Великолепная пятерка

Он выволок свое теряющее подвижность тело из машины и потащил его в подъезд. В квартире Дровосек первым делом зашел в ванную, открыл кран и сделал несколько больших жадных глотков. Однако лучше ему не стало, напротив, было такое впечатление, что выпитая вода тут же превратилась в кровь и с новой силой заструилась из его ран.

Дровосек прошел в одну из комнат, сложил в изголовье подушки одну на другую, чтобы было удобнее, положил свое пульсирующее болью тело и позвонил в главный офис, Шефу.

— Сейчас тебя подберут, — обнадежил его Шеф. — А Морозова в курсе?

— Нет, — ответил Дровосек, удивляясь, какой вдруг тяжелой стала трубка мобильного телефона. — Она сейчас... Меняет Романова...

— Что? — Было такое впечатление, что для Шефа это абсолютная новость. — Романов у нее? А на что она его меняет?

— Ну там... Там жена его и... — Дровосек понял, что больше не хочет разговаривать об этих совершенно неважных для него вещах, и уронил мобильник на кровать.

Минут десять он пролежал неподвижно, смежив веки и вытянув руки вдоль тела, непривычно тихий и смирный. Дровосек давно не видел себя таким. В ушах слышалось низкое гудение, будто рой пчел висел в комнате и пытался психологически давить на Дровосека. Потом гудение было нарушено резким хлопком, будто кто-то невидимый засадил по невидимым пчелам из невидимого ружья. Прошло минуты две, прежде чем Дровосек сообразил — это хлопнула входная дверь.

«Это уже за мной? — подумал Дровосек. — Быстро...» Он хотел позвать или просто издать громкий звук, чтобы приехавшие люди не блуждали по квартире, но тут вдруг понял, что никто не блуждает и никто никого не ищет. Вошедший в квартиру человек не стал проходить вглубь, он стоял в прихожей и набирал номер на телефонном аппарате, причем он так волновался, что в первый раз его палец сорвался с диска, и все пришлось делать заново.

Дровосек насторожился. Насторожился и прислушался.

— Алё... — сказал невидимый человек, наконец дозвонившись. Он сказал «алё», и Дровосек понял, что уже слышал этот голос.

— Алё... Это я... Алё... Возьмите трубку кто-нибудь! Черт! — Звонивший явно был взволнован. Возможно — испуган. Возможно — он куда-то спешил. Но перед этим ему обязательно нужно было сделать один телефонный звонок.

— Алё... Алё... Слушайте, это я, я звоню в последний раз, потому что я больше не могу и я ухожу... Сегодня вообще все пошло не так, не ваши нашим, а наши вашим наваляли, и ваши забыли, кто я... Треснули мне по башке, так что до сих пор болит! Я не мог там больше оставаться, наши наверняка меня уже раскусили! Так что я хочу все свои деньги — и быстро, а потом я сваливаю... Значит, напоследок — я написал все, что смог вспомнить про прошлые дела, про всех наших... И оставил эту папку в обычном месте, в камере хранения. За эту папку я хочу дополнительно двадцать тысяч баксов! И мне все это нужно срочно, потому что...

— Тебе уже ничего не нужно, — хрипло сказал Дровосек, привалившись плечом к дверному косяку. — Баксы покойнику не нужны...

Карабас обернулся.

— Твою мать... — с чувством сказал он, сжимая в руке телефонную трубку. — Как тебя покромсали, однако...

— Тебе хуже придется, — пообещал Дровосек, наводя на Карабаса пистолет. — Предателям всегда хуже... Хуже всех.

— Я ж к пенсии хотел подкопить, — виновато улыбнулся Карабас. — Всего-то навсего... Я никому ничего плохого не хотел. Слушай, давай я тебе «Скорую» вызову?

— Она уже... Уже едет. Такая специальная «Скорая»... Там тебя тоже полечат.

Карабас изменился в лице и повесил трубку.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — С тобой не договоришься по-человечески...

— Не договоришься, — подтвердил Дровосек, стараясь удерживать ствол пистолета в горизонтальном положении. — Стой, скотина, и не шевелись...

— Стою, — грустно пообещал Карабас. — Не шевелюсь...

И в этот же миг он резко сорвался с места. Дровосек инстинктивно нажал на курок.

Карабас взялся за ручку входной двери, потянул ее на себя, и дверь открылась. Однако сил переступить порог у Карабаса уже не было. Он медленно осел на пол, пытаясь зацепиться за что-нибудь, что удержало бы его на ногах; но пальцы стремительно соскальзывали вниз, и Карабас в конце концов просто сел под дверью, устало повесив голову.

Дровосек посмотрел на него и испытал непреодолимое желание вот так же сесть, бросить невыносимо тяжелый пистолет, закрыть глаза и уснуть, отключившись от боли и тяжких мыслей. Так он и сделал. Таким его и нашли.

Челюсть: творец ремейков

Как-то Сучугов видел по телевизору дискуссию насчет того, что первично — кино или реальность. В смысле, то ли кино приспосабливается к реальности, то ли, наоборот, реальность приспосабливается к кино. На своем опыте Сучугов теперь мог бы смело утверждать, что вернее второе утверждение. Сначала появляются инсценировки для видеокамеры с участием дешевых белорусских актеров, а потом...

— Когда придумаешь что-то новое, — сказал тогда генерал Стрыгин, — тогда испытай его на нашей верхушке. Я хочу знать, кто из этих двенадцати — потенциальный предатель. Вот когда ты такое сделаешь, я скажу тебе: «Спасибо за службу...»

Ну что ж, нельзя сказать, что Челюсть изобрел что-то принципиально новое... Скорее это был ремейк. Переделка с новыми актерами. Одного актера звали Борис Романов, другого — Владимир Дарчиев. Нельзя сказать, что это были очень талантливые актеры, но зато они были известны. Ни у кого из тех двенадцати человек, которым адресовался новый фильм, не возникло бы подозрение, что им подсунули инсценировку.

Челюсть стоял чуть в стороне, наблюдая за тем, как этих актеров привязывают к стульям. Актеры были неестественно бледными, но Челюсть решил не прибегать к услугам гримера. Пусть все так и остается...

Сама съемка должна была занять каких-нибудь две-три минуты, но это если все свести к сцене насилия. Челюсть считал, что в хорошем фильме, кроме насилия, должны быть еще и какие-нибудь слова. Например, такие слова, которые заставят вздрогнуть зрителей. Если Романов скажет: «Я должен признаться, что идею воспользоваться помощью людей из „Интерспектра“ мне подал один из вице-президентов нашей корпорации. У него, насколько я знаю, давние контакты со Службой безопасности „Интерспектра“...»

Челюсть представил себе возможную реакцию на эти слова в просмотровом зале и улыбнулся. Это будет шок. Это будет означать успех его нового фильма. Еще бы и Дарчиев что-нибудь брякнул... Скажем, про участие начальника СБ в гомосексуальной оргии на даче, что по Рублевскому шоссе... Это тоже будет иметь успех.

О текстах Челюсть подумал еще заранее, теперь только нужно было уговорить актеров произнести их. Впрочем, если в момент произнесения у актеров будут разбиты лица и окровавлены губы, это лишь подтвердит высокую степень натуральности фильма. Дух исповедальности, так сказать...

Дарчиев неожиданно легко согласился исполнить перед камерой написанный текст, думая, вероятно, что этим он сможет как-то поправить свое положение. Он не понимал, что подобное высокое искусство неизбежно требует жертв, особенно если список жертв утвержден генералом Стрыгиным.

— С какой стати? — сказал Романов.

— Действительно... — согласился Челюсть. — Ну, давайте подумаем, какая могла бы найтись причина, чтобы вы заинтересовались нашим предложением. Может быть, раскаяние? Все-таки вы столько хлопот и неприятностей причинили всем нам, да что нам, своей собственной семье...

Кстати, о семье. Быть может, мысли о будущем дочери заставят вас прочитать эти несчастные пять строчек? Потому что интернат — это не самое худшее, что может с ней случиться. Свою жизнь, Борис Игоревич, вы бездарно загубили, так не делайте то же самое со своей дочерью...

— А я не верю, что она у вас, — сказал Романов. — Вы блефуете.

— Зачем мне такие сложности — блеф, обман... Она была в Балашихе, на квартире вашего приятеля Парамоныча. Одна из тех квартир, которые Парамоныч выставлял на продажу через агентство «Марианна». Уходя к Парамонычу, вы оставили дочери записку: «Олеся, ушел по срочному делу, скоро вернусь. Папа». Потом Парамоныч позвонил ей и сказал, что вы уехали в Москву с какими-то людьми, которые пообещали вам свою помощь. Это что — блеф?