БИТВА ЗА ХАОС

Возврат арийского мышления к традиционным формам обозначал торжество приоритета научного знания над верой и догматизмом, поэтому взлет науки, после того как церковь перестала служить помехой на ее пути, был делом вполне обеспеченным. Вполне объяснимо, что средневековая наука как самостоятельный фактор в жизни нашей расы “началась” в Италии — самой сытой и богатой католической стране. Но настоящий научный скачок произошел в странах протестантских, прежде всего в Англии и Германии. И если в Англии, как многие считают, рост стимулировался промышленной революцией требовавшей научной базы, то чем же тогда он объяснялся в Германии, ведь там не было никакого «бума машин»? На самом деле наука и промышленность не были однозначно связаны. Здесь все было куда проще: стало больше интеллектуальной свободы. И всё. В несвободном обществе наука если и не умирает, то отмирает. В конце концов, того же Архимеда из Сиракуз никто не заставлял изобретать свои машины. Это была естественная потребность и она реализовывалась. То же самое можно сказать практически про любого ученого древности. А потом наука «вдруг» стала не нужна. Церковь смотрела на интеллектуалов с большим подозрением, причем ранняя церковь куда в большей степени чем поздняя. Удивляться здесь нечему, но в интеллектуалах она видела не только угрозу своему статусу. Тогда с античной историей были знакомы гораздо лучше и знали, что деградация Рима языческого началась с деградации верхнего слоя, куда входили и интеллектуалы. Интеллектуалы не спасли Рим — это очевидный факт, мы его запомним, лишь малый процент из них оказался способным противостоять духовному натиску с Востока, основная же часть набилась в бесконечное количество сект, включая христианскую. По сути, благодаря победе христианства мы и знаем их имена. Можно быть абсолютно уверенным, что если бы церковь смогла сдерживать развитие умственного слоя, а лучше всего свести его к нулю, одновременно наведя порядок в своих рядах, Европа продвинулась бы вперед совсем незначительно. Интеллектуальной конкуренции можно было не бояться — азиаты и негры без европейцев не сдвинулись бы ни на шаг. Православие еще более консервативно чем католичество, так что и здесь все было бы спокойно.

Закат христианства сопровождался обратным явлением — подъемом интеллекта, но интеллектуальное творчество не терпит давления извне, в таком случае мы на выходе получаем не более чем уродство. Первые интеллектуалы нового времени занимались наукой без привязки к конкретной цели, это потом их разработки оказались востребованными. Понадобилась математика и физика, а еще раньше — философия, только теперь она имела конкретное приложение и пыталась опираться на научный фундамент, в частности на законы механики Ньютона. Церковь понимала, что теперь не она владеет лучшими мозгами, это означало ее скорый конец, здесь она повторила путь язычества отвергнутого значительным числом римских интеллектуалов. Она пыталась в агонии вернуть все на круги своя, вот почему XV–XVI века стали временем наиболее сильного разгула инквизиции. Но и эта мрачная полоса была преодолена.

Правильность такой схемы подтверждается вполне очевидным ростом научных открытий, а следовательно и качества жизни как раз со времени достижения приоритета протестантских стран над католическими, т. е. примерно с конца XVI века. Конкретную дату выбрать трудно, пусть ею будет 1588 год, год гибели испанской “непобедимой армады”. Даже номинальный католик Наполеон оказался бессильным что-либо изменить. При всей своей гениальности он так и не решил английский вопрос и уж тем более был неспособен дотянуться до растущего гигантскими темпами, главного, но пока скрытого резерва протестантов — Америки. Сравним сделанное в науке в XVI веке и в XVII-ом. А потом в XVIII и XIX и, наконец, в ХХ — ом. Кривая научных достижений все более и более резко полз вверх. Почему? Да потому, что свободы становилось все больше и больше. Но все имеет предел. Даже количество свободы.

Столь бурный темп взятый наукой, а она тогда была арийской на 100 %, должен был привести к ситуации, когда знание, как система представлений о том или ином явлении, пойдет «в разнос», т. е. будут достигнуты некие граничные познания, перешагнуть которые будет исключительно сложно, не изменив самого себя, не подготовив себя к восприятию того, что до сих пор было скрыто. Такое состояние характерно для любой системы, где отсутствует или сильно ослаблены обратные связи. Где нет сдержек. Хотя именно системы без обратных связей характеризуются максимальным быстродействием и самой высокой чувствительностью. Одновременно глубина обратной связи обратно пропорциональна устойчивости. Наука развивалась стремительно, но цель не просто не обозначалась, о ней вообще никто не задумывался. Цели не было. Быстродействие и возможность роста сдерживалось только мощностью источника энергии. Здесь таким источником была сила нашего интеллекта и мы довольно быстро столкнулись с проблемами, которые и сейчас кажутся абсолютно неразрешимыми, мы начали входить в режим насыщения.

Первым вопрос был поставлен биологам. Откуда появилась жизнь, если раньше, согласно так усиленно продвигаемой теории Дарвина, ее точно не было? А позже, когда появились концепции эволюции Вселенной, у физиков начали интересоваться происхождением материи, которой, до т. н. «Большого Взрыва» тоже не было. Поскольку состоятельных ответов на эти вопросы не появилось, клерикалы-мракобесы ухватились за них как за спасательные жилетки при крушении очередного «титаника», показывая конечную ограниченность рамок нашего научного познания, показывая, что есть проблемы, которые в принципе не дано понять. А незнание — туннель для темных сил. Кэрри Болтон подводит итоги: «…Наиболее эффективный способ вызволения нашего наследия из лап христиан состоит отнюдь не в обращении с обличительными речами к безразличной и враждебно настроенной общественности, или в отчуждении собратьев-националистов. Он заключается в использовании тактики самой Церкви. Подобно тому, как Церковь низвергла языческую Европу, похитив ее символы и героев, язычникам следует подумать, как можно использовать готическое христианство для служения Европе и выражения по существу языческой сути европейского национализма, избегая основных ловушек христианства. « Самое смешное в том, что церковь это очень быстро сообразила! Её пастыри начали скрупулезно изучать научные журналы и любые новомодные концепции, стремясь показать, что они всего лишь подтверждают написанное в Библии. Интеллектуалы наоборот хотели убить всех зверей одним выстрелом, наивно рассчитывая, что если человеку объяснить в общих чертах картину мира, то церковь и религиозная мотивация ему станет не нужна. Они ошибались. Это сейчас ясно, что даже если бы науке стало вдруг известно абсолютно всё, люди и дальше продолжали бы выдумывать для себя необъяснимые химеры. Это — рудименты неинтеллектуального прошлого, которые так просто не искоренишь, но которое должно быть преодолено. Да и энергетически «верить» выгоднее: все-таки легче ходить в церковь и думать, что ты приобщен к истине, нежели постигать сложные, но истинные законы природы, приближаясь с каждым шагом к абсолютной силе. Конечно, церковь преобразовывает научную картину мира под себя отнюдь не из позитивных побуждений, нет. Просто она вынуждена оглядываться на прогресс, чтоб хоть как-то соответствовать интеллектуально выросшему населению. И можно только представить, насколько им это противно. Таким образом, подойдя к новым, важным, но пока неразрешимым проблемам, интеллектуалы неизбежно должны были столкнуться с противодействием ослабевшей, но повысившей устойчивость католической церковью и протестантов, которых общение «один на один с Христом» толкало в суеверие, доходящее до мракобесия. Об этом мы поговорим в следующей главе.