Сама себе враг

Увы, наши молитвы не помогли, и в канун Рождества Мэри навсегда покинула нас. Ей было всего двадцать девять лет.

Карл оставался с ней до самого конца. Ее смерть глубоко огорчила его. Он был так привязан к своим братьям и сестрам!

– Да что же это за напасть такая?! – вся в слезах восклицала я. – Мои дети умирают один за другим! Сначала Елизавета, потом Генри… теперь Мэри! За что, Господи, за что ты так прогневался на мою семью?

– Господь вряд ли ответит вам, – мягко, но нетерпеливо перебил меня Карл. – Вот что, матушка, когда Мэри умирала, а умирала она в полном сознании, ее очень терзала одна мысль.

Я с надеждой посмотрела на него, но он отрицательно покачал головой.

– Нет, матушка, это совсем не то, о чем вы подумали. Мэри осталась верной протестанткой. Ее беспокоило то, как плохо обошлась она с Анной Хайд. Она призналась мне, что сама способствовала распространению дурных слухов об этой женщине, тогда как в глубине души никогда не верила им. Она сказала мне, что Джеймс всегда любил Анну, а она – его. И что он обещал жениться на Анне Хайд еще до того, как она стала его любовницей.

– Да бедняжка попросту бредила! – воскликнула я.

– Я же сказал вам, что Мэри до конца была в полном сознании, – нетерпеливо напомнил Карл. – Она полагала, что отыскались люди, с готовностью распускавшие всяческие сплетни об Анне из желания угодить вам. Больше всего Мэри упрекала саму себя и даже хотела просить у Анны прощения. Но я не мог допустить, чтобы женщина, у которой только что родился малыш, приблизилась к постели больной.

– Надеюсь, вы не поверили… – начала я, но Карл, не обращая внимания на мои слова, продолжал:

– Я опасался, что Анна тоже подхватит заразу, и потому сам отправился к ней и передал слова своей сестры. Я сказал, что принцесса Оранская Мария просит извинить ее и что я, король Англии, от имени Анны простил умирающую.

– Никогда в жизни не слышала ничего более бессмысленного! – возмутилась я.

Он легонько улыбнулся и промолчал.

Нашей следующей заботой стал Джеймс, который никак не мог оправиться от своей болезни.

– Эта женщина – ведьма, – сказала я Генриетте. – Сначала она околдовала его и заставила жениться на себе, а теперь, когда он отказался от нее, желает его смерти.

Генриетта ничего мне не ответила. Я не могла понять ее. Эта тихоня, такая худенькая, что Людовик даже прозвал ее когда-то «святые мощи», за последнее время расцвела и превратилась в настоящую красавицу. Благодаря ей хрупкость вошла в моду, и придворные дамы с помощью всяческих ухищрений пытались скрыть свои соблазнительные выпуклости. Генриетта полюбила развлечения, и рядом с ней неотлучно находился Бэкингем. О них даже начали ходить всяческие скандальные слухи. Карл же души не чаял в сестре, и на ее долю приходилось подарков, пожалуй, ничуть не меньше, чем на долю его фаворитки Барбары Кастлмейн, так что кое-кто, зная о его многочисленных любовных победах, осмелился даже намекать на некие особые отношения между ним и Генриеттой. Но это, разумеется, было возмутительной клеветой.

Тем не менее происходящее начало серьезно беспокоить меня, и я решила, что по возвращении во Францию надо будет поспешить со свадьбой Генриетты и принца Филиппа, который за время нашего отсутствия успел получить титул герцога Орлеанского, так как мой брат Гастон умер. Кончина Гастона не особо расстроила меня, потому что я никогда не могла простить ему его фрондерства.

Здоровье Джеймса беспокоило нас все больше. К счастью, он не заболел оспой, и я искренне полагала, что он сильно потрясен историей с этой женщиной и тем, что столь опрометчиво сочетался с ней браком. Я думала, он сожалеет о случившемся и раскаивается в содеянном.

Лекари говорили, что его состояние ухудшилось после того, как сэр Чарльз Беркли ворвался в его опочивальню, упал перед ним на колени и объявил, что оболгал Анну Хайд и что у нее не было иных возлюбленных, кроме Джеймса. Он добавил также, что уговорил других мужчин признаться в своей близости с Анной, потому что думал, будто герцог Йоркский сам хочет расстаться с этой женщиной, расторгнуть брак и отыскать себе более подходящую невесту.

Анна Хайд была оправдана в глазах света, а Джеймс оправился от потрясения, вызванного признанием Беркли, и быстро пошел на поправку.

Карл был очень доволен случившимся и заявил, что Анне следует позволить вернуться ко двору и что надо устроить торжественные крестины ее ребенка. Он пришел ко мне и рассказал об этом. Я долго молчала, а потом произнесла:

– Итак, вы намерены вернуть ее ко двору и явились ко мне лишь затем, чтобы поведать об этом?

– Именно так, – ответил он, – и я счастлив, что все так обернулось. Анна – очень умная женщина, и она будет прекрасно влиять на Джеймса.

– Ваше Величество, – холодно проговорила я, – как только Анна Хайд войдет в Уайтхолл, я немедленно покину его.

Карл побледнел от ярости.

– Я всегда знал, что спокойная жизнь не для вас. Вы слишком любите заниматься делами других людей и не выносите, когда ваши взрослые дети обходятся без ваших нравоучений.

После этого он повернулся на каблуках и, не прощаясь, покинул меня.

Я тяжело вздохнула. Несносный характер, как и у всех моих детей. Они или умирают еретиками, или не слушаются меня.

Карл был со мной весьма холоден и ни в коей мере не препятствовал моим приготовлениям к отъезду во Францию. Мало того, он продолжал настаивать на возвращении ко двору Анны Хайд, а это означало, что я должна уехать. Генриетта была в отчаянии. Казалось, она забыла, что по приезде в Париж ее ожидал блестящий брак. Она была ужасно огорчена тем, что ее отрывают от Англии. Однако я чувствовала себя оскорбленной. Мой сын предпочел мне эту интриганку и готов был ради нее выгнать собственную мать из дворца!

Генриетта терпеливо объясняла мне, что Карл меня отнюдь не выгоняет и что я уезжаю исключительно по собственной воле.

– Он не оставил мне выбора, – сказала я. – Он забыл о том, что если он король, то я – королева… и его мать.

– Карл не забывает об этом, матушка, и весьма сожалеет о том, что вы расстаетесь с ним таким образом, – пыталась остановить меня Генриетта.

– А я и не заметила, что он сожалеет! – съязвила я. – Ему достаточно было не принимать эту женщину, и я отменила бы свой отъезд.

– Этого он сделать не может, ведь она – жена Джеймса, – настаивала моя дочь.

– Жена? Сколько мужчин уже называло ее этим именем?! – с презрением спросила я.

– Но ведь все они сознались, что лгали. Полагаю, все они заслуживают только презрения, – сказала Генриетта с досадой.

Я отверулась. Даже Генриетта была против меня!

За несколько дней до моего отъезда прибыл посланец из Франции. Вести о том, что у нас происходит, достигли тамошнего двора, ведь у дурных новостей всегда длинные ноги. Гонец привез мне письмо от Мазарини. Оно было написано очень осторожно и сдержанно, но я без труда поняла скрытый смысл, заключенный между строк. Кардинал давал мне понять, что в случае моей размолвки с Карлом я не буду во Франции желанной гостьей. Все дело было в том, что Карл выделил мне и Генриетте значительное содержание и обещал дать за сестрой большое приданое. Мазарини опасался, что Карл откажет мне и моей дочери в деньгах, если поссорится со мной. Да и захочет ли Филипп жениться на Генриетте, если у нее не будет хорошего приданого? Ведь именно возвращение Карла на трон Англии сделало Генриетту такой завидной невестой.

Я оказалась перед трудным выбором. Что мне оставалось делать? Конечно, я могла пренебречь всеми этими соображениями и вернуться во Францию… почти нищей. И Генриетта в этом случае окажется без приданого, ибо я знала: мой сын будет только рад, если его обожаемая сестра станет жить с ним в Англии и не выйдет замуж за не любимого ею Филиппа Орлеанского. Генриетте же, разумеется, Лондон тоже был по душе куда больше, чем Париж. Нет, я не могла долее зависеть от щедрости и милосердия других, например королевы Анны. Я слишком долго жила так, и это было неимоверно тяжело для моего самолюбия. Что ж, значит, мне придется поступиться гордостью, помириться с Карлом и принять у себя ненавистную Анну Хайд.