Сама себе враг

Мэри была весьма привлекательна. Густые каштановые волосы и голубые глаза красили ее. Она не только не захотела остаться в Шайо, но выказала явное безразличие к моему любимому пристанищу. Веселая, миловидная, она сразу же понравилась королеве, и та приглашала ее на все приемы и балы.

Я была рада ее успеху при дворе. Но я заметила, что ее повсюду неизменно сопровождала дочь Эдварда Хайда, и подумала, что со стороны Мэри было неосмотрительно привозить эту девушку в Париж.

– Мне никогда не нравился Эдвард Хайд, – сказала я, – и я не могу понять, почему твой брат так высоко его ценит.

– Потому что он очень умен, матушка, – ответила Мэри. – Карлу крайне важно, чтобы возле него находились люди, подобные Хайду.

– А мне он не по душе, – решительно возразила я. – Ты это знаешь и все-таки привезла его дочь в своей свите.

– Эта девушка мне очень нравится, – упорствовала Мэри.

– Я не желаю видеть никого из семьи Хайдов, – я была непреклонна.

– Однако я не разделяю ваших чувств и вольна окружать себя теми, кто мне по сердцу, – не согласилась Мэри.

Ее слова обидели меня. Почему мои дети столь равнодушны к моим просьбам?

Очень скоро выяснилось, что королева Анна не хочет, чтобы Мэри участвовала в танцах. Моя дочь была вдовой, и потому Анна полагала, что ей не подобает развлекаться. Я была вполне с этим согласна и на всех балах усаживала Мэри рядом с собой и королевой Франции. Конечно, Мэри скучала в нашем обществе, однако противоречить не смела и лишь издали любовалась танцующими. Мне казалось, что она уже успела позабыть о своем покойном муже, и я даже стала задаваться вопросом, не стоит ли мне начать подыскивать ей супруга. Впрочем, я бы нимало не удивилась, если бы Мэри объявила, что сама позаботится о себе.

Балы в честь Мэри устраивал и Филипп, герцог Анжуйский. Это был красивый молодой человек, всегда одетый щегольски и с большим вкусом. Он обожал драгоценности, которых у него было великое множество, и славился тем, что нередко сам придумывал фасоны для своих нарядов. Королева часто говорила мне, что ее поражает несходство натур Людовика и Филиппа. Если Людовик любил охоту и прочие мужские занятия, то его брат мог часами вертеться перед зеркалом и с удовольствием выбирал ткань для своих сорочек и камзолов. Ему очень нравились дамские платья, и иногда он даже примерял их. Он великолепно танцевал, и они с моей Генриеттой составляли чудесную пару. Радовалась я и тому, что Людовик без колебаний приглашал мою дочь танцевать – это означало, что он уже перестал видеть в ней ребенка.

Я молила Небо о том, чтобы Карл наконец вернул себе престол. Тогда Генриетта и Людовик почти наверняка бы поженились, тем более что Анна как-то намекнула мне, что ей очень нравится Генриетта и что лучшей партии для своего сына она не желает.

Но пока… пока Людовик был властителем Франции, а Генриетта – дочерью короля-мученика, потерявшего свой престол, и сестрой короля-изгнанника, которому судьба готовила все новые испытания.

Все празднества в это время проводились в честь Мэри. Король приказал, чтобы для нее был устроен балет, и, конечно, в нем танцевала Генриетта. Королева пригласила Мэри на званый обед. Мадемуазель де Монпансье не могла оставаться в стороне и, хотя она по-прежнему была удалена от двора, позвала Мэри на прием в свой замок. Хозяйка и гостья прекрасно сошлись. Я не могла отделаться от ощущения, что Мэри излишне разговорчива и что мадемуазель умело направляет ее. Не сомневаясь, что она не преминет пересказать услышанное от Мэри всему Парижу, я надеялась только, что моя дочь будет достаточно осмотрительна. Наблюдая за мадемуазель де Монпансье, я вновь подумала, какой подходящей партией она была бы для Карла, и пожалела, что деньги, которые она тратила на платья, драгоценности, угощения, вино и балы, не могут быть использованы для того, чтобы набрать войско для моего сына.

Я воспользовалась случаем и переговорила с ней. Мадемуазель де Монпансье на этот раз выглядела старше своих лет. Впрочем, ее никогда нельзя было назвать красавицей. Никто и не помышлял бы о браке с нею, если бы не ее огромное состояние. Потерпев несколько неудач, она не могла не задаться вопросом, удастся ли ей когда-нибудь выйти замуж.

– Вам, должно быть, любопытно знать, как поживает Карл, – отозвалась я.

– Вы полагаете? – усмехнулась Анна-Луиза.

Она осталась столь же нахальной. Глупая женщина! Если она всерьез не задумается о своем будущем, она может навсегда остаться старой девой.

– Знаете, а ведь он любит вас, – продолжала я. – Никакие другие женщины его не занимают.

– Да? А мне как раз показалось, что его занимают слишком многие, – все улыбаясь, произнесла мадемуазель.

– Я говорю о браке, – напомнила ей я.

– Дорогая тетушка, не могу поверить, будто причиной тому, что он до сих пор не женился, – я, – сказала моя племянница и уточнила: – А не то обстоятельство, что он просто не способен быть верным одной-единственной избраннице.

– О, в тот раз он был чрезвычайно расстроен, – сообщила я. – Со мной он тоже ссорился. Я уверена: будь он женат, наши с ним отношения были бы значительно лучше.

– Ваше Величество, – возразила мадемуазель де Монпансье, – если ему трудно ужиться с вами, почему вы думаете, что он сможет счастливо жить с кем-то другим?

Мне хотелось ударить ее по жеманной физиономии. Она издевалась надо мной, понимая, что мне нужны только ее деньги – для Карла. Даже изящный облик Генриетты, танцующей с красивым кавалером, не мог вернуть мне доброе расположение духа.

И еще кое-что сильно взволновало меня, хотя тогда я не осознавала, сколь важным это окажется в будущем: увлечение моего сына Джеймса Анной Хайд. Как и его брат Карл, Джеймс не упускал случая поволочиться за какой-нибудь красоткой. Эту черту мои сыновья унаследовали явно не от отца, и я часто спрашивала себя, не пошли ли они в своего деда, Генриха IV.

Джеймс не давал Анне прохода. Однажды я застала их вдвоем, и мои подозрения усилились. Мой сын сжимал эту особу в объятиях, она же явно лишь изображала сопротивление, так что не возникало никакого сомнения, что все это ей очень нравится.

Если любовные похождения моих сыновей с женщинами наподобие Люси Уолтер не представляли никакой опасности, так как от этих девиц легко можно было избавиться, то совсем другое дело – дочь такого человека, как Эдвард Хайд. Поэтому я решила предостеречь Джеймса.

– До меня дошли слухи, что у тебя любовная интрижка с Анной Хайд, – сказала я.

– Матушка, вы же видели нас вместе! – ответил Джеймс. – Мне показалось, что вы… шпионите за нами.

Наглость моих детей поистине не знала границ! Вначале Генри, потом Мэри, и вот теперь – Джеймс. Карл – тот, хотя и не слушал моих советов, по крайней мере относился ко мне с должным почтением, и как королю ему можно было простить некоторую самоуверенность.

– Я считаю своим долгом… – начала я нравоучительным тоном.

Он осмелился прервать меня.

– О матушка, маленькое любовное приключение – это не дело государственной важности.

– Я предпочла бы, чтобы ты расстался с этой женщиной, – высказала я свое пожелание.

– А я предпочел бы не делать этого, – возразил он.

– Джеймс! – возмутилась я.

– Да, матушка? – глядя мне в глаза, спросил он.

– Ты мой сын… – я еще раз попыталась образумить его.

– Дорогая матушка, я это знаю, но я уже не ребенок и не позволю вмешиваться в свои личные дела, – довольно резко прервал меня Джеймс.

В его глазах вспыхнул опасный огонек. Характер у него был такой же вспыльчивый, как и у меня, и, потеряв доверие Мэри, я не хотела ссориться с Джеймсом. С трудом сдержавшись, я со вздохом сказала:

– Прошу тебя только быть осторожнее. Ведь это дочь Эдварда Хайда, которого твой брат так высоко ценит. Она не чета Люси Уолтер, связь с которой причинила много вреда твоему брату и, я уверена, отдалила его от трона.

– Это смешно! – ответил Джеймс. – Карл прекрасно проводил время с Люси. Она очень мила, и вы не представляете себе, как он обожает маленького Джеймса… когда его видит.