Последний свидетель

Сергей Гайдуков (Кирилл Казанцев)

Последний свидетель

Стадия первая:

Живой или мертвый

1

Около полудня большая темная туча нависла над Голубой мечетью, а порывы холодного ветра с моря вмиг очистили улицы древнего города, тем более что несли с собой липкие хлопья мокрого снега. Погода свирепствовала минут сорок, не больше, потом наступил краткий момент тишины, а затем обычный городской гул снова взметнулся вверх, заполняя собой все пространство вокруг, вплоть до самых узеньких переулков Стамбула.

Бондарев вылез из такси на европейском берегу Босфора и медленно пошел по набережной, поглядывая на притихшее, но все же тревожно-темное море. Уличных торговцев согнал с мест краткосрочный шквал, и они пока не торопились возвращаться обратно — так что никто не задержал Бондарева на пути к небольшому рыбному ресторану, где была назначена встреча. Ресторан был не из тех жемчужин района Ортакёй, куда целенаправленно завлекают туристов и потчуют их дозированным коктейлем азиатской экзотики и европейского сервиса. Это было небольшое заведение в полуподвале старого каменного здания, вывеска на котором не была продублирована на английском. Да и саму эту древнюю доску с кое-как нацарапанным названием ресторана трудно было считать полноценной вывеской. Если бы Бондарев был чуть более подозрителен, он бы мог подумать, что этот подвал наскоро подготовили именно для сегодняшней встречи.

Бондарев спустился на пять древних ступенек и толкнул тяжелую дверь.

Его ждали. Не то чтобы внутри висели приветственные плакаты или стояла группа встречающих, нет, даже наоборот — никто и не пошевелился, когда Бондарев переступил порог ресторана. Ни двое парней в кожаных куртках, которые сосредоточенно резались в нарды. Ни хозяин ресторана, который столь же сосредоточенно что-то подсчитывал на калькуляторе, сидя за соседним столиком.

Бондарев выбрал место поближе к двери, сел, расстегнул куртку. Президент Ататюрк сурово смотрел на него с портрета на стене. Хозяин ресторана пару раз стукнул по клавишам калькулятора и посмотрел на Бондарева. Смысл этого взгляда можно было расшифровать как «Надеюсь, вы ничего не будете заказывать?».

— Один кофе, — сказал Бондарев на средней паршивости английском. Хозяин вздохнул, повернулся в сторону кухни и громко продублировал заказ. Парни играли в нарды и думали, что быстрый оценивающий взгляд одного из них остался Бондаревым не замечен.

Хозяин лично поставил перед Бондаревым чашку с кофе, Бондарев в ответ зашуршал толстой пачкой турецких лир, которых чуть ли не килограмм полагался в оплату этой самой чашки. Между купюрами случайно завалялась визитка, сейчас она случайно упала на стол, и хозяин ресторана вынужденно покосился на прямоугольный кусок белого картона.

— Это я, — дружелюбно сказал Бондарев и постучал по визитке.

— Смит, — с трудом прочитал хозяин.

— Вот именно, — сказал Бондарев. — Джеймс Смит. Это я.

Хозяин презрительно качнул тяжелым щетинистым подбородком, будто бы фамилия Смит была слишком плебейской для этого прибежища аристократов, где ежевечерне собираются какие-нибудь Фицсиммонсы или Хаусхофферы. Однако деньги у Бондарева, несмотря на его непритязательную фамилию, он все же взял.

Бондарев едва пригубил горячий и дьявольски ароматный кофе, как вдруг оказался не один за своим столиком. Парень в кожаной куртке уже не играл в нарды и не сидел к Бондареву спиной. Он сидел к нему лицом, и, судя по шраму над правой бровью, парня звали Мурад.

— Это вы мистер Смит? — спросил он по-английски.

— Это я, — ответил Бондарев. — А это вы Мурад?

Парень молча кивнул.

— Это хорошо, — улыбнулся Бондарев и стал пить кофе.

Парень некоторое время молча наблюдал за ним, а потом не без труда составил из английских слов еще одну конструкцию:

— Вы можете мне сказать...

— Да, — согласился Бондарев.

— Вы можете мне сказать имя...

— Да, — сказал Бондарев.

— Тогда скажите. Потому что я хочу знать.

— Очень хорошо, — сказал Бондарев и отставил в сторону пустую чашку. — Я могу вам сказать. Но сначала я хочу поговорить о деньгах. Понимаете? Это важная информация, она стоит денег. Понимаете? Я специально приехал сюда, потратил свои деньги, потратил свое время. Мне нужна компенсация, понимаете?

Бондарев говорил медленно, чтобы турок все понял. Судя по выражению его лица, Мурад понял.

— Компенсация, — повторил он. — Деньги.

— Вот именно.

— Сколько вы хотите?

Бондарев изобразил глубокую задумчивость. Тут нужно было попасть в десятку — то есть назвать сумму, приемлемую для турка, но не настолько низкую, чтобы турок засомневался в ценности информации.

— Пять тысяч, — сказал Бондарев. — Пять тысяч американских долларов. Старые добрые зеленые деньги.

— Слишком много, — сказал турок.

— Нет, это не много, — возразил Бондарев и недовольно поморщился, однако под взглядом Ататюрка с портрета быстро оттаял. — Но я понимаю, что для вас это... Это в некотором роде личное дело. Семейное дело.

— Он был моим братом, — сухо ответил Мурад.

— Да, — Бондарев кивнул, показывая, как он ценит родственные связи в местной культуре. Он оценил родственные связи в пятьсот долларов. — Четыре пятьсот.

— Четыре, — сказал Мурад.

— Ох, — сокрушенно вздохнул Бондарев. — Четыре... Не очень хорошая цифра. Но я уважаю значение родственных связей в вашей традиционной культуре.

— Что? — переспросил турок.

— Хорошо, четыре, — сказал Бондарев.

2

Все меняется в этом мире, но кое-что и остается неизменным. Директору было странно сознавать, что этим неизменным компонентом в Зале Трех остается он сам.

Часы показывали двадцать один пятьдесят три, когда Директор вступил в подземный коридор — один из трех коридоров, которые вели в Зал. Телохранитель также спустился вниз, но, сделав пару шагов, повернулся спиной к стене, чтобы держать в поле зрения оба направления, и замер. Директор продолжил свой путь в одиночестве, вскоре превратившись для своего телохранителя в темную, уменьшающуюся в размерах фигуру неопределенных очертаний. Телохранителям тоже было свойственно время от времени меняться, а Директор был один и тот же — сутулый мужчина лет пятидесяти с небольшим, чуть более полный, чем ему самому бы хотелось, с чуть более редкими волосами, чем ему бы, опять же, хотелось. С торопливой походкой, от которой полы черного плаща развевались то ли как кавалерийская бурка, то ли как крылья экспериментального летательного аппарата. За семь минут Директор успешно преодолел подземный коридор, выстроенный некогда как часть московской системы защиты правительственных учреждений от ядерного удара, и остановился перед стальной дверью.

Сканер благополучно опознал рисунок сетчатки глаза, Директор отстучал на панели набор из семи цифр и подождал, пока дверь неторопливо и солидно отъедет в сторону. Потом он вошел в Зал Трех — так же как входил сюда несколько десятков раз до этого.

Директор сбросил плащ на поручень кресла — и в этот момент открылись две другие двери. Трое были в сборе, и двери за их спинами одновременно закрылись.

Оба вошедших были моложе Директора, но ненамного. Один был статным широкоплечим брюнетом в темном костюме. Мощная нижняя челюсть брюнета заявляла о его настойчивости и жесткости, а налет седины на висках лишь прибавлял импозантности облику. Второй был среднего роста шатеном с усталым продолговатым лицом, и он предпочел еще за стенами Зала снять пиджак, галстук и расстегнуть ворот рубашки. Президент не любил костюмы, и Директор об этом знал.

Брюнет — недавно назначенный министр внутренних дел — стоял по стойке «смирно» и ожидал каких-то формальных приветствий, но их не было, потому что так было принято в Зале Трех. Директор уже сел. Президент тоже, и министр с некоторой заминкой последовал их примеру. Следуя привычке, министр тут же вытащил нечто вроде ежедневника и приготовился записывать — еще одна оплошность, так как здесь не принято было вести записи. Министру это было простительно, поскольку он был первый раз.