Дамка хочет говорить

Мы сошли на краю поля. Тамара пройдет немного — железку в землю втыкает. Сначала говорила: «Молодцы, хорошо», а потом стала приседать и разгребать землю: «Ах, хитрецы, ну я вам сейчас всыплю». Мы подошли к остановившемуся трактору. Большой дядька, похожий на Шарика, поздоровался с Тамарой и Любушке пожал руку.

— Во-во, учись на агронома, — сказал он девочке. И меня заметил: — Ах, ты, пенсионерка, тоже проверять пришла.

Повиляла ему хвостом: мне этот человек нравился. Когда проходит — всегда скажет ласковое. А Тамара его строго спросила:

— В начале поля хорошую глубину взяли, а потом?

— Нормально, — отведя глаза, ответил Большой.

— Мелко.

— Чего ты знаешь! — Таким сердитым Большого я еще не видела.

— Говорю, прибавьте глубину, — тихо сказала Тамара.

— Плуг не опускается.

— Наладьте. Будете так пахать — забракую. А этот участок перепашите. Не новичок, а так недобросовестно делаете.

Не вытерпела я, да как на него залаю, громко-громко, чтобы слушал всегда Тамару. А Большой рассмеялся, глядя на меня:

— Вот еще одна начальница!

Тамара взяла Любу за руку, они направились к мотоциклу, я осталась на месте.

— Подумаешь, — сказал другой дядька, низенький, похожий на Бобика, — давно ли со мной бегала по деревне, а теперь учит нас, стариков.

— Ну, ты-то еще не старик, а щенок, — правильно сказал Большой. — Не ерепенься, она права. Перепашем. На душе чище будет.

Ага, послушали! Я отдохнула и теперь не захотела в коляску. Тамара была мрачная, наверно, все думала о трактористах. Знала бы она, что я слышала! Но я могла только забегать вперед и звонко лаять: не волнуйся, Тамара, перепашут, послушались тебя.

10

Андрюшка весной хуже учится. Когда стояли морозы, слепили метели, он сразу домой шел. С порога поднимал руку: «Пять по математике!». А иногда загибал палец: «Четверка по чтению!» Зимой за уроки садился с охотой. А теперь усадишь его, как же, как Бобика, на цепь! Весна, солнышко греет, трудно усидеть.

Тетю Катю вызвали в школу. В этот день Андрюшка сбежал с последнего урока. Пришел поздно. Я встретила его.

— Мать все знает и злится, — всем своим видом внушала я. — Не ври, хуже будет!

— Надоедливая стала, будто с утра не ела. Сейчас ка-ак дам, но не стукнул — зарок помнит.

— Почему задержался? — спросила вежливо мать.

— Сбор был.

— Какой последний урок?

Неужели Андрюшка по голосу не чувствует, что она все знает? У нее голос дрожит. Прислушайся! Посмотри, как лицо потемнело.

— Пение. У меня хорошо получается. «Пусть всегда будет»…

— Мучитель! Пришла в школу: «Где ваш сынок?» А я хлопаю глазами. Стыдобушка. Опять по математике двойка! Смотри, — грозно сказала тетя Катя, — повторится — привяжу к столу, как Бобика.

— Завтра наш отряд помогает сеяльщикам.

— Ребята заслужили, а вот ты — дома посидишь.

Вдруг показался Бобик. Он вбежал, прихрамывая: опять где-то досталось ему! Увидев входивших в нашу калитку козу с козленком, с лаем набросился на них. Сдурел, что ли? Может, не узнал своих или хотел загладить вину усердием, только шарахнулись козы от Бобика, чуть не сбив хозяйку, скрылись за сараем.

— Ах, ты, дурень! — крикнула хозяйка, как никогда, сердито. Всегда с большим трудом загоняла она диковатых коз. Смотришь, все стадо уже разбрелось по дворам и пастух ушел, а хозяйка все еще, разведя руки, пытается загнать коз в калитку, ласково приговаривая: «Зоя, Зоя, ну иди, мучительница».

Теперь вся семья не могла загнать напуганных коз, а тут и коровье стадо пришло. Надо за Мартой идти.

Загнав скотину, хозяйка но забыла баловства Бобика, видно, лопнуло терпение.

А ну иди сюда! Где пропадаешь, разбойник?

Бобка, чуя неладное, понуро пошел к хозяйке. Она дала ему рукой такого «леща» по спине, что он взвыл. Думаю, не очень-то больно, скорее, хитрил. А может, просто не ожидал, нас дома никогда не били. Завизжал больше от обиды и бросился в конуру.

— Еще попробуй коз испугать, дурак, — палку получишь, — ворчала хозяйка. — Каждый раз из сил выбиваешься, а он фокусничает.

Бобик скулил до самой темноты, не выходя из конуры.

— Что, попало? — говорил ему Андрюшка. — Ничего, бывает. Мне тоже иногда попадает, думаешь, вою, как ты? Не горюй. Давай вылазь, вон Босой тебя ждет.

Но Бобка грустно смотрел на Андрюшку.

— Скажи, какой обидчивый, — удивился мальчик. — А ведь, если честно, тебе за дело отвесили.

— И не за дело. Ведь Бобик не понимает, что правильно, а что неправильно, не то, что ты, — заступилась Любушка. Она поставила Бобке чашку с супом.

— Получше тебя понимает, — сказал Андрей. — Вот, увидишь, теперь к козам не подбежит.

Может, и не подбежит, Андрюша, только все равно Бобика учить надо. Был бы самой умной собакой в деревне. Но что бы он умный делал? Тут я задумалась…

Любушка уговаривала Бобика съесть суп. Не знала, что дело не в его обиде. Просто где-то здорово наелся.

Какого болвана вырастила, все ему трын-трава!

— Прошу тебя — дружи с Босым.

Поморщился:

— С ним молчу, как рыба. Он все знает, а я ничего не знаю. А с Шариком легко, говорит: живи как хочешь, сами себе хозяева. Почему ты его не любишь?

— А кто его любит? Попадешь в беду — убежит, не вспомнит о тебе.

— Он меня любит.

— Дурень, ты ему, знаешь, зачем нужен? Чтобы ему — кость, а тебе — колотушки.

— И нет! Он меня выручит, если что.

Наутро, выгнав в стадо Марту и коз, хозяйка взялась за Бобика.

— Не таскайся по чужим дворам, — приговаривала, ведя его за ошейник.

— Больше не буду! — скулил он.

Бобке страшна была цепь. Вилял виновато хвостом, повизгивая, но хозяйка на этот раз не разжалобилась. Он бросился за ней, натянул цепь.

Все! Теперь не побегаешь! Правильно, что привязали, но жалко стало Бобика.

Вся надежда на Любушку.

Бобик исскулился, звал меня играть. Но не могла же я целый день с ним баловаться. Устаю, а он этого не понимает.

— Отвяжи! Теперь буду тете Кате помогать. Я же сумею.

Верила Бобке, но как доказать хозяйке?

— Отвяжи!

Попыталась расстегнуть зубами ошейник, но не смогла.

— Не хочешь! — не верил Бобка. — Тетя Катя туго затягивает — не выскочишь, а Любушка меня жалеет, нарочно слабо затягивает, а я догадался — вытяну голову, потяну цепь и на свободе… Позови Шарика, он даже от тугого ошейника отвязывался.

— К Шарику не пойду.

— Ну и пусть, сдохну тебе назло, — он забрался в будку и завыл.

Сердце разрывалось от жалости. Снова подбежала к хозяйке.

— Отвяжите, Бобик будет во всем помогать, у Босого научится. Воду носить курам я научу. Скоро гусята выведутся, смотреть за ними будет.

— Не путайся под ногами, своих забот полно, — рассердилась хозяйка.

Вдруг появился Шарик, прошел возле ограды: красивый, что и говорить. На широкой груди белая полоска. Уши иногда стоят, как у овчарки. И походка гордая, смелая. Кто не знает, подумает: вот благородный пес. Бобик так и взвился, обрадовался.

— Скорей выручай! Что же ты так долго не приходил? Одно мучение. Сижу день и ночь да за курами, кошками прыгаю.

— Не нравится! — Шарик рассмеялся. — Попрыгай, не слушался меня.

— Теперь буду слушать, отвяжи! Ты же можешь.

— Я все могу… Нет, уж давай сам выкручивайся. Палку не хочу из-за тебя зарабатывать.

— Хоть поиграй со мной.

— Нужда была возле тебя околачиваться, есть друг получше!

И Шарик скрылся. Бобик снова затосковал.

Наконец-то вышла Любушка! Такая уж она внимательная — сразу заметила Бобика на цепи. А он, как увидел девочку, я думала, цепь оборвет — бросался к ней изо всех сил.

— Отпусти его, — попросила я.

— Отстань, видишь, Бобика привязали, только о себе печешься. А ему не очень-то приятно сидеть на цепи. — Она подошла к Бобику. Он лизал ей руки, умолял глазами.