Лихорадка грез (Другой перевод)

Я падаю на колени.

Я сижу, скрестив ноги, на полу и очень долго пристально смотрю на елку.

В памяти всплывают новые слова. Очень медленно, но я все же вспоминаю их.

Рождество.

Подарки.

Мама.

Папа.

Дом. Школа. Кирпичныйзавод. Сотовыйтелефон. Бассейн. Тринити. Дублин.

Одно слово тревожит меня больше, чем все остальные, вместе взятые.

Сестра.

Он заставляет меня надеть «одежду». Я ненавижу ее. Она тесная и раздражает мою кожу.

Я снимаю ее, бросаю на пол и топчу ногами. Он одевает меня снова, в радужные цвета, такие яркие, что у меня рябит в глазах.

Мне нравится черный. Это цвет тайн и тишины.

Мне нравится красный. Это цвет страсти и власти.

– Ты носишь черный и красный, – сержусь я. – Ты носишь эти цвета даже на своей коже.

Я не знаю, почему он устанавливает правила, и высказываю ему свое недовольство.

– Я другой, Мак, И я устанавливаю правила, потому что я больше и сильнее.

Он смеется. Власть ощущается даже в этом простом звуке. Все в нем излучает власть. Это возбуждает меня. Это заставляет меня хотеть его постоянно. Даже когда он ведет себя глупо и надоедливо.

– Ты не так уж и отличаешься. Разве ты не хочешь, чтобы я была похожа на тебя?

Я стягиваю тесную розовую кофточку через голову. Моя грудь выскакивает, подпрыгивая. Он тяжело смотрит, а затем отводит взгляд.

Я жду, когда он посмотрит снова. Он всегда смотрит снова. На сей раз он этого не делает.

– Это не мое дело – умиляться над розовыми тортиками, разве не так ты говорил? – я сержусь. – Ты должен быть счастлив, что я хочу носить черный!

Он встряхивает головой.

– Что ты только что сказала, Мак? Когда я тебе это говорил? Расскажи мне об этом!

Я не знаю. Я не понимаю, что я только что сказала. Я не помню этого момента. Я хмурюсь. Моя голова раскалывается. Я ненавижу эту одежду. Я сдираю с себя юбку, но остаюсь в туфлях на высоких каблуках. Обнаженная – я могу дышать. Мне нравятся каблуки. Они заставляют меня чувствовать себя высокой и сексуальной. Я иду к нему, покачивая бедрами. Мое тело знает, как ходить в такой обуви.

Он хватает меня за плечи и удерживает на расстоянии. Он не смотрит на мое тело, только мне в глаза.

– Розовые тортики, Мак. Расскажи мне о розовых тортиках.

– До крысиной петунии мне эти розовые тортики! – кричу я. Я хочу, чтобы он смотрел на мое тело. Я в замешательстве. Я боюсь. – Я даже не знаю, чтотакое крысиная петуния!

– Вашей матери не нравилось, когда вы с сестрой употребляли ругательные слова. «Петуния» – это слово, которое вы произносили вместо того, чтобы говорить «задница», Мак.

– Что это за слово – «сестра», я также не знаю! – лгу я. Я ненавижу это слово.

– О, да, ты знаешь. Она была твоим миром. Ее убили. И ей необходимо, чтобы ты боролась за нее. Ей необходимо, чтобы ты вернулась. Вернись и борись, Мак. Дьявол, борись! Если б только ты боролась так же, как трахаешься, ты бы вышла из этой комнаты в тот самый день, когда я принес тебя сюда!

– Я не хочу выходить из этой комнаты! Мне нравится эта комната!

Я покажу ему борьбу. Я бросаюсь на него, пуская в ход кулаки, зубы и ногти.

Я не добиваюсь желаемого результата. Он остается таким же неприступным, как гора.

Он препятствует тому, чтобы я поранила его или себя. Мы сталкиваемся и падаем на пол. Внезапно я больше не чувствую злости.

Я растягиваюсь на нем. У меня болит в груди. Я скидываю туфли.

Я опускаю голову к углублению, где его плечо переходит в шею. Мы лежим, не двигаясь. Его руки обвивают меня, сильные, уверенные, надежные.

– Я скучаю по ней, – говорю я. – Я не знаю, как жить без нее. Внутри меня пустота, которую ничто не может заполнить.

Но помимо этой пустоты, внутри меня есть что-то еще. Что-то настолько ужасное, что я отказываюсь это осознать. Я устала. Я не хочу больше чувствовать. Ни боли, ни потери, ни неудачи. Только черный и красный. Смерть, тишина, страсть, власть. Они наполняют меня спокойствием.

– Я понимаю.

Я отодвигаюсь и смотрю на него. Его взгляд помрачнел. Мне это знакомо. Он действительно понимает.

– Тогда, почему ты давишь на меня?

– Потому что, если ты не найдешь, чем заполнить пустоту, Мак, кто-нибудь другой сделает это. И если этот кто-то заполнит ее, ты будешь принадлежать ему. Навеки. Ты уже больше никогда не станешь самой собой.

– Ты странный мужчина. Ты сбиваешь меня с толку.

– Что я слышу? – он слегка улыбается. – Я уже мужчина? Я больше не зверь?

До сих пор я называла его исключительно так. Мой любовник, мой зверь.

Но я обнаружила другое новое слово: «мужчина». Я смотрю на него. Его лицо светлеет и изменяется, и в какой-то момент он становится таким шокирующее знакомым, как будто я знала его когда-то раньше, до здесь и сейчас. Я прикасаюсь к нему, медленно изучая его надменные красивые черты. Он утыкается лицом в мою ладонь и целует ее. Я вижу образы позади него. Книги, полки, витрины со всякими безделушками.

Я задыхаюсь.

Его руки крепко сжимают мою талию, причиняя мне боль.

– Что? Что ты видела?

– Тебя. Книги. Множество книг. Ты… я… знаю тебя. Ты… – я замолкаю. Вывеска на металлическом стержне поскрипывает, раскачиваясь на ветру. Янтарные подсвечники. Камин. Дождь. Вечный дождь. Звенит колокольчик. Мне нравится этот звук. Я трясу головой. Не было ни такого места, ни такого времени. Я трясу головой еще сильнее.

Он удивляет меня. Он не подталкивает меня словами, которые мне не нравится слышать. Он не кричит на меня, не называет меня Мак и не настаивает, чтобы я говорила больше.

В действительности, когда я открываю рот, чтобы заговорить снова, он целует меня, крепко.

Он заставляет меня замолчать своим языком, проникая глубоко.

Он целует меня до тех пор, пока я не могу говорить или даже дышать, пока мне не становится безразлично, вздохну ли я когда-нибудь снова. Пока я не забываю, что еще мгновение тому назад он был не зверем, а мужчиной. Пока образы, так растревожившие меня, не исчезают, сожженные в пепел жаром нашей страсти.

Он несет меня к кровати и бросает на нее. Я чувствую гнев во всем его теле, хоть и не знаю почему.

Обнаженная, я вытягиваюсь на гладком шелке, наслаждаясь чувственностью, уверенно осознавая то, что сейчас произойдет. То, что он собирается сделать. То, что он заставит меня испытать.

Он бросает на меня взгляд.

– Видишь, как ты смотришь на меня. Проклятье. Я понимаю, почему они это делают.

– Кто делает что?

– Эльфы. Превращают женщин в При-йя.

Мне не нравятся эти слова. Они пугают меня. Я сама страсть. Он – мой мир. Я говорю ему об этом.

Он смеется, и его глаза сияют, как ночное небо, усыпанное мириадами звезд.

– Что я, Мак?

Он накрывает меня своим гладким, могучим телом, переплетает наши пальцы и отводит мои руки мне за голову.

– Ты – мой мир.

– И что ты хочешь от меня? Произнеси мое имя.

– Я хочу ощутить тебя внутри себя, Иерихон. Сейчас.

Наш секс неистовый, словно мы наказываем друг друга. Я чувствую, что что-то меняется. Во мне. В нем. В этой комнате. Мне это не нравится. Я пытаюсь остановить это своим телом, вернуть обратно. Я не смотрю на комнату, в которой мы находимся. Я не позволяю своему разуму думать о том, что за этими стенами. Я здесь, и он тоже, большую часть времени, и этого достаточно.

Позже, когда я парю как воздушный шар в том счастливом, свободном месте, похожем на сумеречное небо в преддверье сна, я слышу, как он делает глубокий вдох, словно собирается заговорить.

Он выдыхает.

Сыплет проклятия.

Снова вдыхает, но опять ничего не говорит.

Он ворчит и бьет кулаком свою подушку. Его рвет на части, этого странного мужчину, как будто он и хочет говорить, и не хочет.