Страница 19 из 31
— Я давно это знаю, — говорит Люсьен. — Почему тебе понадобилось сказать об этом сегодня?
— Потому, что мы должны сделать из этого выводы. Если это не любовь, незачем спать друг с другом.
— Я тебя люблю. Множество людей спит друг с другом, не испытывая безумной любви.
— Не вижу оснований.
— Конечно! Тебе ничего не нужно. А мне каково? Я-то не могу без тебя обойтись, на меня тебе наплевать.
— Напротив, я прежде всего думаю о тебе. Я даю тебе слишком мало, крохи, как ты сам часто говоришь. Другая женщина сделает тебя гораздо счастливее.
— Какая трогательная забота!
Лицо Люсьена искажается. Он берет руку Лоранс.
— Ты говоришь не всерьез! Неужели все, что было между нами: ночи в Гавре, ночи у меня, наша вылазка в Бордо, — для тебя больше не существует?
— Ты не прав. Я всегда буду это вспоминать.
— Ты уже забыла.
Он взывает к прошлому, он сопротивляется; она спокойно подает реплики; это бессмысленно, но она знает? Тот, кого бросают, имеет свои права; она вежливо выслушивает его, ей нетрудно. У него во взгляде — подозрение.
— Я понял! У тебя есть другой!
— Ну что ты! При моей-то жизни!
— Нет, действительно это не так. Просто ты меня никогда не любила. Есть женщины, холодные в постели. Ты хуже. Ты страдаешь холодностью сердца.
— Не моя вина.
— А если я тебе скажу, что возьму да разобьюсь сейчас на автостраде?
— Ты не до такой степени глуп. Брось, не делай из этого трагедии. Одной меньше… Люди взаимозаменяемы.
— То, что ты говоришь, чудовищно. — Люсьен встает. — Пойдем. Мне хочется избить тебя.
Они доезжают молча до дома Лоранс. Она выходит и на мгновение останавливается в растерянности на краю тротуара.
— Что ж, до свидания, — говорит она.
— Нет, не до свидания. Подотрись своим хорошим отношением. Я сменю контору и не увижу тебя никогда в жизни.
Он захлопывает дверцу, трогается. Она не очень горда собой. Но и не недовольна. Это было необходимо, говорит она себе. Почему — она толком не знает.
Сегодня она столкнулась с Люсьеном в Пюблинфе, они не заговорили. Десять вечера. Она наводит порядок в спальне, когда слышит телефонный звонок и голос Жан-Шарля:
— Лоранс, твоя мать.
Она кидается к телефону:
— Это ты, Доминика?
— Да. Приезжай сейчас же.
— Что случилось?
— Приедешь, скажу.
— Еду.
Жан-Шарль снова погружается в книгу; он спрашивает с недовольным видом:
— Что происходит?
— Наверно, Жильбер все сказал.
— Подумаешь, трагедия!
Лоранс натягивает пальто, идет поцеловать дочек.
— Почему ты уходишь так поздно? — говорит Луиза.
— Бабушка немного больна. Она попросила меня купить ей лекарства.
Она спускается на лифте в гараж, где стоит машина, которую одолжил ей отец. Жильбер сказал! Она дает задний ход, выезжает. Спокойствие, спокойствие. Несколько глубоких вдохов и выдохов. Сохранить хладнокровие, ехать не слишком быстро. Ей везет, она тотчас находит место, ставит машину у тротуара. На мгновение она застывает у нижней ступеньки. Ей не хватает мужества подняться, позвонить. Что она найдет там, за дверью? Она поднимается, звонит.
— Что с тобой случилось?
Доминика не отвечает. Она причесана, накрашена, глаза сухие, она нервно курит.
— Жильбер только что ушел, — говорит она глухим голосом. Она вводит Лоранс в салон. — Он мерзавец. Мерзавец из мерзавцев. И его жена не лучше. Все одним миром те мазаны. Но я буду защищаться. Они хотят добить меня, но им не удастся.
Лоранс смотрит вопросительно, она ждет; слова застревают в горле у Доминики.
— Это не Люсиль. Это Патриция. Дуреха. Он на ней женится.
— Женится?
— Женится. Представляешь? Могу вообразить. Пышная свадьба в Мануаре, с флердоранжем, в церкви. С Мари-Клер он ведь не изволил обвенчаться. И Люсиль — взволнована, в роли молодой матери новобрачной. Сдохнуть от смеха.
Она разражается смехом, откинув голову на спинку кресла; она смеется, смеется, с остановившимся взглядом, бледная, и толстые жилы вздуваются под кожей на ее шее, внезапно ставшей шеей очень старой женщины. В подобных случаях дают оплеуху или плещут водой в лицо, но Лоранс не осмеливается. Она только говорит.
— Успокойся. Прошу тебя, успокойся.
Дрова догорают в камине, в салоне слишком жарко. Смех замирает, голова Доминики падает на грудь, жилы на шее исчезают, лицо обмякает. Говорить!
— Мари-Клер соглашается на развод?
— С восторгом. Она меня ненавидит. Полагаю, что ее пригласят на свадьбу. — Кулак Доминики расплющивается о ручку кресла. — Я боролась всю жизнь. А эта маленькая идиотка в двадцать лет — жена одного из самых богатых людей во Франции. Она будет еще молода, когда он сдохнет, оставив ей половину своего состояния. Это, по-твоему, справедливо?
— Где она, справедливость? Послушай, ты всего добилась сама, это прекрасно. Тебе никто не был нужен. Значит, ты сильна. Покажи им свою силу, покажи, что тебе плевать на Жильбера…
— Ты считаешь, что всего добиться самой — прекрасно! Ты не знаешь, каково это. Что приходится делать, что выносить, особенно женщине. Всю жизнь терпела унижения. С Жильбером… — Голос Доминики дрожит. — С Жильбером я чувствовала себя защищенной, спокойной, наконец-то спокойной после стольких лет…
Она говорит таким голосом, что Лоранс тянет к ней. Надежность, покой. Ей кажется, что она, наконец, поняла сущность Доминики, столь яростно скрываемую обычно.
— Доминика, дорогая, ты должна гордиться собой. Не чувствовать себя униженной, никогда. Забудь Жильбера, он не заслуживает твоих сожалений. Конечно, это трудно, тебе понадобится время, но ты справишься…
— По-твоему, это не унизительно — быть выброшенной на свалку, как старая калоша? Ах, я так и слышу, как они хихикают.
— Хихикать тут не над чем.
— А они будут хихикать.
— Значит, они глупы. Не думай о них.
— Я не могу. Ты не понимаешь. Ты вроде своего отца, витаешь в облаках. А я живу, живу с этими людьми.
— Не встречайся с ними.
— А с кем мне встречаться? — Слезы начинают течь по бледному лицу Доминики. — Быть старой само по себе ужасно. Но я думала, что Жильбер будет со мной, всегда со мной. И вот — нет. Старая, одинокая: это чудовищно.
— Ты не старая.
— Скоро буду.
— Ты не одинока, у тебя есть я, мы.
Доминика плачет. Под маской скрывалась женщина из плоти и крови, имеющая сердце, чувствующая, что стареет, страшащаяся одиночества; она шепчет:
— Женщина без мужчины — одинокая женщина.
— Ты встретишь другого мужчину. А пока у тебя есть твоя работа.
— Работа? Ты думаешь, она мне что-нибудь дает? Раньше — да, потому что я стремилась чего-то добиться. Теперь добилась и спрашиваю себя — чего?
— Того, чего ты хотела. У тебя совершенно незаурядное положение, увлекательная работа.
Доминика не слушает. Уставившись в стену перед собой.
— Женщина, добившаяся положения! Издали это заманчиво. Но наедине с самой собой, в спальне, вечером… Одинокая навсегда. — Она вздрагивает, точно выходя из транса. — Я этого не переживу!
«Переживет, переживет!» — говорил Жильбер. Да или нет?
— Отправься в путешествие, поезжай в Баальбек без него.
— Одна?
— С подругой.
— По-твоему, у меня есть подруги! А где я деньги возьму? Я даже не знаю, смогу ли сохранить Февроль, содержать дом слишком дорого.
— У тебя есть машина, поезжай в Италию, перемени обстановку.
— Нет! Нет! Я не уступлю. Я что-нибудь сделаю.
Лицо Доминики становится опять таким жестким, что Лоранс овладевает смутный страх.
— Как? Что ты можешь сделать?
— Во всяком случае, я отомщу.
— Как?
Доминика колеблется; ее губы кривит подобие улыбки.
— Я уверена, они скрыли от девочки, что мать спала с Жильбером. Я расскажу ей, И о том, как он говорил о Люсиль: груди до колен и все прочее.
— Ты не сделаешь этого! Это безумие. Не пойдешь же ты к ней!