Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 31 из 127



Но это были незначительные вопросы по сравнению с главной проблемой, которая его волновала и не давала покоя его совести. Да благословит Бог епископа Парбеса, посла, у которого хватило такта не поднимать вопрос о том, является ли принцесса Мария законнорожденной дочерью.

– Я полагаю, что можно было бы объявить войну Франции! – воскликнула Катарина. – Моя дочь – незаконнорожденная! Ваша дочь…

– Это не дело женского ума, – возразил король. – Войны не объявляются по таким незначительным поводам.

– Незначительным! – воскликнула королева. Голос ее дрожал от страха. Катарина была неглупой женщиной. На ужины, устраиваемые в ее покоях, приходили ученые мужи, наиболее серьезные придворные, такие люди, как сэр Томас Мор. Она была более разборчивой, чем английские леди, и никогда не пыталась вести себя так, как ведут себя англичанки. Ей не нравились спортивные игры, сопровождавшиеся кровью, которые так любил ее муж. Вначале король возмущался, когда она говорила ему, что леди не должны участвовать в соколиной охоте или охоте на лис. Но это было давно. Теперь он был доволен, что она в них не участвует, ибо тяготился ее компанией. Но в королеве было что-то такое, что заставляло ее уважать – спокойное достоинство, религиозность. И даже сейчас, когда ей грозил крах, она ничем это не выказывала, а лишь была грустна. Впрочем, она всегда была грустна. Но и упряма! И король знал, что Катарина будет бороться. Если не за себя, то за свою дочь. Ее вера подсказывала ей, что она борется не только за себя, но и за Генриха, что церковь не одобряет разводов, и она будет противиться со всем своим спокойным упорством.

– Катарина, ты помнишь Библию? – И он стал ей цитировать то место из Левита, где говорилось, что нельзя жениться на жене своего брата, что это грех и что именно поэтому их дети умирают.

– Но ты же знаешь, что я никогда по-настоящему не была женой твоего брата.

– Именно это и беспокоит меня.

– Ты хочешь сказать, что не веришь мне?

– Не знаю, что и ответить. Все надежды иметь наследника рухнули. Похоже, это судьба. Разве естественно, что наши сыновья умирали один за другим? Разве естественно, что все наши усилия пропали даром?

– Не все, – заметила Катарина жалобным голосом.

– Всего одна дочь, – возразил он ей презрительно.

– Она достойная девочка…

– Ха! Девочка! Женщина на троне! Она – не ответ на наши молитвы. Бедная Англия! Нам не было дано иметь сыновей. И здесь не моя вина…

На глазах королевы появились слезы. Она возненавидела бы этого человека, если бы все ее инстинкты не были подавлены религиозностью. Впрочем, Катарина сама не знала, ненавидит его или любит. Но знала только одно: ей нужно делать то, что велит ей ее религия. Она не должна ненавидеть короля, не должна ненавидеть своего мужа, ибо это смертельный грех. Поэтому все эти годы, когда он оскорблял ее, унижал, не обращал внимание на боль, которую доставляли ей его измены, она уверяла себя, что любит его. Нет ничего удивительного в том, что он сравнивает ее, женщину сорока одного года, со смешливыми, ищущими любви девятнадцатилетними девчонками! Ему тридцать пять. Прекрасный возраст для мужчины, самый расцвет. Но он должен думать о том, что не вечен – ведь он король, у которого нет наследника.

Некоторое время назад он устроил при дворе своего незаконнорожденного сына. Он осыпал его почестями, унижая тем самым королеву, которая думала только о своей дочери. Этот могучий мужчина-жеребец не испытывал к ней никаких добрых чувств и не очень любил дочь. Он думал только о себе, о том, чтобы получить то, что ему хотелось. И одновременно заботился о том, чтобы все считали, будто он печется не о себе, а о своей стране, о своем долге перед Англией.

Когда он утверждал, что это не его вина, он имел в виду, что она солгала ему, когда уверяла, что девственница. Он хотел сказать, что она жила с его братом, как жена. Она снова заплакала и стала молиться о том, чтобы у нее достало силы противостоять этому могущественному человеку и его дьявольским намерениям не дать возможности их дочери вступить на трон, а посадить на ее место ублюдка. Ведь он собирался жениться на той, которая родила ему его.



– Обратись к своей душе, – говорил он ей возмущенным, полным самодовольства голосом. – Обратись к своей душе – она-то знает правду, Катарина. И ты поймешь, кого следует винить за то несчастье, которое свалилось на наше королевство, меня или тебя. Моя совесть чиста. А ты, Катарина, можешь сказать то же самое?

– Могу и скажу! – возмущенно воскликнула она.

Он чуть не ударил ее, но взял себя в руки и успокоился. А потом грустно сказал:

– Ничто не заставило бы меня сделать этот шаг, если бы не моя совесть. Она беспокоит меня.

Она легла и замолчала. Он тоже лег. И вскоре забыл о Катарине и стал мечтать о той, которая, он твердо это решил, будет принадлежать ему.

Анна прибыла в Хивер. Слова песни, сочиненной королем, все еще звучали в ее ушах. Она не могла разобраться в чувствах, охвативших ее. Быть предметом внимания, и такого пристального, со стороны могущественного короля значило обладать частью этого могущества, а для Анны, отважной, любящей жизнь девушки, могущество и власть кое-что да значили.

Ей было интересно, как он отнесется к тому, что она уехала, когда узнает об этом. Разозлится? Или сочтет, что преследовать такую малозначительную при дворе женщину ниже его достоинства? Изгонит ее, запретит появляться при дворе? Она очень надеялась, что этого он не сделает, так как ей теперь, как никогда, нужна веселая компания. Она могла избавиться от грусти только тогда, когда строила планы, связанные с проведением различных празднеств. Кроме того, все ее друзья были при дворе – Джордж и Томас, Серрей и Фрэнсис Брайан. С ними она могла смеяться и шутить, вести серьезные беседы, так как все они, за исключением, может быть, Серрея, интересовались новой религией, о которой она многое узнала от Маргариты Наваррской, теперь уже королевы Наварры. Им нравилась эта религия, возможно, потому, что все они были молоды и жаждали испробовать все новое, не похожее на старое.

В Хивере она пробыла всего один день, когда туда приехал король. И если раньше она сомневалась в его чувствах к себе, то теперь все сомнения рассеялись. Он был очень зол на Анну, но, увидев ее, смягчился. Он вел себя очень скромно, и это было довольно трогательное зрелище, ибо скромностью никогда не отличался. Он был пылким и страстным, старался сделать так, чтобы Анна не сомневалась в его чувствах к ней, в их искренности.

Они гуляли по саду, где встретились впервые. Это было его желание – он был сентиментален.

– Я очень серьезно отношусь к любви, возникшей между нами, – говорил он ей. – И я хочу, чтобы вы правильно поняли мои чувства. Но я должен знать и о ваших чувствах ко мне. Я так люблю вас. И мне хотелось бы знать, как бы вы относились ко мне, если бы я не был женат.

Он поразил ее этим своим высказыванием. Ослепительные возможности предстали ее глазам. Она – королева! Опьяняющая слава власти! С какой радостью она тогда унизит кардинала. Королева Англии!

– Милорд… – Она запнулась. – Возможно, я глупа. Я не понимаю вас.

Он взял ее за руку. Его руки пылали огнем. Пальцы скользили к запястью и выше. Она глянула ему прямо в глаза, увидела в них страсть и почувствовала приятное возбуждение. Она не любила его, но он был королем Англии, она чувствовала его власть над людьми, понимала, как нужна ему, а если она нужна ему, у нее есть власть над ним. Это значит, что власть будет в ее руках, так как король Англии в ее руках будет мягким как воск.

Анна опустила глаза, боясь, что он прочтет ее мысли. Он говорил, что она самая прекрасная леди, которых он когда-либо знал, и что он хочет обладать ее душой и телом.

– Душой и телом, – повторил он, и голос его был нежным, а глаза пожирали ее хрупкое тело. Его взгляд помутнел, он представил себе, что она уже принадлежит ему, как представлял себе в грезах, лежа в постели с королевой. Картина, возникшая перед его глазами, была настолько реальной, что ему казалось, все это наяву.