Прощай, Коламбус

— Какое отношение ко всему этому имеет ее неприязнь ко мне?!

— Ты не должна была доверять своей матери.

— Почему?

— Разве ты не видишь — почему?

— Нейл, она просто убиралась в шкафах.

— А ты не знала о том, что она будет убирать в шкафах?

— Мама раньше этого не делала. А может, и делала. Нейл, я не могла все предвидеть. Мы спали с тобой каждую ночь, и никто ничего не замечал.

— Бренда, какого черта ты смешиваешь все в одну кучу?

— Я ничего не смешиваю.

— Ну ладно, — сказал я примирительно. — Все нормально.

— Это ты все смешиваешь, — сказала Бренда. — Ты так на меня кричишь, будто я нарочно оставила этот чертов колпачок.

Я ничего не сказал.

— Ты так считаешь, да?! — спросила Бренда, нарушая воцарившуюся на минуту тишину.

— Не знаю.

— Нейл, ты сошел с ума!

— А оставлять колпачок в комоде — это не сумасшествие?

— Это была оплошность.

— Сначала ты говоришь, что оставила колпачок специально, а потом заявляешь, что это была оплошность.

— Оплошностью было то, что я оставила его в комоде, не то, что я вообще его оставила.

— Бренда, любимая! Разве не было бы проще, разумнее и безопаснее всего взять колпачок с собой? А?

— Теперь уже поздно об этом говорить.

— Бренда, эти пререкания — самые ужасные за всю мою жизнь.

— Но ты хочешь представить все таким образом, будто я хотела, чтобы мама нашла его. Зачем мне это было нужно? Ну скажи — зачем? Я теперь и домой-то не могу вернуться!

— Да?!

— Да!

— Нет, — сказал я. — Ты можешь вернуться в любую минуту. Папа будет ждать тебя с двумя пальто и дюжиной платьев.

— А мама?

— Мама тоже будет рада тебе.

— Не говори глупости! Как я посмотрю им в глаза?

— А что такого? Ты в чем-то провинилась?

— Нейл, ты можешь реально смотреть на вещи?

— В чем твоя вина?

— Нейл, они считают, что я виновата. Они — мои родители.

— Значит, ты считаешь, что…

— Это неважно, Нейл.

— Для меня это важно.

— Нейл, почему ты опять мешаешь одно с другим? Почему ты меня все время обвиняешь?

— Черт побери, Бренда! Да потому, что ты кое в чем виновата!

— В чем?

— В том, что оставила эту растреклятую штуку в комоде! Как ты можешь называть это оплошностью?!

— Нейл, не вешай мне, пожалуйста, на уши эту психоаналитическую лапшу!

— Тогда объясни, зачем ты это сделала? Я тебе скажу, зачем: ты хотела, чтобы твоя мать нашла колпачок!

— Зачем мне это?

— Не знаю. Зачем тебе это, Бренда?

— О, Господи! — простонала Бренда, приподняла с постели подушку и со всего размаха швырнула ее на кровать.

— Что теперь будет, Бренда? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказал! Что теперь будет с нами?

— Она упала на кровать и зарылась лицом в подушку.

— Не надо плакать, — сказал я.

— Я не плачу.

— Я по-прежнему держал в руке письма. Достав из конверта письмо от мистера Патимкина, я спросил:

— А почему он пишет некоторые слова с заглавных букв?

Бренда не ответила.

— «Что касается твоей ошибки, — стал я читать вслух, — то для такой ошибки нужны Двое и теперь когда ты в колледже подальше от него я надеюсь у тебя все будет хорошо. Твой папа. Твой папа».

Бренда оторвала голову от подушки, посмотрела на меня, но ничего не сказала.

— «Я никогда не говорил ничего плохого ни о твоих друзьях ни о друзьях Рона и случившееся исключение толь ко подтверждает правила. Счастливых тебе праздников». — Я замолчал. Бренда, похоже, действительно не собиралась плакать. Выглядела она решительно и солидно. — Ну, что ты будешь делать? — спросил я.

— Ничего.

— Кого ты собираешься пригласить на День Благодарения — Линду? — спросил я. — Или меня?

— Кого я могу пригласить, Нейл?

— Не знаю. А кого?

— Могу я пригласить тебя?

— Не знаю, — сказал я. — Можешь?

— Хватит повторять мои вопросы!

— Но я не могу отвечать за тебя, черт побери!

— Нейл, будь реалистом. Как я могу пригласить тебя к нам после этого? Ты можешь представить нас с тобой сидящими с ними за одним столом?

— Не могу, если ты не можешь. Могу, если ты можешь.

— Прекрати свои дзэнские штучки, Бога ради!

— Бренда, выбираю-то не я, а ты. Ты можешь пригласить Линду. Или меня. Можешь вернуться домой. Можешь не возвращаться. Кстати, чем не вариант? Тогда тебе даже не придется выбирать между мной и Линдой.

— Нейл, ну как ты не понимаешь?! Они же мои родители. Они же устраивали меня в лучшие школы, разве нет? Они покупали мне все, что я хотела, не так ли?

— Да.

— Как же я могу не возвращаться домой. Я должна вернуться.

— Почему?

— Тебе этого не понять. Тебя родители не достают. Ты счастливчик.

— Конечно. Я просто живу у своей сумасшедшей тетушки. Выгодный вариант, не правда ли?

— Все семьи разные. Ты не понимаешь.

— Черт побери, я понимаю гораздо больше, чем тебе кажется. Я, например, понимаю, почему ты оставила этот колпачок в комоде! А ты это понимаешь? Можешь вычислить, сколько будет дважды два?

— Нейл, ну о чем ты говоришь?! Это ты ничего не понимаешь. Ты с самого начала все время меня обвиняешь. Вспомни, разве не так? Почему ты не поправишь глаза? Почему ты не поправишь это, почему ты не поправишь то… Как будто это я виновата в том, что вечно все надо поправлять. Ты ведешь себя так, словно я собираюсь сбежать от тебя. И сейчас ты опять начинаешь… Зачем ты мне говоришь, что я посеяла эту вещь нарочно?

— Я любил тебя, Бренда, поэтому и тревожился.

— А я любила тебя. И только поэтому купила себе этот проклятый колпачок.

Мы вдруг сообразили, что заговорили о нашей любви в прошедшем времени. В комнате повисла тишина, и каждый из нас ушел в себя.

Через несколько минут я надел пальто и поднял с пола чемодан. Думаю, Бренда тоже плакала, когда я уходил.

Я не стал ловить такси. Неспешным шагом я направился к Гарвард-Ярду, где еще ни разу не бывал. Войдя через одну из калиток, я пошел по тропинке под сенью нарядной осенней листвы. Я хотел остаться наедине с собой, затеряться в сумерках под низко нависшим небом — не потому, чтобы обдумать ситуацию, а наоборот — чтобы ни о чем не думать. Я прошел через весь парк, поднялся по склону холма и очутился перед библиотекой Ламонта, которая, как рассказала мне однажды Бренда, была оборудована сантехникой от Патимкина. Я стоял под фонарем, освещавшим тропинку, и вглядывался в свое отражение — ведь фасад библиотеки был из стекла. Внутри здания было темно, я не разглядел там ни студентов, ни работников библиотеки. Мне вдруг страстно захотелось отставить в сторону чемодан и запустить в стекло булыжником. Но я, конечно же, не сделал этого. Я просто разглядывал свое отражение. Я был сейчас именно тем, что виделось в стекле — двухмерной субстанцией с чертами лица, похожими на мои. Я вглядываюсь в свое отражение, но по моей внешней оболочке невозможно было догадаться о том, что творилось внутри. Как бы я хотел оказаться в зазеркалье, превратиться в ту двухмерную оболочку и взглянуть оттуда на того, кто смотрит на меня моими глазами. Какая сила превратила простое волнение и флирт в любовь, а потом вывернула ее наизнанку? Из-за чего победа обернулась поражением, а поражение — кто знает — превратилось в победу? Я был уверен в том, что любил Бренду, хотя там, перед библиотекой, уже точно знал, что больше не люблю ее Я знал, что очень нескоро встречу женщину, которую буду любить так же, как любил Бренду. С кем еще мне удастся испытать такую страсть? Неужели та сила, которая пробудила во мне любовь к Бренде, явилась еще и причиной такого страстного влечения? Если бы она была хоть немножечко не-Брендой… Но разве я полюбил бы ее такую? Я пристально взглянул на свое отражение, и мои взгляд, наконец, прошел сквозь него, наткнувшись на холодный пол и книжные полки, на которых царил беспорядок.