Страница 20 из 21
В отличие от невзоровского “Чистилища”, в романе Проханова нет суперменов, и в этом тоже правда. Войну ведут простые русские люди. Гибнут, сражаются... Уцелело двое. Но с ними, на стороне простых русских людей, оказался и Бог. Наш русский православный Бог. И его ангелы. “Это длилось мгновение. Он опустился на землю под своды вечернего храма. Было сумрачно. Ангел был едва различим. И в свете красной лампады на темном лике мерцала смоляная слезинка”.
Прекрасная русская проза. Уверен, она найдет своего читателя.
Предлагаем Вашему вниманию гипсокартон перегородки . Звоните нам.
Владимир Личутин ПОДРАНКИ
Прочитал удивительную по красоте и изяществу новую работу друга своего Александра и обрадовался его полнокровному, осязательному, неповторимому таланту его. А на последней странице и загрустил. Да, еще долго не избыть нам печали и кручины, пока-то разгребем весь мусор, ибо Россия вступает в долгую страду лихолетий и раздора.
Россия потиху потеряла смысл совместного житья, поистратила дух единения и совестности, завещанный нам Христом, истончила те нити, те древесные волокна, что невидимой паутиною больно, но и верно соединяли множество языков на великом пространстве Отечества.
Чечня показала, насколько деятельно родовое чувство, когда оно жаждет жизни, когда оно себялюбиво, ибо лишь гипертрофированной любовью к своей семье, роду, навычаям и привычкам можно сбиться в единый гурт, стадо, а пастыри всегда сыщутся, чтобы подпустить искру к бересту. Для крохотного племени всякая стычка не в убыток, но в силу и взросление.
В Чечне не было соперничества плоти, оружия, идеологий, военной тактики и новейших стратегий (хотя этим-то нам нужно владеть, иль помнить нажитое), но было противостояние Челубея и Пересвета, сражение духа. Не было и войны по всем правилам штабной науки, но лишь хаос человеческих переживаний, когда в невыносимых условиях одни заставляли русского солдата подавить в себе христовы чувства, другие же лживо, по-фарисейски призывали искоренить в себе воина, защитника, перекладывая евангелические заповеди по своему умыслу: де-возлюби ближнего. Да, возлюби ближнего, но убей врага веры и отечества, — так повествует весь предыдущий строй русской жизни, наш путеводитель.
Проханов со всей красотой и изяществом письма вылепливает страдательные образы солдат, их недоумение, растерянность, сердечную мягкость, слепоту; они вроде бы вступали в свой Дом (так им чудилось), чтобы привести в разумение заблудших, дерзких в умысле своих собратьев, а из Москвы "денежные воротилы" вдруг приказали корчевать родовое древо с корнем, выжигать пространство, обжитое не только чеченами, но и своими, родненькими, кровными, и убивать их. Как тут перемочь страдательное сердце? И если бы не тот волчий оскал чечена, не его звериная отчаянность к свободе, если бы не обманки из Москвы и не пошлость властей, то армия так бы и не ожесточилась, она долго бы тусовалась по развалинам и в степи под Грозным, сыскивая новых связей дружества, потиху превращаясь в орду, где все бы смешались — и чечены, и русские, и западенцы, и прибалтийские стрелки, и наемники-арабы.
Да, нелепое побоище так и не принесло успокоения. Не было ни победы, ни поражения, но пасьянс, разложенный предательской рукою, выпал не в пользу России. Там все сулило худо и одно лишь худо: смерти, слезы, гнев, русофобию, калек, безденежье, безработицу, тоску и разочарование. Пятая колонна после разгрома в тридцать седьмом обновилась, налилась молодыми соками и денежной кровцою с Запада и, поставив Горбачева на власть, совершив дворцовый переворот в девяносто первом, перехватив все отечественные капиталы в свою суму, затеяв смертельный поединок на Кавказе, чтобы рассечь тело России по Волге, она так увлеклась азартной игрою, что долго не могла успокоиться, подавить дрожь от долгого фарта, что и после-то нелепого замирения в Чечне продолжала терзать, калечить русское сердце через газеты и экран, чтобы вызвать вину и покаяние. Разбойник требовал покаяния от жертвы. Бернер и капитан Кудрявцев — это пластины конденсатора, меж которыми постоянно высекаются искры; при всей их видимой сплотке и неразрывности, однако, живет и вечное противостояние, незамираемая скрытая вражда двух полюсов, исповедующих разных Богов. Капитан Кудрявцев при всем своем атеизме наполнен природной энергией православной любви, он разодран жалостью, испеплен ею; Бернер же поклоняется Дьяволе, Мамоне, чародею богатства и насилия. Деньги затеяли войну на Кавказе, и ее отныне не залить никакими вдовьими слезами, пока не сыщется верная этика государственного устроения, которую мы позабыли иль не сыскали.
Россия, как подранок, до сих пор в шоке, она никак не может понять, что грубо, больно споткнулась о Чечню, и этой грустной растерянностью еще больше уверяет мир, что беспомощна, что нелепа в своем залатанном салопе демократии, и что все украсы и прибамбасы, вся пудра и румяна вовсе не к лицу, но делают ее, матушку нашу, нелепой дуркою, приживалкой при Европе.
Александр Сегень РУССКИЙ ДОМ В ЦЕНТРЕ ГРОЗНОГО
Мне посчастливилось иметь особенные творческие взаимоотношения с Александром Андреевичем Прохановым. Я — редактор его последних пяти романов. Посчастливилось не только потому, что глубоко уважаю и люблю этого человека, нежного с друзьями и страстно непримиримого с врагами Родины. А посчастливилось прежде всего потому, что предо мною — писатель в силе, писатель, набирающий обороты с каждым своим очередным произведением, а я — его первый читатель. Сейчас у меня на редакторском столе роман о событиях 1993 года — “Красно-коричневый”, работу над которым писатель прервал ради написания “Чеченского блюза”, и, слава Богу, завершил недавно. С первых номеров трехдевяткового года “Красно-коричневый” начнет выходить в “Нашем современнике”. Но о нем еще все впереди. Сейчас мы все еще находимся под впечатлением “Чеченского блюза”.
Скажу честно, я очень опасался: хорош ли будет роман Проханова о Чечне. Не захлестнет ли его экспрессионистская волна. И как же я вздохнул с облегчением, когда передо мной открылся мир настоящего литературного произведения, не исключено, что на сей день лучшего в творчестве Проханова.
На смену кабульскому Дворцу Амана приходит русский дом в центре Грозного. Ах, какой образ! Он сразу обрек роман на удачу. Дом, в котором русские люди готовились к встрече Нового года, по мере своих скудных возможностей запасая в холодильниках продукты, украшая квартиры. И этот дом становится убежищем и отчаянным плацдармом для русских воинов, мановением кровавой беспалой лапы брошенных на завоевание русского же города Грозного. Окруженный оскалившимися волками Ичкерии, коих из людей в волков превратила все та же лапа, дом в центре Грозного становится образом всей России, окруженной вампирским хэллоуином “прогрессивного человечества”.
Скажу честно, мне не очень по сердцу название “Чеченский блюз”. Я даже предлагал Александру Андреевичу так и назвать роман — “Русский дом”. Или по аналогии с “Деревом в центре Кабула” — “Дом в центре Грозного”. “Русский дом” Проханову понравился, но, будучи человеком необычайно деликатным, он отказался — обидится Александр Крутов. А жаль. И Крутов бы понял, не обиделся, и название было бы более точным и подходящим.