует с Хавьером. Прижаться к нему, чувствовать его объятия, грезя наяву под ярким светом люстры на высоком, украшенном великолепными фресками потолке…

Она быстро прошла вперед, стуча каблуками по мрамору пола. Часть огромного зала была отделена роскошными, ручной работы китайскими шелковыми ширмами, и там полукругом стоял десяток золоченых стульев.

Все тетушки уже сидели на своих местах, и только дядя Эмилио вежливо продолжал стоять, дожидаясь, пока сядет Кэти. Донья Луиса похлопала пальцами по свободному стулу рядом с собой, и Кэти быстро села. А Хавьер встал позади нее, положив руки ей на плечи.

Господи, как же я вытерплю все это? — обезумев, спрашивала она себя. Ей было гораздо легче владеть собой, когда он был в дурном настроении. А это его мягкое, соблазнительное обаяние полностью обезоруживало ее. И нельзя было велеть ему отойти, убрать руки с ее плеч, нельзя было даже пошевелиться под перекрестными взглядами всех этих тетушек! Ведь донья Луиса потратила столько сил, чтобы этот вечер прошел удачно.

Напряженная, как гитарная струна, она хотела только одного — чтобы этот вечер поскорее закончился и она могла убежать в свою комнату и склониться над кроваткой Хуана. Один только взгляд на него, спокойно спящего в своей святой невинности, вернет ее к здравому смыслу…

И тут безо всяких предварительных объявлений на середину зала вышел стройный молодой человек, неся с собой гитару и стул.

Он поставил обутую в изящный сапожок ногу на стул, извлек из гитары несколько медленных аккордов, и в зале сразу воцарилось напряженное ожидание. Кэти почувствовала, что Хавьер чуть сильнее сжал ее плечи.

А потом в молчаливом взрыве красок появилась Ла Гитана, во всем великолепии своего традиционного для фламенко черно-красного платья, с алой гвоздикой в блестящих черных волосах и удивительно белой кожей на выразительном лице.

Откинув голову, она подняла правую руку, согнула ее перед собой и короткими быстрыми шагами, выгнув спину, обошла вокруг гитариста. Гитара запела.

И Кэти застыла, очарованная то страстной, то печальной, но всегда утонченной мелодией, неприкрытой чувственностью движений Л а Гитаны, стуком кастаньет, ритмичным притопыванием ее каблучков, ее восхитительной интерпретацией танца. Все вместе это создавало сильное впечатление и брало за душу.