Страница 40 из 55
Возвратясь домой, Харитонов до рассвета безостановочно говорил жене о своем душевном состоянии, о своем чувстве к ней, о своих чувствах к товарищам. Он сожалел, что не вернется к ним, потому что армия не может оставаться без командующего и там уже другой командующий, да он, возможно, и не будет больше командовать никакой армией, но если его и понизят в должности, то и тогда он не будет лишен главного-возможности сражаться с врагом, любить своих солдат, учить их, передавать им свои знания. И она ведь не перестанет любить его? Она же любила его, когда он был рядовым бойцом Чапаевской дивизии…
Она сквозь дрему слушала его возбужденный шепот и, гладя его голову, соглашалась со всем, что он говорил.
Ее ласковые слова: "Ну ясно, Федя", "Ну конечно, конечно!", "Да разве ты мог в этом сомневаться!" — успокаивали его.
Он начал было рассудительно объяснять ей, почему не мог выполнить некоторые ее просьбы, она зажала ему рот и проговорила:
— Это пустяки, Федя. Ведь я кое-что не понимаю, и ты должен объяснить мне. Раз это незаконно, может помешать тебе и повредить делу, я всегда пойму тебя. Обижусь ненадолго. Ты не обращай внимания. Делай, как ты считаешь правильнее. Я за это и цекю тебя. А если и ставлю тебе в пример других мужей, то лишь пока еще ты не объяснил мне, что можно и чего нельзя!
Июньское солнце стояло уже высоко в небе, когда Харитонов проснулся. Жены не было возле него. Слышались только ее шаги и голос на кухне. Он оглядел комнату, где все дышало ею.
— Надя! — негромко позвал он.
Она вбежала и, присев, принялась рассказывать, как она жила здесь без него, упомянула о заботе и внимании к ней штабного полковника.
Харитонов неожиданно нахмурился.
Надежда Федоровна догадалась, отчего нахмурился муж, и, обиженная, вышла из комнаты.
Харитонов, сконфуженный, оделся и прошел в комнату, где, опершись локтями на стол, спиной к нему, вздрагивала плачами Надя.
— Надя, прости! Лучше отругай… — повторял он вполголоса, стоя позади нее и слегка касаясь ее плеч.
Она движением плеча сбросила его руку.
Он начал целовать ее глаза, лоб, продолжая просить прощения и ругать себя за эту невольную вспышку ревности.
Первые радостные дни в Москве сменились днями томительного ожидания. Харитонов, начиная день, напряженно думал о том, что и как он будет говорить в Ставке. Вызов мог последовать в любое время, и он никуда не отлучался из своей квартиры.
До войны он охотно посещал с Надей театры. Она любила оперу и балет, он предпочитал драму и комедию. Но теперь в вечерние часы его могли вызвать в Ставку, и посещение театров сделалось невозможным.
Надя, подчиняясь необходимости, смирилась, проводя время за книжкой.
Харитонов, сидя в другой комнате, пробовал читать, но внимание его рассеивалось. Он пробовал читать военно-теоретический журнал, статьи казались ему отвлеченными. Потом принимался писать, на них возражения, задумывал статью, в которой пытался обобщить свой опыт, но не доводил дело до конца. Являлась мысль о бесцельности такого занятия: "Кто будет теперь печатать мои статьи?"
Тут он пришел к мысли, что всего лучше ему учить солдат нового пополнения, пока в Ставке занимаются его делом.
Однажды, после обеда, позвонил Володя Ильин. Харитонов ему обрадовался. Володя, приехав, рассказал, что вызван на курсы газетных работников.
— Федор Михайлович, — спросил Володя, — сохранилась ли у вас рукопись вашей книги о пионерском лагерном сборе? Помните, вы говорили о ней Подлескову на учениях?
— Не знаю. Надо у жены спросить, — Харитонов указал глазами на жену. Надя уезжала из Москвы, могла пропасть…
— Почему же это могла пропасть? — вся порозозез, с обидой в голосе сказала Надежда Федоровна.
Она отложила шитье и, покосившись на Володю, вышла в другую комнату.
Вскоре она вернулась, держа в руках папку, перевязанную голубой тесьмой.
— Ты что на него покосилась? — спросил Харитонов.
— Я храню это вместе с твоими фронтовыми блокнотами…
— Ну так что ж?
— Да ничего… С чего ты взял, будто я возражаю?..
— Мне это можно взять с собой? — неуверенно сказал Володя. — Я живу в нашей московской квартире… Родители еще не возвратились из эвакуации. Так что…
— Бери, бери, а если и пропадет, невелика беда! — непринужденно сказал Харитонов.
Вернувшись домой, Володя развернул папку. В ней лежали отпечатанная на машинке рукопись в желтой обложке и несколько блокнотов. На'обложке рукописи сверху крупно было написано:
"Ф. М. Харитонов". Посередине тоже крупно: "Ленинская закалка". Ниже в скобках, "Картины из жизни одного лагерного сбора юных ленинцев". И совсем внизу мелко: "Рыбинск, 1924".
Володя, перевернув лист, прочел предисловие, в котором рассказывалось, как возникла эта брошюра и какую цель ставил перед собой автор.
В 1923 году автор рукописи, рыбинский уездный комиссар, решил провести летний отпуск с детьми рыбинских рабочих, организовать их встречи с деревенскими ребятами и приучить пионеров к самостоятельной жизни.
В первой главе описывалась подготовка к сбору, отъезд, митинг, прощание с родителями. Затем следовали главы:
Первая ночь,
Устройство лагеря.
Открытие лагеря.
Жизнь и быт лагеря в деревне.
Обед.
Исследовательская работа в деревне.
Крестьяне в гостях у пионеров.
Творчество пионеров.
В последней главе Володя обратил внимание на стихотворение пионера, поправленное рукой Харитонова:
Хоть нас дождичек мочил темной ночью
И в палатку пробегал быстрой речкой,
Но мы, юные ребята, не стонали
И в палатках две недели простояли,
Закалили свое тело солнцем знойным,
Закрепили ветерком да холодным.
А как стали уходить и прощаться,
Было жалко нам с крестьянами расстаться.
Было жалко нам покинуть свое место,
Потому что мы сдружились с ними тесно.
В блокнотах Володя нашел записи мыслей о военном искусстве, выписки из книг. Он взял общую тетрадь и начал заносить в нее некоторые записи. Вот что он выписал:
"Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев".
Ленин
Во мне соединились два класса-рабочий класс и крестьянство-и то, чем станут скоро все рабочие и крестьяне, т. е. наша пролетарская интеллигенция. Старая интеллигенция не похожа на нас. Она шла в народ, а мы — из народа. Помню, пришла в комсомол одна гимназистка.
— Вы почему вступаете?
— Хочу стать проще.
Села за рояль — и ну бить по клавишам.
— Нет, так опрощаться не надо. Надо подымать народ до уровня интеллигенции, только не такой, как вы, а такой, как Ленин!
Горький! Дзержинский!
Люди подчиняются. по-разному. Если подчиняется человек из страха, от угодливости, от тщеславия-такое подчинение отвратительно. Но если подчинился человек душой, нет и не может быть иного чувства к нему, как только братской или отцовской любви.
Чтобы подчинился человек душой, надо, чтобы цель была общая. Один еще не знает, как добирэся цели, а другой осознал и сам себя подчинил ей. Люди это видят и тоже подчиняются.
Хороший полководец, даже если и сознает себя умнее своего врага, должен представлять себе его умнее, чем он есть на самом деле. Если и ошибешься, вреда не будет.
Нельзя свою неприязнь к моральному облику противника в карикатурном виде перекосить на его мощь
Слова к делу не подшиваются.
Разговор с Гущиным
— Ты знаешь, кто твой противник?
— А как же! (Показывает группировку противника на карте.)
— Нет, не по карте, а что за человек? Откуда родом? Какое имеет образование? Умен или глуп?
— Этого не знаю!
— А он небось знает, поэтому и бьет тебя!
Хочешь вести за собой массу-не строй из себя загадочную натуру. Не засекречивай свое мастерство. Все покажи на практике.