Встречи

Луи Арагон

Встречи

Его сестра была стенографисткой в газете; смелая и самоотверженная девушка, эта Ивонна, почти красавица, несмотря на свой вздернутый носик. И с большими голубыми глазами. Мне хотелось поволочиться за ней, но она была такая серьезная, а мне… жениться?… Встретил я их первый раз вдвоем на Зимнем велодроме. Хотя спортсмен я никудышный, меня вечно посылали в придачу к спортивному репортеру на большие соревнования: футбол, гонки и прочие штуки, – чтобы передать атмосферу. А вы, Жюлеп, сочините мне врезку строк на двадцать пять…

Меня просто бесит это имя. Зовут меня Пьер Вандермелен; вначале, шутки ради, я подписывался Жюлеп только под мелкими дурацкими заметками, которые все заказывали мне наперебой, и сохранял свое настоящее имя для серьезных, хорошо написанных статей… Но как раз эти дурацкие штучки имели успех, Жюлепа все знали, а Пьер Вандермелен мало-помалу стушевался перед Жюлепом… Такова она, жизнь…

Значит, было это на велодроме лет десять тому назад. Как-то вечером, во время шестидневной гонки, в резком сиреневом свете гонщики кружились, кружились… Я проболтался час внизу, между громкоговорителями, буфетом, шикарной публикой, которую шокировала толпа настоящих любителей, а потом вскарабкался наверх к дешевым местам, в тот день набитым до отказа. С верхнего яруса я заметил внизу, в одном из первых рядов, какого-то одержимого: он вскакивал, молотил воздух кулаками, кричал, наклонялся к своей соседке… Как раз то, что мне требовалось для атмосферы. Я подошел, чтобы понаблюдать за ним, и тут меня окликнула его соседка:

– Мсье Жюлен?

Никак это слава?… Нет, то была только Ивонна, а бесноватый рядом с ней – ее брат, Эмиль Дорен, рабочий-металлист, с таким же вздернутым носом, как у сестры, но не такими красивыми глазами, и русыми волосами, свисавшими плоскими прядями на лоб, покрытый сейчас каплями пота. Приятная морда. Он представил мне свою жену Розетту, маленькую брюнетку с молочно-белой кожей, усыпанной веснушками, и со светлыми глазами; она была бы очень хорошенькой, если бы немножко прифрантилась… Что до Эмиля, то он был снова поглощен гонкой. Тут он чувствовал себя как рыба в воде. Я же никогда ни черта не смыслил в этой путанице спринтов, позиций, реклам Кашу-Ляжони, шелковых чулок «Этам», вина «Фрилёз» – и в криках распорядителей, разноцветных майках и крупно написанных цифрах, вывешенных на черной доске. Эмиль был из тех, кто от ярости или восторга швыряет свою кепку на трек, а порой следом за ней и свои ключи (хотелось бы знать, как такие потом попадают домой).

Затем я, как по заказу, стал повсюду встречать Эмиля. Один раз в метро, другой – у Порт Майо, на старте Тур де Франс или чего-то в этом роде. Словом, если есть на свете веломаньяки, то Эмиль был настоящим веломаньяком. Можно было сказать с уверенностью, что вы встретите его повсюду, где крутят педали, ему никогда не надоедало это зрелище. Он меня узнавал:

– Привет, мсье Жюлеп!

Я говорил ему, что меня зовут Вандермелен, но это ничего не меняло.

И мы болтали о том о сем… В то время он работал у Кодрона. Монтажник-наладчик. Он хорошо зарабатывал на жизнь. Вернее, он сам называл это «хорошо зарабатывать на жизнь». Превосходный рабочий. По энергии ему не было равных: кончив работу, он вскакивал на свой велик и мчался на другой конец Парижа, в район Лила, где, не знаю с помощью какой комбинации, приобрел один из тех крошечных садиков, на которые больно смотреть, и выращивал в нем овощи, цветы и развешивал стеклянные шары, чтобы отгонять птиц. Он уверял, что копать землю – прекрасный отдых. По воскресеньям он целиком принадлежал своему «пети рен»:[1] он мчался с супругой за шестьдесят, а то и семьдесят километров под предлогом устроить пикник или разыскать кабачок, где они когда-то закусывали еще до того, как поженились.

Жена Дорена была беременна, когда Ивонна как-то вечером вздумала привести меня к брату. Я должен был во что бы то ни стало взять интервью у «человека с улицы», уж не помню о чем и для какого иллюстрированного еженедельника, но на свой вежливый вопрос получил такие идиотские ответы от трех или четырех нахальных прохожих на улице Пикпюс, Итальянском бульваре и площади Мобер, что уже почти пришел в отчаяние. Так вот, Ивонна, фотограф – некий Протопопов, как мне помнится, сын генерала, и, разумеется, я сам отправились втроем, захватив фотоаппарат, магний и лампу-вспышку в Булонь-Бианкур, к ее брату. Там мы застали Эмиля, уже довольно кругленькую Розетту и ее сестру с мужем, крупным блондином в кожанке, лет под тридцать, который, как и его жена, работал у Рено, кем-то вроде кузнеца; он был довольно молчалив. Ну, а Эмиль был великолепен. Я уже не помню ни о чем шла речь, ни что он отвечал, но он был просто великолепен. Все выпили по стаканчику. Я между делом повздорил с его свояком, потому что тот был явно коммунистом, и мы, разумеется, раза два сцепились. Эмиль признался мне, что решил купить в рассрочку тандем для себя и жены, когда у них родится ребенок.

На тандеме я и увидел их снова, уже весной, они ехали под палящим солнцем в сторону Шампань-сюр-Сэн.

– Эй, мсье Жюлеп!

Эмиль подробно объяснил мне конструкцию своего нового двухместного коня: и переключение скоростей, и то, и се… Я вежливо спросил, как поживает его свояк: после февраля 1934 года наступило очень беспокойное время. Но Эмиль уклонился от разговора о политике, он был слишком поглощен своим тандемом.

Я опять встретил его в Монлери на велогонках за лидером. Но Эмиль считал, что это мура. Несерьезно. Ему хотелось бы следовать за гонкой Париж – Ницца, но он не сможет из-за работы на заводе. Гонка должна состояться в 1935 году. Затем я встречал его не раз на дорогах, теперь эта пара возила на тандеме своего младенца – мальчик, вылитый папаша, катился в маленькой корзинке, привязанной к рулю.

Потом у них родился еще ребенок – девочка, это было уже в тридцать шестом, во время стачек. Я увидел Эмиля на одном из тех неслыханных собраний-концертов на занятых рабочими заводах, куда звезды эстрады приходили петь для бастующих. Казалось, он веселится от души.

– Как, Эмиль, и вы среди забастовщиков?

– А как же, мсье Жюлеп, надо делать то же, что и все. Нельзя же предавать товарищей.

Должно быть, то было влияние его свояка.

Я снова встретил его на велодроме. Затем наткнулся на него в салоне автовыставки. Заметил его издали в Клиши на очередном состязании вроде Пари-Рубе, и мы помахали друг другу. Вскоре мой листок организовал велогонки по кругу, а меня выдвинули распорядителем: я метался на старте с трехцветной нарукавной повязкой и кучей значков на лацканах и услышал, как меня кто-то окликнул:

– Эй, мсье Жюлеп!

Эмиль и его жена, оба нисколько не изменились, только она казалась чуть-чуть усталой. Они решили усыновить испанского ребенка, но не знают, имеют ли право взять его, живя в Париже…

– Зачем вам взваливать себе на шею чужого ребенка, вы в своем уме?

Она улыбнулась и сказала:

– Там, где есть на двоих, хватит и на троих…

На сей раз уж ясное дело, это свояк вбил им в голову такую мысль. А как, кстати, его дела? Они его не видели довольно давно…

– Ну, ну, вы что, поссорились?

– О нет! Он в Испании… воюет с Гитлером…

Он произносил «il est h-en Espagne», не делая связки, совсем как Монтерлан, у которого я брал накануне интервью: он рассказывал о девушках, преследовавших его своими ухаживаниями, и произносил на изысканный манер: «Comment h-allez vous?»

Однако парижанам не разрешили брать испанских детей. Я скоро сказал об этом Эмилю в венсенском автобусе. Он покачал головой.

– А мы бы это сделали… Они там подыхают ради нас… Пропаганда здорово обрабатывает людей.

Мне пришлось еще раз, не находя никакой новой идеи, взяться за фильм о мнении «человека с улицы» во время мюнхенских дней, и я, естественно, подумал об Эмиле. Но на этот раз у меня вырезали Эмиля, то, что он говорил, прямо сказать, не лезло ни в какие ворота. А я еще смягчил его слова… Затем я уж не вспоминал его до мобилизации. Но пришел день, когда я был лейтенантом пехотного полка, поставленного для подкрепления линии Мажино в каком-то захолустье, недалеко от Меца; во время обеда звучало радио и Шевалье запел песенку «Мимиль». А я, как дурак, все время видел перед собой славную морду Эмиля, его жесткие волосы и вздернутый нос. Где-то он сейчас, Эмиль? А его свояк-коммунист? Уж этот-то наверно попал в переплет, вернувшись из Испании… Возможностей встретиться становилось все меньше. Не было больше велогонок, не было нужды ловить «человека с улицы» и брать интервью о его отношении к приезду английского короля или к распространению танца «black-bottom».

1

Марка велосипеда.