Страница 90 из 93
Мама расплакалась, недоуменно и обижено. Отец спросил только: чем же тебя моя фамилия не устроила? Не слушая невнятных оправданий, смотрел в стол, сжимал кулаки. Саша ерзал на стуле, чувствуя себя нашкодившим пацаном, — последний раз он так маялся классе в пятом, когда в дневнике обнаружилась двойка по математике и рядом — неумело подделанная папина подпись. Снова горели уши, и снова Саша лепетал: я все объясню, ну послушайте, я все объясню. Только потом. Приеду и все расскажу. Отец молчал, и Саша, не в силах больше терпеть, поспешно распрощался. Мама, все еще всхлипывая, вышла за ним в коридор. Саша, скрипя зубами, путался в шнурках.
— Ты так и не сказал, куда едешь, — тихо сказала мама.
Саша ответил, и ему показалось, что в маминых глазах мелькнуло понимание. В который раз захотелось все рассказать, объяснить, но он только молча ткнулся ей в щеку и помчался вниз по лестнице, все еще чувствуя, как горят уши.
— Вот ваш билет… Интересная у вас фамилия, — сказала проводница.
— Мне тоже нравится, — напряженно хохотнул Саша.
Проводница ушла. Саша уставился в окно — в вечернем сумраке уже мелькали окраинные пятиэтажки. Снова подумалось, что в найденном выходе есть что-то искусственное. Как будто все понарошку — вспомнил Саша полузабытое слово. А понарошку не считается. Нахлынул страх.
Саша раздраженно фыркнул. Начинается… Давай будем разумными, сказал он себе. Поддашься страху — и вся затея окажется бессмысленной. «Клин клином», — в который раз прошептал Саша и улыбнулся. «И на всякий случай козырной туз в рукаве, да?» — тоненько добавил внутренний голос. Сумерки за окном быстро превращались в кисельную южную ночь, и на улицах уже дрожали огни. Саша был почти уверен, что если бы не шум поезда — он услышал бы смех и пение, в котором почти различимы странные, не подвластные разуму слова. Холод пробежал по позвоночнику, и сердце кольнула тоска.
«Очень вредно спать на закате», — наставительно сказал себе Саша и сгреб в охапку пропотевшее постельное белье.
У каждого в детстве были собственные, не связанные с реальностью страхи. Многих из нас пугали Букой, но кто боялся его всерьез? Настоящий детский ужас зачастую кроется в вещах, совершенно на первый взгляд безобидных и не вызывающих у взрослых никаких подозрений, — страх слишком силен, чтобы разделить его с другими, а его причудливые формы не оставляют места для догадок.
Детским кошмаром Саши стала безобидная сказка про теремок. Почему все оставались в теремке? Почему не шли домой, к маме и папе? «Тук-тук», — говорила бабушка, и Саша застывал от ужаса. «Кто-кто в теремочке живет?» — и сердце останавливалось в жутком ожидании. Узорчато-розовый теремок населяли кошмарные существа. Завывания, стон, плач и злобный хохот — вот чем должны были ответить на вопрос случайного прохожего. Дверь открывалась, исторгая запах гнили, и обманчиво-пряничные стены теремка проглатывали новую жертву. Медведь, разрушивший дом, представлялся Саше бесстрашным героем, неподвластным злым чарам. Но иногда, в особенно темные вечера, медведь начинал казаться всего лишь новой жертвой, а счастливый финал — утешительной ложью. Не в силах решить раз и навсегда, что же случилось с медведем на самом деле, Саша вновь и вновь просил бабушку прочитать жуткую сказку. Он, мучительно вслушиваясь в интонации, пытаясь уловить хоть какой-то намек, но надтреснутый голос звучал равнодушно, и тайна оставалась неразгаданной.
Несмотря на весь ужас, внушаемый этой историей, она обладала для Саши непонятной притягательной силой. Фраза «Кто-кто в теремочке живет?» казалась волшебной; Саша шептал ее по ночам, укрывшись с головой одеялом и зажимая уши, чтобы не услышать ответ. Казалось, осмелься он произнести это вслух — и его поглотит водоворот страшных и чудесных событий. На всякий случай, перед тем как произнести колдовские слова, Саша решал, что медведь все-таки может разрушить теремок.
Привокзальная площадь была пуста, пахло мокрой зеленью и землей. Толпа пассажиров, сошедших с поезда вместе с Сашей, рассосалась так быстро, что он не успел даже оглядеться. Шорох тополей и далекое шуршание машин только подчеркивали тишину. Теплый, слабый ветер мягко потрогал шею, и Саша вздрогнул.
— Приезжий? — спросили сзади. Саша нервно оглянулся. В темноте белело круглое лицо. Еле заметно потянуло затхлой сыростью, и Саша снова передернул плечами.
— Такси нужно? — спросил человек, подходя поближе. Саша инстинктивно отступил и огляделся. Площадь по-прежнему была пуста. В шелесте листвы послышалось тихое пение. Саша помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Неприятный таксист не уходил, и Саша, подавив неясную тревогу, вежливо улыбнулся.
— Мне бы в какую-нибудь приличную гостиницу, — попросил он. Таксист молча развернулся, приглашающе махнув рукой; Саша заторопился следом, поудобнее перехватывая сумку. Страх отступил, и Сашу охватило странное возбуждение. — Я не совсем приезжий, — заговорил он, усаживаясь в машину. — Я сам с севера, но здесь жили мои бабушка с дедушкой. Деда пригласили сюда работать, представляете — сразу дали квартиру в сталинском доме… Правда, они здесь недолго пробыли — переехали, всякие там обстоятельства… Но я к ним однажды приезжал на летние каникулы, еще первоклашкой. Очень радовался, что еду на юг…
Издали донесся пронзительный, отчаянный вопль поезда, но Саша его уже не услышал.
Как только закончились занятия в школе, Сашу отправили поближе к солнцу и фруктам. В начале июня он оказался в гулкой квартире с высокими потолками, украшенными гипсовой лепниной. Здесь пахло травами и сухой штукатуркой. В толстых стенах было прохладно, царил зеленоватый полумрак, и Сашино внимание сразу привлекла узкая стеклянная дверь, через которую в комнату врывались солнечные лучи.
В северном городе балконы — излишняя роскошь, и поэтому дверь, ведущая прямо на улицу, потрясла Сашу. Пользуясь тем, что взрослые, все еще поглощенные дорожной суетой, не обращали на него внимания, он открыл дверь и осторожно ступил на цементный пол. На Сашу обрушилось неожиданно близкое небо, пронизанное светом. Ни потолка, ни стен — только железная решетка высотой по грудь, огораживающая тесное пространство. Прямо под ногами шумели кроны тополей, и далеко впереди видны были улицы, похожие на зеленые ущелья. Все это мелькнуло перед глазами в один миг. В ужасе Саша шарахнулся назад, зажмуриваясь, вжимаясь в единственную стену, и упал на колени, стараясь стать как можно ближе к надежному полу.
Наконец он решился открыть глаза. Преодолевая дрожь в коленях, поднялся, все еще притиснувшись к стене, и огляделся. Двор огораживала кирпичная стена. К ней примыкали два гаража — уродливые коробки ржавой жести. Несколько тополей, выживших на раскаленном асфальте, бросали густую тень. Кирпич и листья надежно скрывали от взглядов соседний двор, и только случайность позволила Саше заметить единственный просвет в этой ограде. Увиденное заворожило его.
За высокими стенами прятался дворик, вымощенный плитами. Вишня, усыпанная блестящими, яркими ягодами. Оплетенная диким виноградом веранда. И сам дом — маленький дом розового кирпича, с башенками по бокам, с узорчатыми балконами и узкими окнами, плотно занавешенными белыми шторами, с тяжелой резной дверью, надежно запертой на огромный замок. Дом стоял вплотную к глухому торцу панельной пятиэтажки. Казалось, он спал — никто не сидел на веранде, не шевелились шторы, и только перезрелая вишня падала на серый сланец, оставляя багровые пятна.
«Хочу там жить», — прошептал очарованный Саша. Душу наполнила горькая зависть к людям, которые обитают в таком замечательном, волшебном домике. В таком… теремке. Надо будет заглянуть туда, подумал он. Хотя бы зайти во двор.
Уже смеркалось, а Саша все стоял на балконе, рассматривая дом. В синих сумерках дворик уже не казался таким сонным — там скользили неясные тени, и несколько раз показалось, что шевелятся шторы. Людей Саша так и не увидел, но было понятно, что пряничный домик живет своей тайной жизнью.