Между людьми

Она ничего не сказала… Я ушел. Затворяя двери, я видел, как она плакала.

"Зачем я пошел к ним в то время, когда получил записку от Лены? - упрекал я себя. - Не ходи я, и ничего бы не было".

Вечером была лотерея. Гостей было двенадцать человек. Все перепились, расцеловали меня, пожелали мне счастья, и каждый расстался со мной другом, прося написать каждому письмо о Петербурге. Все они упрекали меня Леной и спрашивали: повезу ли ее в Петербург? Многие советовали мне не возить ее: ты там хорошую, образованную найдешь.

С лотереи я получил тридцать рублей, да из палаты взял жалованья за этот месяц и за будущий. Таким образом, у меня составилось пятьдесят рублей.

Утром я отправился к Лене. Она складывала свои вещи.

- Куда вы?

- На квартиру. Я нашла за городом квартиру за пятьдесят копеек в месяц. Хозяйка - старуха, кажется, добрая; живет она с дочерью. Дочь - вдова-солдатка и работает на пристани. Всего только одна изба, да ладно с меня. А вы совсем?

- Сейчас еду.

- Прощайте. Я бы пошла проводить вас, да некогда. Пишите.

Я ей дал пять рублей, но она обиделась и не вяла.

- Я не нищая, слава богу. Вам самим пригодятся. С тоской я ушел на пароход, но зато там я с нетерпением ожидал отплытия. Человек шесть меня провожали и завидовали моему счастью. Наконец пароход тронулся, обернулся по большой реке; сотни рук сняли шапки отплывавшим, махали и платками. Все отъезжающие, палубные, перекрестились, улыбнулись, только мне было скучно: я уезжал от той, которой я мог составить счастье. "Что-то будет с ней? - думал я… - Ну, да мне самому свое счастье дороже…" И казалось, как будто она стояла на горе, в стороне от людей, глазеющих на отплывающий пароход и говорящих: счастливчики! Но вдалеке я мог видеть только ее желтое платье, движущееся от ветра. Сердце сжалось у меня, когда я подумал: каково-то ей, бедняжке, в это время? И я отвернулся от берега и стал смотреть на пароходный мир, откуда слышалось в разных местах: "Прощай, Орех! дрянной ты городишка… То ли дело вон там-то, у нас… Разлюли-житье!"…

Часть третья

Только дорогой, подъезжая ближе к Петербургу, я услыхал, что в Петербурге бедному человеку жить трудно, но я этому не верил. Я думал, что если я в Орехе получал сначала жалованья шесть рублей и жил же, то и там на двадцать рублей в месяц проживу. Я думал, что там я буду получать жалованья не меньше двадцати рублей, из коих три я отдам за комнату да за обед буду платить семь рублей, а десяти рублей мне хватит на чай, сахар, табак и одежду. Кроме этого, я слыхал, что в министерствах дают большие награды. Но вот и Петербург! Москва не произвела на меня такого впечатления, как Петербург своими домами, движением народа, разнообразием цветов и видов, криком и навязчивостью торгашей и извощиков. Здесь я с первого же шага из вагона попал на попечение добродушного человека, который сказал мне, что он берет меня к себе в гостиницу за пятьдесят копеек, схватил и понес мое имущество, уложенное в чемодане, и привел меня в сырую, душную комнатку со сводами. Это был подвал, как сейчас же оказалось.

Вечер я провел смутно. Видел я Петербург, а не мог осмыслить, что я видел: дома, люди, лошади, кареты - все вертелось в моей голове, как в тумане. Вышел я за ворота - не знаю, куда идти. Вернулся - и заблудился во дворе, окруженном четырехэтажным домом. Насилу нашел свою лачугу. Здесь я был совершенно чужой всем; поди я куда-нибудь - меня занесет туда, что мне и не выйти одному, да я и не знаю, в какой части города я живу, в чьем доме, у кого. Вон заиграли музыканты во дворе, и почти в каждом окне я увидал если не по два человека, то по одному, - стал я считать их, насчитал до сорока - скучно стало… Грустно сделалось, что я один, что у меня денег шестнадцать рублей и я не могу прокатиться по городу… Но меня брало сомненье: а если мое место уже занято кем-нибудь? В таком случае я буду сочинять или буду искать каких-нибудь занятий. Пришел хозяин.

- Вы, поди, спать хотите с дороги-то. Не купить ли водки?

- Пожалуй.

Выпил я стаканчик очищенной, хозяина попотчевал, - и скоро заснул. Через день, разыскавши департамент и узнавши, где живет начальник отделения Черемухин, я пошел к нему на квартиру - для того, чтобы явиться. Прежде я часто бывал в барских кухнях, приемных и комнатах, потому что у нас, в Орехе, являются так к начальникам - на дом с подарками. И здесь мне захотелось увидать барина в кухне, с одной стороны, потому, что я сознавал свое ничтожество, как писаришко из провинции перед генералом, и находил поэтому за лучшее протереться к нему с кухни, а с другой стороны, по провинциальному обычаю, мне хотелось услыхать о генерале кое-что от прислуги: хорош ли он и т. п. Вошел я по одной лестнице в третий этаж, сказали: ступайте по другой лестнице, а лучше спросите дворника… Дворника во дворе не нашел; дворницкая заперта, пошел наудалую по другой лестнице - на третью послали. Опять пошел я по какому-то крыльцу кверху; на четвертом этаже меня остановил дворник, спускавшийся сверху с двумя ведрами.

- Что ты тут шляешься? - крикнул он на меня.

- Я Черемухина ищу.

- Я те дам Черемухина! Кто ты такой?

- Я нездешний. Скажи, ради бога, где он живет.

- Я те покажу! нездешний… Пошел прочь!.. Ты должен дворника спросить, а не шляться по лестницам.

- Скажи, пожалуйста, - взмолился я.

В это время из левых дверей вышел молодой человек, приятной наружности, в сюртуке.

- Что тут? - спросил этот человек дворника.

- Да вон этот барина вашего спрашивает.

- На что вам генерала?

- Мне нужно.

- Они не принимают на дому. Извольте в департамент отправиться.

Я спустился. Обидно мне показалось, что меня даже и в кухню-то не пустили. "Врет! - думал я, - пойду с парадного". Во дворе я увидал другого дворника, с огромной вязанкой дров. Он мне рассказал, как нужно попасть с парадного хода в 18-й нумер. Вхожу в подъезд - точно зал: стены шпалерами оклеены, налево перед столом сидит на стуле швейцар с пуговицами и с позументом на фуражке и читает афишки, за ним вешалка, на которой висит шинель. На полу ковры, впереди лестница с ковром, на ней поставлены цветы.

- Кого нужно? - спросил меня небрежно швейцар.

- Черемухина.

- От кого?

- Сам от себя. - Мне стало обидно, что он принял меня за лакея. - Нельзя.

- Отчего?

- Сказано - нельзя, и все тут!

- Я из департамента, с приказом.

- Ну, пошел! Давно бы так сказал… Да пальто-то на вешалку повесь.

Повесив пальто, я пошел по лестнице по коврам. Сердце билось сильно. На стенах плоховатые картины - нарисованы деревья да девы какие-то; пахнет духами. Вот я и в третьем этаже. Смотрю налево: над дверьми - N 18, на одной половине двери медная дощечка и на ней вырезано: действительный статский советник Павел Макарович Черемухин. Стал я у двери, словно дрожь пошла по телу: вот, думаю, как отворит двери он сам, да как закричит… С замиранием сердца я взялся за звонок и сильно дернул его два раза. Через несколько минут мне отворил двери тот же лакей, который говорил со мною на черной лестнице. Увидав меня, он сказал сердито:

- Вам сказано, что генерал не принимает!

- Будто?

И лакей, не сказав ни слова, запер дверь.

Я ужасно был зол в это время и, плюнув чуть ли не на дощечку, сошел вниз.

- Его, говорят, нет дома, - пожаловался я швейцару.

- Я почем знаю, - проговорил швейцар, не отнимая глаз от какой-то газеты.

Отсюда я злой пошел прямо в департамент. В приемной стоял швейцар, очень высокий господин, как пугало в огороде с булавой. Я было пошел на лестницу, но он остановил меня.

- Снимите пальто.

В это время я уже смирился духом.

Я снял пальто и по просьбе швейцара дал ему за сбережение пальто пятнадцать копеек.