Страница 3 из 86
Первые битвы за Русский каганат
Сведения Бертинских анналов о народе Rhos, во главе которого стоял каган, были известны уже во времена зарождения норманнской теории. Корпус восточных источников вошел в научный оборот почти веком позже – в начале XIX столетия, после ряда переводов арабо-персидских историко-географических сочинений Средневековья на французский и немецкий языки.
Однако почти за три века исследования этого круга источников не было предложено ни одной удовлетворительной интерпретации сообщений о Русском каганате, снимающей кажущиеся внутренние противоречия источников. И трудность здесь не в самих письменных памятниках, а в вопросах идеологического и методологического плана. Известия о Русском каганате всегда рассматривались в неразрывной связи с норманнской проблемой, в рамках спора о начале Руси. Вопрос же о происхождении Древнерусского государства, как указывалось выше, был изначально политизирован, и трактовка исследователями информации основных источников об этнической принадлежности племени русь зависела, как правило, от априорного суждения о норманнской теории в целом.
Уже для основоположника норманизма, прибывшего в Россию в связи с открытием в 1726 г. Академии наук из Германии, – З. Байера (1694—1738) – известие Бертинских анналов о Русском каганате послужило одним из столпов, на которых держалась аргументация его концепции, да и остальных сторонников норманизма вплоть до современности. Для Байера важным было прежде всего соединение в одном источнике русов и Sueones, под которыми и он, и большинство других ученых понимали шведов, до Рюриковых времен. Это, по мнению основателя норманнской теории, не только доказывало существование русов-шведов в начале IX в., но и наличие у них государства, то есть того, чем они «одарили» неспособных к самостоятельному политогенезу славян в 862 г.
Байер отмечает и значение титула «кагана» – император, самодержец. Немецкого академика не смутило то обстоятельство, что автор Бертинских анналов разделяет русов и свеонов, а каганом называли правителей степных народов Юго-Восточной Европы, – он проигнорировал эти противоречия, полагая их несущественными по сравнению с упоминанием «шведов».
Работы Байера, выходившие на латинском и немецком языках, ориентировались на имевших тогда реальную власть немцев и целью их было историческое обоснование права инородцев на управление страной. Та же идеологическая установка находилась в основе и последующих норманистских изысканий.
Естественно, что подобные построения вызвали противодействие русских патриотично настроенных ученых, не желавших признавать славян неспособными к созданию государства без внешней помощи. Оппонировал Байеру первый русский историк – В. Н. Татищев, переводивший на русский язык и комментировавший его труд. Если Байер ставил знак равенства между русами и варягами и отождествлял их со скандинавами, то его противник по давней западнорусской традиции считал варягов выходцами из Балтийской Славонии, а русов – финским народом, потомками сарматов.
Согласно мнению Татищева, варяги-славяне с Балтийского побережья покорили русов, заимствовав этноним «Русь». Поэтому ученый в комментариях к сочинению Байера о варягах объяснил упоминание послов-«шведов» близким расположением финской «Руси» к Швеции. Татищев отмечает, что «недовольно сведусчие писатели» часто называли отдаленные народы именами их более известных соседей.
Уровень развития исторической науки в XVIII в. давал возможность объяснять сообщения о неизвестном государстве русов только исходя из самого известия и общей точки зрения на происхождение Руси. И дело не только в ограниченности круга письменных источников (не были введены в научный оборот данные восточных авторов), отсутствии археологических материалов. Уже в то время было известно огромное количество источников о русах, однако систематизировать их тогда было невозможно – методы исторического исследования только начинали разрабатываться, объяснения находились на интуитивном уровне. Многие противоречия, такие как присутствие степного тюркского титула хакан у «северного» народа, не замечались.
Последователь Байера Г. Миллер полностью принял аргументацию основателя норманизма, добавив «Руотси» – финское название части Швеции (это и сейчас любимое слово норманистов). Главный оппонент Миллера, великий русский ученый М. В. Ломоносов опровергнул большинство аргументов норманистов. Жаль, что он проигнорировал известия Бертинских анналов, хотя его сармато-аланская версия происхождения Руси вполне объясняла и присутствие тюркского титула главы русов (прародиной русов-роксолан Ломоносов считал междуречье Днепра и Дона), и название Sueoni – в VIII – IX вв. он помещал русов на южном берегу Балтики, отождествляя их с варягами-славянами. Резкая и логичная во многом отповедь Ломоносова на диссертацию Миллера «О происхождении имени и народа российского» не положила конец норманизму, ибо созданная им теория оказалась не менее уязвимой: ученый считал славянами и сарматов, и роксолан, и русов. Система же доказательств Ломоносова, как и у его противников, не выходила и не могла выходить за пределы обычной логики и интуиции.
Нечто новое в споры об истоках Руси привнес еще один немец – А. Л. Шлецер, приехавший в Россию вскоре после смерти М. В. Ломоносова. Его традиционно считают третьим основоположником норманнской теории, хотя новых аргументов в ее пользу он не нашел. Автор первого труда о летописании – «Нестора», внимательно отнесшийся к византийским источникам о русах, пришел к принципиальному выводу о существовании двух племенных объединений, называвшихся русами: одно в Северном Причерноморье (многочисленный «азиатский» народ), а другое, с первым не связанное, – скандинавская русь в Прибалтике.
Но, к сожалению, Шлецер связал сообщение Бертинских анналов со скандинавами. По его мнению, людей, называвшихся в Германии «шведами», в Константинополе, откуда прибыло посольство Феофила, именовали русами. Источниковедческие навыки Шлецера привели его к необходимости объяснения титула Chacanus. Приверженность норманизму заставила немецкого ученого интерпретировать его как скандинавское имя собственное Hakon. Таким образом, по Шлецеру, в Ингельгейм в 839 г. прибыло неизвестное скандинавское посольство, не имеющее отношения к Киевской Руси.
Точка зрения Шлецера о сообщении Бертинских анналов была безоговорочно принята Н. М. Карамзиным, начинавшим в то время писать «Историю государства Российского». Причем придворный русский «историограф» сделал шаг назад по сравнению с «Нестором»: в русах он видит только шведов, считая известие о Русском каганате одним из главных доказательств этого тезиса. Почему официозный историк сделал выбор в пользу норманнов – понятно. Русская императорская фамилия была уже более чем на три четверти немецкой. Да и неплохой идеологический ход – объявить изначальное отличие «голубой крови» – правящей верхушки от народных масс, пребывавших в начале XIX в. в крепостном рабстве.
Роковые ошибки: «скептики» и школа Венелина
События русской и европейской политической истории начала XIX в. немало изменили ситуацию и в отечественной исторической науке. Победа в войне 1812 г., освобождение Европы от Наполеона, начало освободительных славянских движений в Османской империи – все это способствовало росту русского национального самосознания (в том числе и в дворянской среде), возрождению идеи славянского единства, и как следствие – активизации исследований по общеславянской и древнерусской истории и дискуссий по ее важнейшим проблемам. Оппоненты норманнской теории стали многочисленнее, и у них появились новые аргументы.
По инициативе графа Н. П. Румянцева было образовано Общество истории и древностей российских (ОИДР), основу которого составили археографы и источниковеды. С ОИДР связано и введение в научный оборот большого количества иностранных источников. Так, в первой четверти XIX в. источниковедческая база исследователей начала Руси была пополнена принципиально новыми сведениями.