Призраки двадцатого века

Моррис просидел в подвале до самого ужина. Матери пришлось трижды звать его, чтобы он наконец поднялся. Когда он сел за стол, я увидел, что его руки запачканы каким-то белым порошком вроде мела. Как только наши тарелки погрузились в мыльную воду в раковине, он снова вернулся в подвал. Там он оставался почти до девяти вечера, пока мать криком не заставила его отправиться в постель.

Незадолго перед тем, как отправиться спать, я случайно прошел мимо открытой двери в подвал — и остановился, привлеченный каким-то запахом. Сначала я его не узнал — то ли клей, то ли краска, то ли штукатурка, то ли все вместе.

В прихожей затопал сапогами отец, стряхивая с ботинок снег. Вечером началась метель, и он выходил разметать крыльцо и дорожку перед домом.

— Чем это пахнет? — спросил я его, наморщив нос. Отец подошел к лестнице, ведущей в подвал, и принюхался.

— А, — догадался он. — Моррис говорил, что собирается заняться папье-маше. Что только не придет в голову этому мальчонке!

Каждый четверг моя мать бесплатно работала в доме для престарелых. Там она читала письма тем, кто плохо видел, и играла на пианино в комнате отдыха, изо всей силы ударяя по клавишам, чтобы услышали и глухие. По четвергам до вечера я оставался в доме за старшего и присматривал за братом. В один из таких четвергов, едва мать ушла, в нашу входную дверь забарабанил Эдди.

— Привет, напарник, — сказал он. — Представляешь, Минди Акерс только что разбила меня в пух и прах — выиграла пять раз подряд. Придется отдавать ту фотографию. Она ведь у тебя, кажется? Надеюсь, ты приберег ее.

— Ох, да забирай эту мерзкую фотку, — сказал я, обрадованный тем, что Эдди, похоже, заскочил лишь на минуту. Редко когда я избавлялся от него так быстро. Он скинул сапоги и прошел за мной на кухню. — Подожди меня здесь. Я схожу за ней в свою комнату.

— Небось, положил себе под подушку и тащишься по ночам, а? — спросил Эдди и засмеялся.

— Вы говорите о фотографии Эдди? — В кухню с нижней ступеньки лестницы в подвал вплыл голос Морриса. — Она у меня. Я смотрел на нее. Она здесь.

Это заявление удивило меня гораздо больше, чем Эда Я ведь четко велел Моррису не трогать снимок, а он всегда выполнял прямые указания.

— Моррис, я же просил тебя не брать мои вещи! — заорал я.

Эдди встал у лестницы и заглянул в подвал.

— И зачем она тебе понадобилась, а, маленький мастурбатор? — крикнул он вниз.

Моррис не ответил, и Эдди потопал по лестнице, я — следом за ним.

Эд остановился на третьей ступеньке снизу и упер руки в бока, разглядывая открывшуюся картину.

— Ого, — протянул он. — Круто.

Подвал от стены к стене заполнял огромный лабиринт из картонных коробок. Моррис перекрасил их, все до единой. Коробки, ближайшие к подножию лестницы, были выкрашены в молочно-белый цвет, но чем дальше от лестницы, тем темнее становились хитросплетения лабиринта, меняясь от светло-голубых тонов к фиолетовым, а затем к кобальтовым. В дальнем конце комнаты стояли коробки глухого черного цвета, образуя горизонт искусственной ночи.

Со всех сторон я видел переходы, соединяющие туннели. Я видел окна, вырезанные в форме звезд и стилизованных солнц. Сначала я подумал, что окна затянуты блестящим оранжевым пластиком, но потом пригляделся — они пульсировали и переливались — и понял, что окна, как и раньше, сделаны из пищевой пленки, а изнутри их освещает подвижный источник оранжевого света, не иначе — пузырьковая лампа Морриса. Но по большей части коробки не имели окон: я заметил полное их отсутствие в дальней части лабиринта, в противоположном от входа конце подвала. Там, должно быть, совсем темно.

В северо-восточном углу подвала, возвышаясь над остальными коробками, сиял выкрашенный флуоресцирующей белой краской полумесяц из папье-маше. Полумесяц поджал тонкие губы и, казалось, разочарованно взирал на нас единственным печальным глазом. Появление месяца было очень неожиданным Меня так потрясло это поистине гигантское сооружение, что я не сразу понял: я смотрю на то, что раньше служило головой осьминога. Тогда ее опутывала проволочная сетка, из которой Моррис скрутил два кривых рога. Я припомнил, что счел тогда кособокую скульптуру из сетки неопровержимым доказательством окончательного размягчения и без того слабого мозга младшего брата. Теперь же я понял, что это с самого начала был месяц, и всякий, у кого есть глаза, увидел бы его… но только не я. Боюсь, это один из моих главных недостатков. Если я сразу не понимал чего-то, я уже не мог взглянуть на явление с другой точки зрения, не мог отвлечься от первоначального заблуждения и разглядеть более широкую картину или замысел — ни в структуре, ни в форме моей собственной жизни.

Вход в картонные катакомбы Морриса начинался от самой лестницы. Там находилась высокая — около четырех футов — узкая коробка, стоящая на боку. Две створки ее крышки были раскрыты, как двойные двери. Туннель, ведущий в лабиринт, скрывался за занавеской из черного муслина, приколотого скрепками к верхнему краю коробки. Откуда-то доносилась далекая, разбегающаяся эхом музыка — низкая, раскатистая, вводящая в транс мелодия. Глубокий баритон пел: «Муравьи шагают маршем, в колонну по одному, ура! Ура!». Я не сразу понял, что музыка звучит внутри системы туннелей.

Я был так поражен новой конструкцией Морриса, что сразу простил ему фотографию Минди Акерс. Я не мог говорить от потрясения. Первым обрел дар речи Эдди.

— Луна просто обалденная, — сказал он, не обращаясь ни к кому в частности. По его голосу я слышал, что он, как и я, ошеломлен творением брата. — Моррис, ты гений.

Моррис стоял справа от нас и бесстрастно глядел на свое грандиозное сооружение.

— Я повесил этот снимок внутри новой крепости. В галерее. Я не знал, что он тебе понадобится. Если хочешь, сходи за ним.

Эдди взглянул на Морриса, и его ухмылка стала еще шире.

— Ты спрятал его там и хочешь, чтобы я нашел его. Блин, Моррис, ну ты и чудаковатый придурок. — Он перепрыгнул через последние три ступеньки. — Ну, где твоя галерея? Вон там, в луне?

— Нет, — сказал Моррис. — Туда ходить нельзя.

— Ага, — пропел Эдди, посмеиваясь. — Конечно. Небось, навешал туда других картиночек? Из взрослых журнальчиков, а? И теперь у тебя есть маленькая комнатка для тебя одного?

— Больше я ничего не скажу. Чтобы не испортить сюрприз. Просто полезай внутрь и сам посмотри.

Эдди глянул на меня. Я не знал, что сказать, но меня охватило трепетное предвкушение, прошитое белой ниткой тревоги. Я и хотел, и боялся увидеть, как он исчезнет в запутанной гениальной крепости Морриса. Эдди покачал головой — «во дает парень!» — и опустился на четвереньки. Он почти пролез за черную занавеску и остановился, чтобы снова посмотреть на меня. Меня удивило выражение почти детского любопытства на его лице. Почему-то оно было мне неприятно. Сам я не испытывал никакого желания ползать по темным и тесным внутренностям безмерного лабиринта

— Пойдем со мной, — позвал меня Эдди. — Давай вместе посмотрим, что там.

Внезапно ослабев, я кивнул — в нашей дружбе не было слова «нет» — и зашагал вниз по лестнице. Эдди откинул черный муслин, и из круглого туннеля, сделанного из картонной трубы трех футов в диаметре, наружу вырвалась музыка: «Муравьи шагают маршем, в колонну по три, ура! Ура!»

Я преодолел последнюю ступеньку и собрался последовать за Эдди, но ко мне быстро приблизился Моррис и с неожиданной силой сжал мою руку.

Эдди не оглядывался и не видел нас, стоящих у него за спиной. Он сказал:

— Ни фи-га! Подсказки будут?

— Иди туда, где музыка, — сказал Моррис. Голова Эдди медленно качнулась вверх и вниз, как будто он ожидал именно такого совета. Эдди не двигался. Он смотрел перед собой в длинный, черный, круглый туннель.

Абсолютно спокойным тоном Моррис сказал мне:

— Не ходи за ним

Эдди наконец зашевелился и пополз внутрь.

— Эдди! — воскликнул я, поддавшись внезапной необъяснимой тревоге. — Эдди, подожди! Вылезай обратно.