Дыхание грозы

Оттого что внутри так жгло, говорить было трудно. Слова то вырывались, то застревали в горле.

— Думала все — перетерплю!.. Не могу!.. Нет моей силы!..

Немного прошли молча. Параскина рука ласково, отзывчиво легла на Ганнино плечо. Шли уже как подруги.

— А зачем терпеть? — сказала Параска. — Он — любит?..

— Любит! — Ганнины губы злобно скривились. — Любит!.. Как грушу! Вытрясет скоро душу!

Снова шли молча. Ганна пристально смотрела куда-то вперед, но ничего не видела. Глаза были сухие, горячие.

— Так чего ж ты? — опять не то спросила, не то упрекнула Параска. Не совсем уверенно добавила: — Кто тебя…

держит?

— Кто?! — Ганна сдержалась, сказала спокойнее, как бы объясняя: — Не знаешь ты всего! По-своему, по-городскому думаешь!..

— Не по-городскому, по-нашему, по-женски понять хочу!.. запротестовала Параска. — Жить с человеком, не любя его, — это, я так смотрю, все равно что не жить!..

А жить ненавидя — это ведь… не знаю, как и назвать!..

Это — каторга!

— А то не каторга, думаешь!

— Каторга — так зачем же всю жизнь мучиться на ней!

За какие грехи? Или ты навек прикована?

— А то нет? Не прикована?! Да если б не прикована была, стала б я терпеть все?! У меня теперь, может, только и думка — как вырваться?.. Ночей не сплю, думаю! Днем только и живу этим! Только и думаю, куда податься? Где защиту найти! За соломинку ухватиться готова!.. Тебя вот повидала — места потом не находила! "Может, посоветует что?!" Хоть знала сама, что ты посоветуешь!..

Острые, из-под широких черных бровей, Параскины глаза глянули вопросительно:

— Что ж тебя держит?

— Что!.. Он, мой суженый, знаешь какой! Топором голову расколет — и не перекрестится…

— Грозился?

— Всякое бывало! Суженый у меня такой! Не сомневайся! Не дрогнет рука!.. Тут, ко всему, дак еще — любовь!

Любит, чтоб его земля не носила!.. Жене своей милой — разлучнице — дак расколет голову с радостью! Не то что так, с горя!

— Я скажу ему! Судом пригрожу!.. Расстрелом!

Ганна в ответ на Параскины слова только покачала головой, как над детской выдумкой.

— Шабету попрошу, чтоб предупредил! А надо будет — так и Харчеву скажу!

— Будет тому Харчеву охота возиться! Тут и Шабета пока приедет — дак остынешь в крови! Да и побоится он Шабеты! Ему что Шабета, что наш Хведька — одинаковый страх! — Ганна добавила в раздумье: — Да и если бы послушался он пока Шабету или кого другого, дак все равно житья не будет! Каждый день думай, как бы не наткнуться на него, вечно оглядывайся, остерегайся! В Куренях спрячешься разве где!.. Он же, если и не придушит сразу, дак свободно дохнуть не даст!.. Следом будет красться всюду, подглядывать! Вся их свора!.. Позор ведь такой для них! Разве ж они примирятся когда!.. Ганна рассудила: — Может, разве что — далеко куда убежать? И на глаза чтоб не попадаться!..

Параска вдруг остановилась.

— Знаешь, что я решила? — Ганна увидела в глазах Параски радостную решимость. Параска объявила: — Переходи ко мне!

— Куда?

— В школу!

Ганна смотрела Параске в глаза, будто надеялась, ожидала увидеть еще что-то Странно сдержанным, недоверчивым был этот ее взгляд в первое мгновение. Потом на Ганнино лицо легло раздумье, тяжелое, строгое.

— Не достанет, думаешь, там?.. — сказала нерешительно, неожиданно робко.

— Не сделает ничего! А попробует — по рукам дадим!

— Смелая ты — на словах!..

— Ив жизни смелости занимать не стану! Посмотришь, когда надо будет!

— Думаешь, уберечься можно?

— Не сомневайся!..

Ганна помолчала, все больше волнуясь. Она, со стороны было заметно, вся горела от беспокойства.

— А что я там буду делать? — Пошутила будто: —.Детей учить?

— А как же. Вдвоем со мной! — Параска невольно смутилась, так жадно ловила ее слова Ганна; начала говорить серьезно, деловито: — Детей я поучу. А ты — помогать будешь, чем можешь… Убирать школу после занятий, стряпать… Знаешь, у меня столько хлопот в школе, что некогда сварить, испечь. Да и, если сказать откровенно, не очень и получается это. А ты, может, умеешь? — Параска снова не удержалась, усмехнулась.

Ганна, как и до этого не сводя с нее взволнованного, беспокойного взгляда, кивнула головой:

— На ето я ученая…

В Ганне поднялась буря нетерпеливых, лихорадочных чувств, мыслей. Радости, расчеты, тревоги, надежды — все кружилось, вихрилось, беспрерывно, путано. Переживая эту бурю, Ганна вместе с тем ловила каждое слово Параски…

— Работы хватит! Была бы охота! — подзадоривала ее Параска. — Детей у нас знаешь сколько? Сто семь! Как ни смотри, а грязи за день наволокут за голову схватишься!

Правда, мы завели такой порядок: дети сами и убирать должны, и пол скрести! Только разве они одни сделают все как надо! Два класса, коридор! Да парты, да двери, да окна!.. Работы — лишь бы охота была! — Параска подхватила Ганну под локоть, сказала с увлечением: — Весной огород сообразим — на зависть всему району!.. А?

— Смотри, чтоб потом… не пожалела! — только и сказала Ганна.

Параска поняла, поклялась:

— И ты не пожалеешь!..

Сразу после этого они разошлись. Ганна направилась назад, в Курени, чуть не бегом. Ноги ее, казалось, едва касались намокшей от дождей, охолодавшей земли; в руках, во всем теле чувствовала она нетерпеливую радостную силу, неудержимое стремление.

Но не прошла Ганна и полверсты, как вдруг с разбегу остановилась, оглянулась. Беспокойный взгляд летел уже туда, куда шла Параска, с тоскою, с нетерпением ловил даль дороги. Параски не было видно. Торчали только сосны да вербы на кладбище.

Ветер бил в лицо, в грудь, и Ганна клонилась навстречу ему; было похоже, что она намеревалась броситься за Параской. От ветра глаза щурились, и это еще больше придавало лицу выражение решительности.

"Куда я иду? Зачем иду?! — мелькали мысли. — Батьку сказать? Зачем? Поможет разве? Утешит ли это его? Придет время — узнает все… Скажешь сейчас — еще до мачехи дойдет! Шум подымут. Добро пойти забрать? Жалко мне добра того теперь! Что летошнего снегу! Пусть сгорит оно, пропадет пропадом!.. Вместе с Корчами!.. Нет, забрать надо!

Какое оно ни на есть, там ведь — мамины ботинки! Чтоб они у Корчей пропадали! Да и то — кофту хоть да юбку чистую иметь бы! Переодеться ведь во что-то надо будет!.. Забрать надо!.. Мог бы, конечно, и батько взять! Еще этих хлопот не хватало ему! Очень приятно ему будет показываться там после всего! Да и вырвешь у них потом!.."

Когда шла к селу, словно бы следившему за ней хмурыми окошками, дворами, стрехами хат и хлевов, чувствовала, как в груди растет и растет тревога. Тревога охватила и когда глянула на родную хату, на купу черных груш, на двор, по которому из хлева шла мачеха. Тревога еще усилилась, когда пошла загуменной дорогой, все ближе, ближе к Корчам.

"Надо выбраться так, чтоб не заметил никто. Чтоб и подозрения не было никакого… Конечно, чтоб на дороге ни старика не было, ни Евхима. Вот, может, теперь и решиться.

Евхим, наверное, еще не вернулся!.. Забрать мамины ботинки, юбку, кофту — и все. И ничего больше!.. И убежать скорей, никому не сказав!.. Лесом убежать, чтоб не видел никто! Чтоб не вцепились сразу!.. Потом, конечно, найдут!

А пусть потом грозятся, когда не одна буду! Когда под охраной, с Параской!..

А прибежит! Прибежит же! — подумала про Евхима. — Не уступит так! — В груди похолодело. — Прилетит туда, как зверь ошалелый! Что ему школа, что Параска!.. — Успокоила себя: — Прилетит — пусть прилетает! Пусть! Не очень-то укусит!.. А и укусит — все равно! Все равно уж теперь!..

Хуже не будет!.."

Она была уже на Глушаковой усадьбе. Глаза удивительно остро схватывали все, что появлялось перед нею, замечали:

гумно закрыто, старик, должно быть, в амбаре. Нет, и в амбаре — никого; и сараи заперты. Еще из-за амбара высматривала — кто во дворе: чтоб Евхим, не дай бог, не появился.