Путь на эшафот

– Вот, дитя мое, – сказала герцогиня, – как нужно играть. Мэнокс, ты будешь заниматься с моей внучкой. Можешь начать прямо сейчас.

Мэнокс встал и поклонился, потом подошел к Катерине и поклонился ей тоже, взял ее за руку и повел к инструменту.

Герцогиня наблюдала за ними – она любила наблюдать за молодежью. В них есть что-то совершенно очаровательное, решила она. Движения их так грациозны. Особенно ей нравились юноши, ибо мужчин она любила с пеленок. Она вспомнила свою молодость. У нее был замечательный учитель музыки, и такой красивый. Он ей очень нравился, но в этом не было ничего плохого – она всегда соблюдала приличия. Однако было очень приятно, что музыке ее учил такой обаятельный человек. Она тоже ему очень нравилась. Но герцогиня соблюдала дистанцию.

Вот они сидят – эти двое детей – за инструментом. Для нее они только дети. Вместе они кажутся более привлекательными, чем в отдельности. Если бы Катерина была постарше, думала герцогиня, мне следовало бы последить за Мэноксом. Кажется, у него не слишком хорошая репутация – любит прихлестнуть за девушками.

Наблюдая за своей внучкой, герцогиня думала: теперь я буду сама следить за ее образованием. Быть кузиной королевы – это кое-что да значит. Когда придет время, она должна не упустить возможностей, которые перед ней откроются.

И чувствуя себя очень благородной и хорошей бабушкой, она решила, что не стоит оставлять девочку один на один с Мэноксом, у которого неважная репутация. Уроки всегда должны проходить в этой комнате, и она должна присутствовать при них.

В сотый раз герцогиня уверяла себя в том, что это счастье, что воспитание маленькой Катерины Ховард поручено ей. Ведь кузина королевы должна быть хорошо воспитана, потому что ее могут ожидать большие почести.

Анна одевалась к банкету. Леди, помогавшие ей в этом, суетились вокруг и делали лестные замечания. Счастлива ли я, спрашивала она себя, вспоминая годы, когда стремилась достичь высот власти и роскоши, годы, полные неприятностей, опасений и даже страха.

Она очень сильно изменилась, и никто не понимал это лучше, чем она сама. Стала твердой, расчетливой. Больше не было той девочки, которая так глубоко и страстно любила Перси. Она уже не была так добра к людям, чувствовала, как в сердце ее другой раз закипает ненависть, а вместе с ней новое, удивительное для нее чувство – мстительность.

Она смеялась, встречаясь с Перси. Он больше не был тем нежным и красивым юношей, которого она любила. Он все еще оставался тоненьким, так как страдал какой-то неизвестной болезнью, и лицо его было таким несчастным, что ей хотелось плакать, глядя на него. Но она не плакала – она горько смеялась, думая, какой же он дурак, что навлек на себя эту муку, испортил свою и ее жизни! Пусть же он теперь страдает за свою глупость, а она попробует извлечь из этого выгоду для себя!

Но какую выгоду может она извлечь для себя из его страданий? Теперь Анна научилась прекрасно понимать короля. Она может им командовать. При дворе больше нет такой красавицы и умницы, как она. И он будет ее рабом. Но как долго? Как долго может такой мужчина, как Генрих, оставаться верным одной женщине? Иногда она подолгу раздумывала над этим вопросом. Уже сейчас она видела, что он изменился. Нет, он все еще влюблен в нее, хочет нравиться ей, исполняет ее малейшее желание. Но кто был больше всего возмущен тем, что они не могут пожениться, что женитьба откладывается? Анна или Генрих? Генрих хотел развода, он очень хотел, чтобы Катарина освободила трон для Анны. Но Анна уже была его любовницей. И он мог подождать. Анна должна была что-то делать, чтобы ускорить ход событий, она вынуждена была беспокоиться и то и дело спрашивать себя, согласится ли Папа на развод.

Иногда эти мысли бесили ее. Она уступила, несмотря на то, что заявляла, что никогда ему не уступит. Уступила, поверив королевскому обещанию, что он сделает ее королевой. Он ничего не обещал ее сестре Марии. Но в чем разница между ней и Марией, которая шла на поводу у своего сладострастия? Она, Анна, тоже уступила, только в обмен на корону. И она видела себя в Хивере, сломленной, побежденной или же вышедшей замуж за какого-нибудь незначительного человека, вроде Уильяма Кэри.

Генрих пожаловал Томасу Уайатту пост главного маршала Кале, поэтому его теперь часто не бывало в Англии. Анна думала еще и об этой стороне характера Генриха. Да, он любил своих друзей, и Томас был одним из них. Он не посадил Уайатта в башню Тауэр, что было бы очень просто сделать, а просто выслал его… Генрих мог быть сентиментален по отношению к тем, кого он действительно любил. Томаса нельзя не любить, думала Анна, и на глазах ее появлялись слезы.

Анна пыталась ясно и без прикрас вспомнить о прошедшем годе. Был ли это счастливый год? Конечно, конечно, счастливый! Она не может сказать, что была несчастна. Она была счастлива и даже очень! Будучи гордой и надменной, она получала большое наслаждение от почестей, которые ей воздавали. Сознавая свою красоту, как она могла не получать удовольствия от прекрасных одежд, принадлежащих ей? Такие, как королева Катарина, называют это тщеславием. Разве нет ничего общего между гордостью и тщеславием? И разве она не должна радоваться, когда ее сравнивают со звездой, называют самой красивой и просвещенной женщиной, самим совершенством, женщиной, которую любит король?

У нее были враги, и самый главный среди них – кардинал. Ее дядя Норфолк считался ее другом, но она никогда не могла любить его и доверять ему. И ей казалось, что теперь, когда король не уделил внимания его старшей дочери Марии Ховард, которая была более высокого происхождения, чем Анна Болейн, он затаил злобу. Еще один враг, опасный и жестокий. Анна вспомнила о днях и ночах, проведенных во дворце в До-вере, когда Мария Тюдор рассказывала ей о великолепии какого-то Чарлза Брэндона. Это был безжалостный и честолюбивый человек. Он женился на сестре короля и оказался тем самым очень близко к трону. А так как Анна была к трону еще ближе, стал ее врагом. Все эти мысли пугали ее.

Какой она чувствовала себя счастливой, танцуя с королем на Рождество в Гринвиче, смеясь в лицо тем, кто осуждал ее за то, что она отмечает праздник в Гринвиче, тем самым бросая вызов королеве, ненавидя королеву, которая отказывалась уйти в монастырь и тем самым признаться в том, что она действительно жила с Артуром. Танцевала она великолепно, делая колкие замечания в адрес королевы и принцессы, показывая свое превосходство над ними, а потом ненавидя себя за это, презирая свое отражение в зеркале, смотрящее на нее с упреком возбужденно блестящими глазами.

Принцесса ее ненавидела и не скрывала этого. Она шептала на ухо придворным из окружения Анны Болейн, что с ней сделает, когда станет королевой.

– Если бы я была королевой, – говорила она, – я посадила бы ее в подвалы Тауэра. Посмотрим, что останется от ее красоты после того, как ею займется палач. Я сама лично посадила бы ее на дыбу! Сможет ли она тогда говорить колкости крысам, которые соберутся там, чтобы погрызть ее кости? Но я не хотела бы, чтобы ее сожрали крысы. Ее нужно сжечь живьем на костре. Она ведьма. И я слышала, что вокруг нее собираются люди, распространяющие новую веру. Я бы собрала вязанки хвороста у ее ног и подожгла их. Но я не хочу, чтобы она сразу сгорела. Я бы тушила костер и зажигала его снова. Пусть она уже на земле испытает то, что ее ждет в аду – вечное горение в огне.

Глаза принцессы фанатично сверкали, когда она видела Анну, в них была ненависть к ней, а Анна смеялась в лицо этой глупой девчонке, притворяясь, что это ее не трогает, хотя эти глаза преследовали ее и во сне и наяву. Но Анна понимала, что будет значить для этой девушки восхождение на трон ее, Анны. Мария пользовалась всеми привилегиями, которые имеет дочь короля, принцесса Мария, наследница английского престола. Король же хотел объявить ее незаконнорожденной, и это означало бы, что у нее будет меньше привилегий, чем у герцога Ричмондского, который, хотя еще и мальчик, имеет их больше.