Страница 73 из 93
Дождя. Человек смял листок, вытащил собаку из дыры за заднюю ногу и принялся запихивать ей в пасть бумажный комок. Сжатые в последней судороге зубы все никак не хотели разжиматься.
— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! — орал человек, разбрызгивая сапогами жидкий снег.
Но вернемся к Тибулу. Однажды вечером он не нашел в каморке Суок. Вместо нее на раскладушке лежала записка. «Встретимся полночь кладбище, целую, твоя крыша». Крыша у Тибула была такая, что долго размышлять не приходилось.
Городское кладбище тянулось от горизонта до горизонта, длинные ряды братских могил. Крыша не оставила инструкций о точном месте встречи, но Тибул безошибочно вышел к могиле Буратино. Пятнадцать лет назад выходки деревяшки надоели папе Карло, и он убил сына — обтесал снова под полено, отрубив ручки, ножки и нос. Потом из полена столяр вырезал тельца, выкрасил золотой краской и принялся ему молиться, но и телец не принес удачи. Тогда папа Карло выкинул тельца на кладбище, и статуэтка лежала там среди зарослей ромашки и розмарина.
Крыша покуривала рядом со статуэткой — казалось, нервно.
— Где Суок? — спросил Тибул.
— Да не лезь ты со своей Суок, — раздраженно отмахнулась крыша. — Не знаешь, что в городе творится? Беспорядки, смена власти и все такое. Три Толстяка заперлись в железном дворце и не желают предстать перед справедливым народным судом.
— Где Суок? — повторил Тибул.
— Будет тебе Суок. Взберешься по железной стене дворца. Под крышей есть небольшое оконце. Пролезешь в него и убьешь Трех Толстяков, а заодно и этого, как его, Маленького Принца Тутти.
— Хорошо, — сказал Тибул.
— Ты сделаешь это до завтрашнего утра.
— Хорошо, — сказал Тибул.
— В доказательство принесешь ровно в шесть утра сюда, на кладбище, уши толстяков и Маленького Принца.
— Хорошо, — сказал Тибул.
— Тогда получишь обратно свою Суок. И, может быть, мы даже назначим тебя героем-освободителем.
— А вот этого не надо, — сказал Тибул. — Пошли вы все в задницу. Верните мне только Суок.
Крыша расхохоталась.
Оружия у Тибула не было, и поэтому он зашел к соседям спросить, нет ли у них чего подходящего. Соседи стояли на пороге детской и переругивались.
— Ты буди его, — говорил муж.
— Нет, ты! — кричала жена.
— Он меня каждый раз пинает.
— Меня он почему-то не пинает.
— Ну так ты его и буди.
— Я его каждый раз бужу.
Тибул решил не мешать им. Он прошел на кухню и выбрал здоровенный мясницкий тесак.
Когда стемнело, Тибул вскарабкался по железной стене. Рукояткой тесака он вышиб ржавую решетку в окне и спрыгнул в комнату. Ноги его немедленно утонули в чем-то упругом и мягком. Размахнувшись, он всадил нож в это мягкое. Врубаться было не тяжело, тяжелее вытаскивать лезвие — желтое сало с прожилками кровяных сосудов неохотно выпускало металл.
— Эни, — сказал, умирая, первый толстяк.
— Бени, — сказал второй.
— Раба, — сказал третий.
Тибул вытер нож о парчовую скатерть и уже собрался рубить толстякам уши, когда заметил блестящие из угла глаза. В углу сидел худенький мальчик и печально моргал. Должно быть, это и был Маленький Принц. Когда Тибул приблизился к нему, мальчик тихонько попросил:
— Не убивай меня.
Тибул занес тесак.
— У меня железное сердце, — вежливо предупредил мальчик, отступая к двери.
Когда Тибул опустил тесак, на месте мальчика уже скалился огромный волчище. Тесак все равно прорубил волчью спину, но, столкнувшись с сердцем, разлетелся вдребезги.
— Я же предупреждал: у меня железное сердце, — торжествующе взревел волк и вцепился Тибулу в горло.
(Следующая часть текста повреждена собачьими клыками и слюной.)
…отрубил толстякам уши, похожие на баварские сосиски. Уши Маленького Принца отрубались намного тяжелее, и когда отрубились, оказались серыми, шерстистыми и холодными. На всякий случай Тибул отрубил еще и нос, и нос был холодный и мокрый, что говорит об отличном состоянии зверя.
Тибул спустился по железной стене и пошел к метро. Метро всегда открывалось в пять, но, когда Тибул подошел к станции, решетка была заперта на замок, и заспанный велосипедист сказал, что откроется не раньше девяти. Гимнаст тряхнул головой. Он шел по улице, и в руке его вместо узелка с ушами была бутылка пива. Он знал, что в этом чертовом городе распивать пиво на улицах запрещено, и спрятал бутылку за пазуху, но пиво стекало в штаны. Мочиться на улицах тоже было запрещено, поэтому он вытащил пиво и понес его дальше в руке. Когда Тибул вошел на станцию, его заметил дежурный и закричал: «Эй, со спиртным нельзя!»
— Это моя бутылка, я купил ее на свои деньги, — ответил Тибул.
— Все равно нельзя. Не положено.
— Я не буду его пить, буду просто держать в руке.
— Я сейчас полицию позову.
— Хорошо, — спокойно ответил Тибул. — Если ты не хочешь пропустить меня в метро с моей, честно оплаченной бутылкой пива, может быть, тебе понравиться вытирать пол.
Он опрокинул бутылку. Пиво хлынуло рекой. Дежурный засвистел. Подбежали двое полицейских и потащили Тибула в участок. Там он долго ждал очереди. Наконец усталый пожилой офицер вызвал его в кабинет и принялся допрашивать:
— Ваше имя? Место проживания?
— Зовут меня Никак, — ответил Тибул. — И я живу Нигде.
Только через час ему разрешили сделать звонок, и он позвонил антрепренеру, и тот его послал, и тогда он позвонил Софии, и она его послала, и тогда он позвонил старым, давно забытым друзьям, и старые друзья приехали, и заплатили штраф, и забрали Тибула из участка. Было уже далеко за полдень, на кладбище он опоздал.
Но, конечно, всего этого не случилось. В городе метро всегда открывается в пять, и туда разрешено проносить все что угодно, хоть целый рюкзак, набитый пластиковой взрывчаткой. Тибул вздремнул в полупустом вагоне и вышел на станции «Кладбище». Когда он подошел к могиле, крыши не было, а вместо нее на статуе тельца сидел сверчок.
— Принес? — поинтересовался он и изучил содержимое узелка. — Молодец. Герой! Недаром я столько у тебя жил…
— Где Суок?
— Тебе велели передать это, — ответил сверчок и сунул Тибулу в руку приглашение на концерт. Приглашение было отпечатано на глянцевой бумаге и украшено по краям позолотой. — Сказали, приятный сюрприз.
Когда Тибул добрался до концертного зала, народу там было не протолкнуться. Охранник на входе изучил приглашение и хмуро подмигнул Тибулу. Гимнаст поднырнул под бархатную портьеру и вошел в зал. Там, на сцене, освещенная тысячей тысяч прожекторов, стояла Суок. На ней было новое алое платье, и еще что-то в ней было новым, и лишь спустя несколько секунд Тибул понял: она была живой.
— Не правда ли, эксклюзивно? — шепнул вкрадчивый голос под ухом. — Добрый доктор Гаспар Арнери работал всю ночь. Не говорите потом, что город не желает отблагодарить своего героя.
Тибул с ужасом глядел на сцену. Суок не только ходила там, приплясывала, поводила бедрами, потоки воздуха не только задирали ее алую юбку до самой груди — нет, Суок еще и пела! Пела тонким пронзительным голоском, от которого Тибулу захотелось заткнуть уши и завыть. Это не была больше его Суок, его тихая, молчаливая, все выслушивающая Суок, с волосами из нитрополипирена. Она стала совершенно чужой. Гимнаст шагнул вперед. Увидев выражение его лица, охранник встрепенулся и ринулся следом, вытаскивая на ходу пистолет. Он перехватил Тибула у самой сцены и принялся выкручивать гимнасту руку. Тогда Тибул другой рукой ударил охранника под подбородок, и сразу, по тому, как хрустнул позвоночник и голова откинулась назад, стало понятно, что сломана шея. Тибул вырвал пистолет из мертвой руки и три раза выстрелил в Суок, а потом поднялся на сцену и выстрелил еще три раза.
Человек наконец-то разжал челюсти собаки и запихнул туда листки. Еще некоторое время среди поплывших чернильных пятен можно было различить имена: Тибул, Суок, Три Толстяка и доктор Гаспар Арнери, а потом все размякло, утонуло и провалилось внутрь.