Страница 61 из 79
Тем более, я что-то не заметил на решётке дверной ручки и половичка при входе…
Так что двери ТУДА есть. Но прежде, чем я их отыщу, пройдёт тьма времени и состоится сотня попыток снять с меня шкурку.
А в ту дверку так вот нахально не постучишься, — с ржавой-то железкой наперевес…
Туда только с пропуском минимум от командира ракетного корпуса поддержки можно.
А потому я — ну, не гений, ибо гений так над собою не измывается, но — продуманная чума уж точно…
Ибо только безголовая, прибитая корявой палкой чума и в состоянии отчебучить такое… с собственными хилым здоровьем и глупой жизнью.
Я ж говорю, — нормальный, здравый во всех смыслах человек сюда просто не полезет…
Но поскольку выбор у меня небольшой, самомнение непревзойдённое, а от моего нахрапа сами собою ломаются стены, то я — здесь. И правильно, как я понимаю, делаю.
Потому как ясно ведь, что там, где бьётся в припадке бессильной ярости вода, должна быть норка.
Как-то же должны осматривать и очищать от наростов и ила данную трубу?!
А её состояние говорило о том, что это делают если не регулярно, то раз в несколько лет уж точно!
А это значит так же и то, что не останавливают же всякий раз турбину, чтобы вымести предбанник?!
Думай, голова, думай!!!
…Очередной глоток воздуха, — скорее из необходимости успокоиться, чем из реальной потребности, поскольку секунд тридцать без «допинга» я, полоскаясь на буйном течении, как нить водоросли, ещё протяну…
…Как противно чувствовать, что тебя «моет», будто из шланга, как если б сдирали напором кожу!
Я «рожаю» догадку.
Даже не догадку, — логически обоснованную мысль.
От скромности я не умру, знаю!
Если принять во внимание, что в водозабор спускаются люди, а не машины, им нужно место безопасного, спокойного спуска.
Пусть идут они в этот «забой» в полной экипировке, но не бросают же их сюда, как младенцев Спарты, с обрыва в пучину?!
Значит, где-то до расширителя должна, обязана быть ограждённая от общего потока и относительно безопасная камера.
Через которую они сюда и забираются.
А потому — вперёд, ленивый, закормленный коник! Цокоти копытами, пока вообще есть силы.
А то так здесь и раскиснешь, как сахарная вата, телепаясь и раскачиваясь на этой утлой связке.
…Мне нельзя ни думать вперёд, нахваливая или опасаясь. Ни планировать больше, чем на два чиха вперёд.
Потому как зловредная гадина, зовущаяся законом подлости и живущая за ближайшим углом, старательно прислушивается, дрожа от нетерпения, — когда же я раскрою рот или подумаю о том, что так, мол, и так…
Не успел я даже толком подумать о том, что непонятно, как выдерживает мой вес и мощный напор тончайший трос, как меня рвануло с места, как волос из бородавки, швырнуло для начало в противоположную стенку, потом крутануло вокруг оси… и я полетел вперёд головою, прямо в тот кипящий бурунами "туман"…
Ей-богу, даже не знаю, как я не заорал инстинктивно, не открыл нараспашку рта…
Беспомощно растопырив руки-ноги, как нашкодивший кот, прихваченный дюжей рукой на месте преступления — лапы, я с тоскою смотрел, как все мои попытки быть хитрым и ловким, все мои ухищрения переиграть неумолимую силу стихии растираются в пыль, как плевок грубым сапогом.
Суетливая, нахрапистая и вертлявая голь, так и сяк дувшаяся с претензией на "крученность крутой рыбы", замутила такой размашистый и сложнопоставленный коленкор, что запуталась немыслимым узлом от усердия, подавившись собственными плавниками…
Я проиграл, похоже на то.
Рождённый ползать не сердит воду.
С тоскою смотрел я на приближающуюся разверстую пасть водного смерча, считая боками и головой метры стали, оставшиеся до моей кончины.
Он остервенело тащил меня, как удачливый добытчик-циклоп, на закате долгого дня прихвативший на горной полянке приснувшего пастуха; и теперь он волок его на весу за шкирку, не стесняясь по пути щедро награждать того пинками, чтобы стал податливей и мягче. При разделке…
Говорят, в последние мгновения человек что-то там думает о прожитом, вспоминает и сравнивает…
Ни хрена! Редьку он со сливами сравнивает!
Всё, о чём я думал в тот миг, так это о проклятом тросе, так подведшим меня, и что летел сейчас рядом со мною скалящимся в ухмылке огрызком.
Как нитка от носка, выдернутая с верхней части его горловины, что смешно болтается на ноге при ходьбе.
Да о том, что вот-вот я узнаю, что чувствуют и думают выстиранные в машинке случайно забежавшие туда мыши…
…Я влетел туда, в эту какофонию звуков и хаотичного движения, успев лишь пискнуть про себя: "Прости, грешен"…
И тут же пребольно стукнулся о что-то незыблемое и с круглыми стенками, торчащее вертикально. За секунду до того, как меня должно было отодрать от этого предмета и продолжить «воспитывать», я успел узреть, что верхняя часть этой конструкции, что пришлась точно под мой нос, решётчатая!
Рванувшись к ней всем телом, я вцепился в её прутки с отчаянием обречённого. От удара в голове трепетали, кривлялись и приплясывали милые зелёные человечки.
И вдобавок ко всему у меня прорезалось теперь уже острое желание вдохнуть…
Это всегда так, — пока есть что-то полезное, не очень пользуешься. А как не станет — ну такая тоска нападает…
Вот и сейчас, — мой пакет лишь недавно вырвало из рук, и он куда-то порхнул с озабоченным побулькиванием, а уже так приспичило.
Но я не могу разжать пальцы и приготовить себе очередной "кислородный коктейль", хоть ты плачь. Ибо пить я его буду уже на своих поминках…
Так бы мне и помереть — достойно и спокойно — на этом насесте, но тут вмешался случай. Как всегда противный и бездушный.
Какой-то особенно беспокойный всплеск, взрыв активности перед входом в распределитель заметил меня, затравленно и пришибленно торчащим там, где, как ему показалось, так скучно и пресно.
И он предложил мне немного поиграть. Правда, моего согласия ему для этого отчего-то не потребовалось.
Он, легко и непритязательно вмазав мне по ногам своей игривой силой, провернул меня вокруг этой решётки так, что мои руки разжались, затрещав и заголосив напоследок выворачиваемыми суставами и кистями…
…Ни один аттракцион, созданный самым чокнутым человеком, не в состоянии хотя бы отчасти повторить несуразность постоянно меняющихся направлений, рваность и нелогичность этих непредсказуемых движений.
…Я плыл, парил, замирал…, взмывал и стремительно падал в пропасть в этой вселенной сумасшествия, — кружимый, швыряемый, вращаемый и переворачиваемый так, что все краски и бесцветье мира слились для меня в один безликий, надрывающийся от смеха хоровод.
Его гомерических хохот заставлял душу сжиматься в осознающий собственное ничтожество комок, тщетно пытающийся отыскать безопасный уголок в пытаемом стихией теле, где она могла бы укрыться, скорчиться, забиться в уголок и зажать уши, чтобы не слышать звуков этого шабаша энергий…
…От разрывающей лёгкие боли и кровяного привкуса в грудине я на краткий миг очнулся, словно мой ленивый двойник толкнул меня в бок: "Эй, ты там уснул, что ли? Смотри, оба концы отдадим! Шевелись, что ли?!"
От дикого желания рвать зубами на куски ледяную воду, выхватывая из неё такие дразнящие и огромные пузыри, хамовато проскакивающие мимо моего лица, хотелось завыть в голос песнь прощания.
Я очумело поводил отказывающимися внимать рассудку глазами, будто они могли мне помочь чем-то, «фотографируя» сверкающие зигзаги ускользающей в Бесконечность действительности.
Но мой главный нерв, который упорно цеплялся за право существования, за возможность быть, — моё бесценное, моё мудрое, непоколебимое и хладнокровное эго, — оно жило.
И настойчиво жевало остатки инстинктов, будто всё ещё стараясь высосать из них немного активности, стучась и стучась без конца в их распотрошённые атомы: действовать… жить… действовать!!!
И когда где-то на самой границе моего за ручку прощающегося навеки сознания передо мною лишь на краткий миг возник даже не образ, а размытый, мимолётный абрис какого-то предмета, который даже не для меня, а для сжавшего в кулачки сломанные пальцы живущего во мне животного, показался в уравнительности видений материальным, единственно возможным…