Страница 6 из 13
- Это не дома из пластмассы, это отделка такая. Вентилируемые фасады.
- Рекламные щиты... Красиво, - заметил Андрей.
- Тьфу...
- Ты просто привык и забыл, - серьёзно сказал Андрей. - А ведь здесь был унылый серый район. Безликий, пустынный - прямые линии, бетон с пятнами потёков. А теперь - посмотри, как много новых весёлых красивых домов появилось... Нет больше унылости. Реклама украшает, раскрасила серость...
- Тьфу...
Вдруг Андрей закричал:
- Стой!
- Что?!
- Женщина лежит у дороги!
- Где? – Николай вильнул к тротуару и дал задний ход.
На пыльном газоне боком, поджав голые колени, лежала молодая женщина в короткой юбке. Соломенные волосы растрепались, скрывая лицо. Джинсовая курточка перемазана. Под щёку она положила испачканную руку; на бледном колене темнел синяк.
Николай снова нажал на газ.
- Проститутка, - пояснил он. – Перепила, отдыхает после ночной смены. Или ширнулась трудовой дозой, не сходя с рабочего места.
- Проститутка?.. Доза?.. – озадаченно повторил Андрей, и затих.
Через некоторое время он вдруг тихо попросил:
- Коля, давай вернёмся... А если женщине просто плохо?
Николай мысленно застонал: ближайший разворот был очень далеко. И возиться с пьяной шлюхой ему совсем не хотелось.
...Жилистый усатый врач, в выцветшем синем комбинезоне с красным крестом, собранный и очень серьёзный, торопливо захлопнул дверцу, «скорая» взвыла сиреной, и умчалась в потоке машин, увозя девушку. Самая обычная девушка, довольно миленькая - только вывалянная в пыли. Она еле шевелила языком, тихонько плача от боли: вечером шла домой, вдруг всё закружилось; упала, и так лежала. На многолюдной улице, до самого полудня, лежал человек с приступом – и никто не подошёл...
Вернее, кто-то всё же подходил – у девушки исчезли сумочка и мобильник...
Николай угрюмо молчал. Он избегал смотреть Андрею в глаза.
5.
- НЕ ТРОГАЙ!!!
Андрей вздрогнул и от неожиданности выронил шприц, отдёрнув руку, словно укололся. Одноразовый шприц, тонкий, как карандаш – Андрей таких ещё не видел. Шприц лежал на ступенях, остро поблёскивая короткой иголкой в свете тусклой лампочки – Андрей его случайно задел ногой, и хотел выбросить в мусоропровод; он очень не любил мусора и надписей на стенах. А в подъезде Николая стены, недавно покрашенные, уже были изуверски разрисованы фломастером и аэрозольными красками. Разноцветные угловатые объёмные буквы, уродливые и кричащие, незнакомые английские слова и кривые эмблемы. Безвкусная грязная мешанина красок – как в фильмах про Гарлем. И этот шприц...
- Ты не укололся?!!
Николай почему-то сильно побледнел; он нагнулся к Андрею через перила, и напряжённо смотрел прямо в лицо. Как взрослый, спрашивающий «Где бо-бо?» у ребёнка. На лбу и верхней губе у него заблестела испарина, и зрачки стали похожи на чёрные блестящие пуговицы.
Андрей испуганно посмотрел на руку, и замотал головой.
- А ногу?! Не уколол?!
- Нет...
Николай стремительно спустился к Андрею, вытащил из кармана клочок бумаги, и, кряхтя, очень злобно ругаясь, брезгливо подхватил шприц – через бумагу, двумя пальцами, как ядовитого паука. Шприц он отправил в шахту лифта, просунув через решётку.
- Ты точно не укололся? – с недоверчивой тревогой переспросил он, вернувшись к Андрею.
- Да нет же! А в чём дело? Вы тут нестерильности так боитесь?
Николай сурово набычился:
- Руки - будешь мыть несколько раз, понял?
- Как скажешь, - удивлённо пожал плечами Андрей. – А что это за шприц?
- Наркоманы, Андрюха... Героин. Такую заразу можно подхватить - не дай Бог.
Глаза Андрея сделались огромными и замерли, как у святого на фреске.
- Г Е Р О И Н?! У нас?! А милиция?..
- Много их, Андрей. Как алкашей в наше время. Везде эта дрянь валяется... Пошли.
- М Н О Г О?!!
Двумя этажами выше на площадке курили малолетние девицы. Сладенько пахло шоколадными сигариллами. Увидев Николая и Андрея, они разом умолкли, и проводили их долгими, ничего не выражающими взглядами – глупенькими и ясненькими, как у мультяшек. Шприц был явно не их.
Дома Андрей, под благосклонно-одобрительное бурчание Николая, несколько раз тщательно вымыл руки. Пока Николай рассовывал остатки пикника в холодильник (сказать кому – не поверят: шашлык не доели!), Андрей включил телевизор в комнате. Он тут же непроизвольно уставился в экран, зачарованно оцепенев – как будто у горящего в темноте костра. Показывали рекламу.
Насколько же реклама была интереснее, живее, красивее бесконечных советских кинозарисовок с заунывными видами природы! Андрей мгновенно погрузился в сияющий мир алых блестящих губ, медленно летящих лёгких прозрачных тканей, длинных роскошных ресниц. Призывно пенилось, падало блестящими струями в бокалы кристально-чистое пиво. Пушистые игривые собаки весело брали препятствия, размахивали хвостами и чавкали консервами. Это было забавно и приятно, как калейдоскоп в детстве. Щекотало чувства. Красиво. Ни о чём не надо думать – и яркие цветочки... И волновало. Что-то внутри сладко затомилось, какая-то тоска по упущенному в жизни. Немедленно захотелось сделать что-нибудь важное, какое-нибудь большое дело – построить свой дом, или гнать на мощной машине в Москву, где протанцевать до утра с незнакомкой...
- Алё! Выключил бы ты дуроскоп... – Андрея как будто грубо разбудили, вырвав из сладкого сна. Он с досадой обернулся. В дверях стоял Николай с пластмассовым чайником в руках, и агрессивно, исподлобья, смотрел на телевизор - как будто хотел его забодать. – Нашёл что смотреть – рекламу...
- Это - тебе неинтересно, - обиделся Андрей. – Ты уже сто раз это видел, а я – ни разу. Ведь экскурсия же! – проникновенно напомнил он. – Тебя просили показать мне ваш мир – вот мне и интересно...
Николай тяжело засопел, недовольно зыркнул жёлтыми глазами, и ушёл на кухню грохотать посудой.
Тем временем началась историческая передача. Вёл её сиротски обстриженный, интеллигентного вида историк в тощеньких очочках, высокий и нескладный, со скорбно задранными, как у Пьерро, густыми бровями, короткой грязновато-седой бородкой-щетинкой и кривым, как ятаган, мясистым носом. Быстро и тревожно мелькали кадры хроники, непрерывно лилась музыка - то торжественная, то беспокойная; калейдоскопом сменяли друг друга благообразные портреты дореволюционных деятелей, оскаленные лица революционеров - а бархатистый, аристократически-сытый голос ведущего всё вещал и вещал, напористо и без остановки. Ведущий то задумчиво бродил среди бесконечных стеллажей архива, то барственно восседал в уютном кабинете, обложившись толстыми фолиантами, то с величественностью экзаменатора стоял у школьной доски с мелом, задавал зрителю риторический вопрос - и, старательно оттопырив выпуклый зад, рисовал в подтверждение жирный знак вопроса, похожий на двойку за знание истории. Сыпались вдумчивые и исполненные мудрости цитаты премьер-министров и князей. Говоря о министрах-князях, ведущий мечтательно причмокивал, вытягивал трубочкой влажные сластолюбивые губы, и делал скорбные коровьи глаза. А упоминая СССР или большевиков, он менялся: вместо сытого причмокивания - начинал неприязненно скалить белый конский зуб, брезгливо отплёвываться словами, в очочках промелькивал стальной гиммлеровский блеск, и от его отравленных слов, мало-помалу, зарождалось смутное желание бить, стрелять и запрещать. Говорил он ужасные вещи, смысл которых не сразу дошёл до оторопевшего Андрея. Говорил убедительно, непрерывно пересыпая речь кинохроникой, зачитывая цитаты – и некогда было вдуматься, остановить мысль на услышанном. Как карты в старом фокусе про разбойников, колющих дам пиками, один за одним выкладывались новые и новые поразительные факты... Это было дико и невероятно... Оказалось, большевики вовсе не были добром! Не были они и за рабочих. Напротив, они - все до одного властолюбивые бездарности и садисты - в угоду своим низменным инстинктам развалили, растащили могучую процветающую страну... Андрей, понемногу поддавшись, незаметно для себя запылал праведным негодованием вслед за ведущим.