Страница 19 из 27
И, широко шагнув к выходу, Мигель рукой остановил бросившихся за ним и вышел из пещеры.
Двадцать четыре конных и больше сорока пеших янычар толпились в саду. В зеленоватом полумраке предрассветного часа сам ага-баши, офицер паши, в белой чалме с султаном, шёл, согнувшись, ко входу в пещеру.
Сервантес остановил офицера.
— Не ходи туда, ага. Там невинные люди. Я один виноват во всём. Я уговорил их, обманул, собрал в пещеру. Бери меня!
Ага-баши, чуть-чуть удивлённый, сделал движение рукой, и восемь янычар бросились на Мигеля.
— Куда вести, господин? — угодливо спросил один, связывая Мигелю руки.
— К паше, в Эль-Джезайр, на Двор пыток.
Глава двадцатая
Допрос
День был такой, что сами сторожа, бросив посты, толпились на улице и ждали событий. Сторожа даже не останавливали пленников, без спросу выскакивавших из ворот.
Ренегаты, мавры, вольноотпущенники прибегали ежеминутно из квартала Джезайра и сообщали последние вести.
С утра шёл допрос. Перед наместником турецкого султана стоял худой, связанный по рукам и ногам испанский пленник.
Больше всего хотел бы паша услыхать от Сервантеса имя какого-нибудь купца, который снабжал деньгами заговорщиков. Снарядить целое судно — тут не обошлось без богатых соучастников! Надо только добраться до них и до их кошельков!
Допрос длился, и Сервантес не уступал. Паша не вырвал у него ни одного указания, ни имени, ни намёка.
— Я один виноват во всём, — бескровными губами повторял Сервантес. — У меня не было соучастников.
Пленники из пещеры не знали, что им думать: им ничего не сделали, только отвели из сада обратно в тюрьму. И сейчас они стояли вместе с другими у ворот, выглядывали и ждали новостей.
С базара прибегали мальчишки и приносили вести.
Старика Хуана повесили за ногу на базарной площади. Он висел вниз головой, хрипел, наливаясь синей кровью, звал смерть и долго не умирал.
Так какая же казнь ожидала Сервантеса, зачинщика и исполнителя всей затеи?
Весь город был заинтересован исходом допроса.
В три часа разнеслась весть, что паша велел дать Сервантесу две тысячи палочных ударов.
Две тысячи! Это была смерть! Редкие выдерживали триста — четыреста, а после пятисот не оставался в живых никто.
У ворот Эль-Джезайра стояли люди и ждали, когда вынесут Сервантеса.
Не раз выносили из этих ворот прямо на европейское кладбище распухшие, изуродованные трупы в кровавых полосах и кровоподтёках.
Уже закатилось солнце, и в мечети, разостлав коврики, длиннобородые арабы прочитали могреб — вечернюю молитву.
Сервантеса не выносили.
Слуги паши начинали шептаться о том, что паша отменил казнь, чтобы назначить другую, более жестокую.
Ни одного звука не доносилось со Двора пыток.
— Я знаю Сервантеса, он умрёт молча. Они замучили его! — глухо сказал Бельтран де Сальто.
— Серванти умер, а он был мне отцом и матерью! Серванти умер, а он был мне воем на свете!.. — плакал под воротами мальчишка Исахар.
Настала ночь.
Сервантес не вернулся и ночью.
Наутро паша призвал к себе Дали-Мами, хозяина Мигеля.
— Какой назначен у тебя выкуп за этого упрямого кастильца? — опросил паша.
— Пятьсот червонцев, — испуганно ответил Мами.
— Я мог бы просто казнить его или забрать у тебя, не заплатив ни гроша, — милостиво сказал паша. — Но ты и так ничего не награбил в эту весну, и я не хочу разорять тебя, Мами. Я беру твоего пленника и плачу деньги сполна.
— Аллах да наградит тебя, господин! — обрадовался Мами. — Поверь мне, он стоит этих денег. Он — главный советник адмирала Хуана Австрийского. Ты выручишь за него шестьсот или семьсот, не меньше.
— Тысячу! — сказал паша. — Я назначу за него ровно вдвое: тысячу червонцев.
И, удвоив выкуп за Сервантеса, паша велел бросить его в подземелье.
«Вчера здесь все ожидали казни Сервантеса, зачинщика бегства на судне. Но день прошёл, и он остался жив», записал в тот день в своих «Воспоминаниях» доктор Антонио Соза.
Глава двадцать первая
Бунт в порту
Узкое окошечко без стекла, железная решётка, каменный пол, полусвет, кувшин с водой и связка сухарей в углу — арабская мазморра надолго стала жилищем Сервантеса.
Окошко упиралось в высокую стену. Сложенная из больших неровных камней, она завершала собой горную террасу, одну из тех, на которых стоял весь Алжир. За стеной был обрыв, такой крутой, что паша даже не считал нужным держать в этом месте стражу. Никто не мог рискнуть вскарабкаться по отвесному склону.
Проворные ноги и руки Исахара нашли, за что зацепиться на отвесном скате, и скоро узник мазморры смог вступить в связь с остальными пленниками паши.
Через три дня у него был клочок венецианской бумаги и перо, а через шесть дней Ибрагим, испытанный мавр, приятель Наваррета, уже шагал с письмом, написанным Мигелем, по алжирским степям, на запад, к Орану.
Письмо было к коменданту Оранской крепости с просьбой о присылке проводников и военной охраны для большой партии испанских беглецов.
Теперь оставалось ждать, и Мигель ждал терпеливо. Сидя в своём углу, он считал отсветы восходов и заходов солнца на стене.
Через восемнадцать дней, — не раньше и не позже, — по тюрьмам паши, ночью, пойдёт тревога, — забьют трещотки, залают псы, забегают люди. В темноте из незапертых кладовых исчезнут молотки и ключи от кандалов, упадут цепи с закованных рук и ног, и осторожные тени заскользят по крутым отвесам, с крыши на крышу, к городской стене. А там, за стеной, в условленном месте — надёжный конвой, и через семь дней пути — Оран, испанская крепость.
Но через десять дней к решётке окна приполз Исахар. Он едва мог говорить, и его чёрное лицо было серо от ужаса.
Ибрагима поймали за два дня пути до Орана. Его привели обратно в Алжир, к паше, на Двор пыток. Ему выворачивали руки и ноги на дыбе, поджигали смолой ладони, били по груди и по животу, но мавр не сказал ничего: не сказал, кто дал ему письмо, не сказал ни имени, ни слова… Наскучив пытать, паша велел посадить Ибрагима на кол.
План сорвался. Погибла ещё одна надежда. Чего ещё оставалось ждать, какого исхода?
Для узников общей тюрьмы были ещё какие-то надежды. Месяц-другой примерного поведения — и тяжёлую цепь меняли на лёгкую или совсем снимали; несколько аспр в ладонь сторожа — и открывался выход на улицу, в соседнюю христианскую таверну, на базар. Для узников мазморры не было надежд. Даже когда набирали гребцов на галеры, и тогда не открывались тяжёлые двери подземелий.
Мигель перестал считать отсветы на стене. Когда же конец или если не конец, то перемена?..
Перемена пришла извне, когда Сервантес уже перестал надеяться.
К концу зимы в Алжире распространились слухи, что Филипп, король испанский, собирается идти войной на корсарское гнездо. Купцы, пираты и перебежчики с европейских берегов рассказывали: Филипп назначает командующих, вооружает корабли; большая армия стягивается к южным портам полуострова.
Паша Гассан струсил и начал сгонять всех пленников в порт на работы по укреплению подступов с моря.
Несколько тысяч человек согнал он и из своих и из чужих тюрем. Для такого случая раскрылись даже двери мазморр, и Сервантес вышел с другими.
Пленников поднимали в пять утра и палками гнали в порт. Здесь они таскали огромные камни, складывали стены, копали рвы.
В полдень раздавали тухлый рис и позволяли полчаса отдохнуть в тени. Потом опять становились на работу, до первых звёзд.
Сервантеса уже знали все. Его называли «героем пещеры». К нему приходили поделиться, рассказать о своих бедах, попросить совета.
Здесь, в порту, у Мигеля была возможность познакомиться с пленниками всех тюрем.