Страница 52 из 68
– Но у вас платье точно такого фасона, какой недавно стали носить модницы Флоренции. В других местах он еще не так распространен. – растерялся Фальер.
Глаза Жанны полыхнули. Теперь три козыря в игре завязывания знакомств были у нее на руках: шикарное модное платье, интригующая внешность и, наконец, козырной туз – родовая гордость, Буйный Гюго, который, возможно, при жизни и причинял окружающим массу неудобств, но зато после смерти стал просто незаменим в примерах, упоминаниях и ссылках на славное прошлое семейства де Монпеза.
Ни секунды не колеблясь, Жанна решила бить тузом и, нагло проигнорировав попытки других дам завязать с чернокудрым красавцем беседу, с легкой скорбью на лице вытянула его на пространство побезлюдней, говоря:
– Ах, дорогой господин Фальер, после смерти моего горячо любимого супруга я привыкла к одиночеству. И время от времени мне необходимо покидать общество. Проводите меня, пожалуйста, до портретной галереи – там душевные силы быстро восстанавливаются от созерцания полотен. А знаете, мой предок, граф Гюго, во время четвертого крестового похода посещал ваш остров и был от него в полном восторге! А ваша семья когда на нем поселилась? Расскажите мне, пожалуйста, о Кипре! Почему его называют Сладкой Землей? И зовите меня, пожалуйста, просто Жанной…
Последняя фраза, которую удалось услышать любопытствующим из диалога покидающей зал пары, была:
– Тогда, дорогая Жанна, называйте и меня просто Марином! Наш остров потому и зовется Сладкой Землей, что он так же бесподобно прекрасен, как и вы…
Жанна отсутствовала всю ночь. Видимо, в галерее оказалось больше портретов, чем она предполагала.
Наутро, уже дома, в Аквитанском отеле, когда Жаккетта разбирала ее растрепавшуюся прическу, она, счастливо улыбаясь в зеркало, поймала взглядом фигуру Жаккетты и в который раз критически ее осмотрела. Понимая, что здесь она бессильна что-либо изменить, Жанна опять прицепилась к имени камеристки:
– Ну почему у всех девушек имена как имена, и только от твоего за лье коровником несет! Жак-простак, да и только! Ну ладно, не расстраивайся… Ты теперь будешь на итальянский манер Жаккеттиной. Это куда благозвучней! Поняла?!
– Я же Якобина… – Жаккетта совсем не обрадовалась очередному облагораживанию своего имени. – Сами говорили…
– Была Якобина, теперь Жаккеттина! Что тебе не нравится? Ты камеристка не у кого-нибудь, а у вдовы герцога, сама соображать должна! Приготовь мне постель, спать хочется жутко…
Жаккетте оставалось только надеяться, что госпожа сама же первая забудет о второй реформе ее имени.
Глава III
Между тем в большом мире «странная война» продолжалась.
Королевские войска, направляемые хладнокровной Анной де Боже, упорно и неуклонно теснили разношерстную армию коалиционеров. Поражение следовало за поражением, и довольно скоро заговорщиков оттеснили к Нанту.
Герцогский двор безвылазно засел в Ренне, фактически, находясь на осадном положении. В городе опять появились отряды наемников, теперь, правда, больше похожие на банды разбойников. Они требовали от герцога денег, денег, денег…
Брюссельские и ломбардские купцы, державшие свой филиалы в Ренне, все неохотнее ссужали под громадные залоги скромные суммы, которых все равно ни на что не хватало.
Семь женихов Анны Бретонской больше заботились о том, чтобы ни один из них не обошел остальных в сватовской гонке, в которой призом победителю была суверенная Бретань, и гораздо охотнее ставили друг другу палки в колеса, чем сражались против общего противника.
В Аквитанском отеле только Большой Пьер сознавал, какие тяжелые времена могут скоро наступить, и, не жалея сил, превращал дом в подобие крепости.
– Уж вы мне поверьте, госпожа Жанна, – доказывал он, – что бы там ни случилось, а запас дому не помешает! По всему видать, война эта – дело дохлое! Господа женихи одеяло на себя тянут, а пользы шиш! Я с вашим батюшкой не в одной баталии побывал и, сколько живу, вижу, что где война, там и голод, и холод, и прочие напасти! Так что я еще зерна подкуплю?
Жанна только кивала согласно головой: надежней Большого Пьера во всей Франции не было.
Но отлучаться из отеля он продолжал почти каждый вечер.
– Что-то мне не нравятся исчезновения Большого Пьера! – решительно заявила Аньес Жаккетте. – И ты мне тоже не нравишься, подруга называется!
– Ты чего? – удивилась Жаккетта, слизывая капающее сладкое масло.
Они шли с рынка и уплетали горячие вафли.
Пришлось до хрипоты сбивать цену на яйца у громогласной торговки, но зато и на вафли осталось, и на, яркую ленточку в сундучок с приданым Аньес.
Молчаливый Ришар нес корзину с покупками и ревниво оберегал Аньес от посторонних мужских взглядов, с угрозой посматривая на проходящих молодцов.
– А того! – Аньес, в подражание благородной даме, вытащила носовой платочек (за ветхостью подаренный ей Жанной) и аккуратно вытерла губки. – Будто я не знаю, что перед тем как мы в Нант ездили, когда ты вечером за сережками бегала, на обратном пути вы с Большим Пьером колдунью Мефрэ до дому провожали. Чём она вас заколдовала?
– А, это… – Жаккетта дожевала последний кусочек и без церемоний вытерлась подолом фартука. – Все времени не было, да и болтать о таком не хотелось. Зачем лишний раз былье ворошить?
– О чем? – Аньес не устроил уклончивый ответ, и она решила выпытать у Жаккетты все до конца. – Рассказывай по порядку, все равно не отстану!
– Да ну тебя! – Жаккетте очень не хотелось вспоминать тот вечер, но она знала, что Аньес не отвяжется. – Я с этой ведьмой в лавке столкнулась, она тоже чего-то там покупала. А на обратном пути нас один оборванец чуть на нож не посадил, пришлось его кнутом проучить, а потом деру дать от его дружков…
– А почему не взяла с собой никого?! – Ришар от возмущения даже остановился. – Как стрекотать с утра до вечера – вы умные, а как до дела дойдет, хуже детей малых! Надо же додуматься, одна вечером в такую даль поперлась!
– И правда. Мы думали, ты сразу с Большим Пьером ушла! – поддержала друга Аньес.
– Да не было его! – с досадой объяснила Жаккетта. – Один Шарло без дела слонялся. Вот я и пошла одна. Чего разорались, я еще не все рассказала. Кинулись мы убегать, и эта Мефрэ, как лошадь, меня до «Жирной Хавроньи» доволокла. А там Большой Пьер как раз сидел. Он нас до дому и довел. Не могла же я ему сказать, что она ведьма, ведь эти изверга по пятам шли…
– Ну и прирезали бы чертовку, тебе-то что? – удивился Ришар. – Ведьму пожалела, ну и дела!
– Не пожалела… Не знаю… – отбивалась Жаккетта, искренне возмущенная таким глупым предположением.
Не зная, что сказать в свое оправдание, она надулась и замолчала, но секунду спустя сообразила, как можно выкрутиться, и, радостно воскликнула:
– Если бы я сказала Большому Пьеру, что она ведьма, то пришлось бы объяснять, откуда я ее знаю!
Аньес испугалась, что Жаккетта проболтается об истории с любовным зельем, и незаметно, но ощутимо ущипнула ее. На это Жаккетта и рассчитывала.
– Ну, все и так понятно! – строго заявила Аньес, уходя от опасной темы. – Ты лучше скажи, Большой Пьер до ведьмы дотрагивался?
– Да. Она в темноте перед самым своим домом споткнулась, чуть нос о камень не расшибла. Он ей подняться помог, – вспомнила Жаккетта.
– Ну вот, все ясно, я же говорила! – торжествуя от собственной проницательности, изрекла приговор Большому Пьеру Аньес. – Она его заколдовала! Чего ей спотыкаться – колдуньи в темноте, как кошки, видят! Теперь он под ее властью, что хочет, то и воротит!
– Ой, мама! – не на шутку испугалась Жаккетта. – Она же и меня за руку сколько держала!
– Не бойся! Вы же тогда убегали, ей не до того было. А чуть очухалась, опять злодействовать принялась! – успокоила ее Аньес. – Филлиппа говорит, по этой ведьме один парень так сильно сох, аж почернел весь от любви! Наверняка приворожила.
– И что?! – сразу представила драму Жаккетта. – Петухом в ее курятнике стал или повесился от любви?!