Страница 10 из 25
4
В следующие полторы недели в моей жизни было только два человека: Бренда и темнокожий пацан, который любил Гогена. Каждое утро он приходил к библиотеке задолго до открытия и ждал; иногда усаживался верхом на льва, иногда залезал ему под пузо, а порой просто стоял рядышком и швырял камнями в бетонную львиную гриву. Дождавшись открытия, он входил в библиотеку, шлепал по вестибюлю, пока Отто не заставлял его идти на цыпочках, и, наконец, карабкался вверх по мраморной лестнице, ведущей на Таити. Он не всегда задерживался до перерыва, но в один из знойных дней пацан вошел утром в библиотеку сразу следом за мной и ушел оттуда лишь поздним вечером — после меня. На следующее утро он не объявился, зато, словно на замену, пришел очень старый человек — белокожий, с испещренными кровеносными сосудами отвислыми щеками и носом.
— Будьте добры, где у вас находятся книги по искусству? — спросил он.
— В третьей секции.
Через пару минут старик вернулся оттуда с большой книгой в коричневом переплете. Положив альбом на стол, он выудил из бумажника, в котором, как я заметил, не было ни одной купюры, свой читательский билет, и стал ждать, когда я поставлю штамп.
— Вы хотите взять книгу на дом? — спросил я. Он улыбнулся.
Я сунул читательский билет с металлической полосой в машинку, но штамп ставить не стал.
— Обождите минутку, — попросил я старика, вытащил из-под стойки блокнот и пролистнул несколько страниц, расчерченных для игры в «морской бой» и в «крестики- нолики». Я играл в них сам с собой целую неделю. — Извините, но книга уже заказана.
— Простите?
— Книга уже заказана. Звонил один из читателей и попросил, чтобы мы отложили ее для него. Оставьте, пожалуйста, свой адрес, и я извещу вас открыткой сразу же, как освободится книга…
Таким образом мне удалось, не особо краснея, вернуть альбом на полку, и когда чуть позже негритенок все-таки появился, он нашел ее на том самом месте, где оставлял накануне.
Что касается Бренды, то мы встречались с ней каждый вечер. В те дни, когда по телевизору не показывали футбольных матчей, и, следовательно, мистер Патимкин не торчал перед экраном допоздна, мы с Брендой занимались любовью в присутствии выключенного телевизора. Исключение составляли лишь те вечера, когда миссис Патимкин отправлялась играть в карты, ибо угадать момент ее возвращения домой было невозможно. В один из хмурых, облачных дней Бренда взяла меня с собой поплавать в клубном бассейне. Мы были с ней совершенно одни, и мне казалось, что все эти скамейки, кабинки, лампы, прыжковые вышки и даже вода созданы исключительно для нашего с Брендой удовольствия. Бренда была в синем купальнике, который в лучах прожекторов казался лиловым, а под водой становился то зеленым, то черным. Вечер был поздний, со стороны поля для гольфа потянуло свежим ветерком, и мы с Брендой, сдвинув два шезлонга, укутались одним большущим полотенцем, не обращая внимания на бармена, который со значением расхаживал вдоль стеклянной витрины своего заведения. В конце концов свет в баре таки погас, а затем вдруг разом вырубились все прожекторы. Наверное, в наступившей темноте у меня учащенно забилось сердце или приключилось еще что-нибудь — потому что Бренда сразу же почувствовала мое беспокойство.
Не успел я подумать: «Пора сматываться», как она, прочитав мои мысли, сказала:
— Все нормально. Не нервничай.
Ночь была темная, беззвездная, и я лишь некоторое время спустя вновь стал различать очертания вышек и соображать, где начинаются ряды скамеек на противоположной стороне бассейна.
Я хотел стянуть с Бренды купальник, но она заупрямилась. Отодвинувшись от меня, она впервые за две недели нашего знакомства проявила любопытство по отношению ко мне:
— А где твои родители? — спросила Бренда.
— В Тусоне. А что?
— Меня мама спрашивала.
Я уже мог различать в темноте белое кресло, на котором обычно восседал спасатель.
— Что они там делают? — продолжала спрашивать Бренда. — Почему ты не с ними?
— Я уже не ребенок, Бренда, — ответил я резче, чем хотел. — Мне вовсе не обязательно находиться рядом с родителями.
— Но ты же живешь у тети с дядей, разве нет?
— Они мне не родители.
— Они лучше твоих родителей?
— Нет. Хуже. Я не знаю, почему я живу у них.
— Почему?
— Почему я не знаю?!
— Почему ты живешь у них, — объяснила Бренда. — Этому ведь есть объяснение?
— Из-за работы, наверное. От них очень удобно добираться на работу… И потом, так дешевле… Родители довольны. И тетка у меня на самом деле мировая… Послушай, неужели мне в самом деле нужно объяснять твоей матери, почему я живу там, где живу?
При чем тут мама? Я сама хочу это знать. Мне было интересно, почему ты не живешь с родителями, только и всего.
— Тебе не холодно? — спросил я.
— Нет.
— Хочешь, отвезу тебя домой?
— Нет. Если, конечно, тебе самому не хочется. Ты себя плохо чувствуешь, Нейл?
— Я чувствую себя прекрасно, — и, чтобы дать ей понять, что я все тот же, притянул Бренду к себе, хотя был не в настроении.
— Нейл…
— Что?
— А как насчет библиотеки?
— Так… А кого это интересует?
Бренда рассмеялась:
— Папу.
— И тебя?
Она помолчала, прежде чем ответить:
— Да.
— А что именно вас интересует? Нравится ли мне там работать? Да. В свое время я торговал обувью. В библиотеке мне нравится больше. После армии меня пытались пристроить в компанию дяди Аарона — это отец Дорис — торговать недвижимостью. Я продержался там пару месяцев. В библиотеке лучше, чем в заведении дяди Аарона…
— А почему ты пошел работать именно в библиотеку?
— Я подрабатывал там, когда учился в колледже. Ну, я ушел от дяди Аарона и… Я не знаю…
— А что ты изучал в колледже?
— В Ньюаркском колледже университета Рутгерс я специализировался по философии. Мне двадцать три года. Я…
— Ну почему ты снова вредничаешь?
— Разве?
— Да.
Я не стал извиняться.
— Ты собираешься сделать карьеру в библиотечном деле? Какие у тебя планы на будущее? — спросила она.
— Брен, я вообще никогда ничего не планирую. За последние три года я не строил никаких планов. Или, по крайней мере, за все то время, что прошло после моей демобилизации. В армии я планировал самоволки — на субботу и воскресенье. Я… я не из тех, кто все планирует, — выпалив внезапно столько правды о себе, я понял, что не надо было смазывать тираду последней лживой фразой. Поэтому я добавил: — Я люблю жить в свое удовольствие. У меня все эти планы в печенках сидят…
— А у меня в поджелудочной железе.
— Я…
— Но Бренда своим поцелуем прервала, наконец, эту абсурдную игру; она хотела поговорить серьезно:
— Ты меня любишь, Нейл?
Я не ответил
— Я буду спать с тобой вне зависимости от того, что ты ответишь — так что можешь сказать мне правду, — сказала Бренда.
— По-моему, это было непродуманное заявление.
— Ой, не будь ханжой, пожалуйста! — сказала она.
— Я имел в виду, что ты совершила необдуманный поступок, заявляя такое в мой адрес.
— Я тебя не понимаю, — сказала Бренда. И она действительно меня не поняла. Она не поняла, что причинила мне боль своей фразой. А я, как водится, простил Бренде ее тупость и малодушно увернулся от ответа, когда она спросила: — Ты сам-то понял, что сказал?
— Нет.
— А я хотела бы, чтобы ты это понимал.
— Так как насчет библиотеки? — решил я переменить тему.
— Что насчет библиотеки? — переспросила Бренда.
Неужели это очередное проявление глупости? «Наверное, нет», — подумал я. И оказался прав, потому что Бренда сказала:
— Если ты меня полюбишь, то все остальное перестанет меня волновать.
— А-а… Ну, тогда я тебя, конечно, полюблю, — улыбнулся я.
— Я это знаю, — сказала Бренда. — Давай ты нырнешь, а я буду ждать тебя здесь с закрытыми глазами. А потом ты вынырнешь незаметно и обдашь меня брызгами, ладно? Давай!