Страница 9 из 16
Тогда, в начале февраля 1942 года нам, курсантам пехотного училища в Комсомольске-на-Амуре, предстояло выйти в зимние лагеря на 18 суток. К этому времени снег, особенно в тайге, был чуть ли не до пояса, а морозы зашкаливали за 35 градусов.
На расстояние 50–60 километров в глубь тайги мы совершали марш в ботинках с обмотками, имея с собой в ранце кроме всего прочего еще и пару валенок. По прибытии на место устроили лагерь из высоких то ли кедровых, то ли еловых шалашей (один на взвод). В этом шалаше разрешалось жечь небольшой костер, чтобы при возможности, особенно ночью, можно было по очереди согреваться. Ботинки уложили в ранцы, обули валенки. Беда только в том, что вокруг этого костерка могло поместиться не более 5–7 человек, остальным тепла не доставалось.
С молчаливого согласия командира взвода, недавнего выпускника Хабаровского пехотного училища, мы постепенно добавляли в костер дрова, пока вдруг подсохшие наверху хвойные ветки не вспыхнули все разом. Через несколько минут от шалаша остались только угли и растаявший вокруг снег. Комвзвода получил серьезное взыскание, а мы лишились права строить другой шалаш. Вот и грелись все ночи в чужих шалашах, если удавалось.
Днем мерзнуть было некогда: то отражение атак «противника», то длительные лыжные переходы, то взятие высот и сопок, то марш-броски по пояс в снегу.
А когда кончились эти долгие 18 суток, приказали переобуться в ботинки. А они, мокрые после перехода в лагерь, смерзлись, пришлось оттаивать их у костра. И тут я переборщил: близко к костру придвинул один ботинок, и он от огня весь съежился. Однако идти в валенках мне не разрешили, пришлось надевать скукожившийся ботинок. Большой палец ноги в нем оказался настолько сжатым, что за время обратного похода он обморозился и его подушечка даже лопнула. В санчасти училища мне оказали нужную помощь и на две недели освободили от ношения обуви, а значит и от наружных занятий. Но все это было там, в училище.
А здесь, в Белоруссии, в нашем батальоне на лыжах-то были только волокуши для транспортировки раненых и даже убитых, если они будут.
В случае неудачи с захватом Рогачева или отмены этого задания нам предстояло в тактической глубине противника (до 20 километров), в его войсковом тылу активно нарушать вражеские коммуникации, их связь, взрывать мосты, по которым могут проходить гитлеровские войска, громить штабы. Всеми этими действиями мы должны были дезорганизовать управление, воспретить подход резервов из глубины, при возможности их рассеивать или уничтожать. Главное было — посеять панику и отвлечь внимание немецкого командования от передовой линии фронта, где должно было наконец начаться более успешное наступление наших войск с задачей ликвидировать плацдарм противника на Днепре и освободить город Рогачев. Как тогда было принято, это событие приурочивалось к 23 февраля, Дню Красной Армии, как подарок Родине к этому празднику.
Ну, а так как в разведку, а тем более в тыл врага нельзя было брать с собой награды, партбилеты и другие документы, срочно была организована сдача их на хранение в штаб батальона и в аппарат замполита, остающиеся на этой стороне фронта.
Наград у меня еще не было, но свое офицерское удостоверение и кандидатскую карточку я тоже сдал. Эта процедура в батальоне заняла несколько часов оставшегося дня. Потом был обильный обед, совмещенный с ужином, и отдых, о чем мы все время, пока были в немецком тылу, вспоминали с особым чувством.
В своих воспоминаниях "Годы и войны" генерал Горбатов писал об этом, называя всех нас «лыжниками» в силу существовавших долгие годы цензурных ограничений.
В 18 часов они сытно поужинали и легли отдыхать. Лишь у двух батальонов отдых был коротким. В 23 часа их подняли и они пошли на запад. Этому сводному отряду лыжников выпала ответственная задача: перейти линию фронта и той же ночью ворваться в город Рогачев.
На выполнение этой нелегкой, да и необычной, задачи и повел наш батальон его смелый и опытный командир подполковник Осипов. А был он местным уроженцем, рогачевцем, да к тому же заядлым охотником и рыболовом, исходившим вдоль и поперек всю местность, примыкавшую к Днепру. Поэтому он прекрасно знал места, где можно было незаметно приблизиться к позициям фрицев, преодолеть их заграждения и перейти линию фронта.
До сих пор я не перестаю удивляться, как нашему комбату удалось провести почти весь огромный батальон так искусно хотя и по хорошо ему знакомой, но занятой врагом местности. Армейским саперам, обеспечивавшим наш переход, комбат точно указал место, где они ножницами незаметно для немцев вырезали звено колючей проволоки между двумя колами. И это место оказалось столь удачно выбранным!
Безлунная ночь очень хорошо прикрывала нас. Думается, командование армии специально выбрало время действий наших батальонов в период наступления новолуния.
Хотя немцы периодически подвешивали на парашютах «фонари», как называли на фронте их осветительные ракеты, но жесткий предварительный инструктаж, армейская смекалка да и желание выжить заставляли всех замирать, не двигаться во время свечения этих «фонарей». Ну и наши белые маскхалаты делали нас практически незаметными. Конечно же, этому способствовала и уверенность немцев в надежности своей обороны, притупившая их бдительность. Тем более что по всей длине проволочного заграждения они навешали большое количество пустых консервных банок, гремевших, если хорошо задеть проволоку.
И вот в узенький проход пролез почти весь батальон, не замеченный немцами!
Это было для меня, по существу, первым настоящим боевым крещением, хотя в обороне я уже кое к чему присмотрелся. Наверное, поэтому многие детали этого перехода и, тем более, действий в немецком тылу мне запомнились довольно прочно.
Иногда немцы простреливали некоторые особо опасные места своими дежурными пулеметами. И я помню, например, что при преодолении прохода в проволочном заграждении почувствовал какой-то удар. Только уже днем я обнаружил, что пуля пробила мне солдатский котелок, притороченный к вещмешку ("сидору", как их называли тогда). Правда, зачем мы брали с собой эти котелки, если по роду нашей боевой задачи мы не могли ими воспользоваться, мне бывало непонятно — на всякий случай, наверное. Но впоследствии я понял, что котелок нужен солдату всегда.
Замыкала колонну батальона рота капитана Матвиенко, прибывшего в батальон вместе с нашей группой и уже имевшего значительный боевой опыт, о чем свидетельствовали два ордена Красной Звезды. И вот кто-то из его бойцов задел, по неосторожности, проволоку, зацепился за ее колючки и, пытаясь вырваться из их цепкой хватки, «оживил» этот консервно-баночный телеграф, что всполошило фрицев, и они открыли все нараставший по плотности ружейно-пулеметный огонь по этому участку. К тому времени передовые подразделения батальона уже преодолели первую траншею, в которой почти не оказалось солдат противника (они грелись в блиндажах и землянках), а тех, кто был в окопах, застали врасплох и сняли без выстрелов. Теперь нужно было обнаруживать себя и нам, чтобы отвлечь внимание выскакивавших из землянок фрицев и помочь попавшим в беду своим. Все, кто был близко, практически без чьей-либо команды открыли огонь по немцам, а взвод огнеметчиков выпустил несколько мощных огненных струй по скоплениям немцев и по выходам из блиндажей. Впервые в моей жизни я видел горящих и безумно орущих людей! Жутковатое зрелище…
Рота Матвиенко понесла потери, но все-таки тоже прорвалась к основным силам батальона. В подразделениях же, преодолевших линию фронта раньше, потерь вовсе не было. Здесь комбат поставил моему взводу другую задачу замыкать колонну батальона. Таким образом, взвод превращался из авангарда в арьергард. Это мне показалось более ответственным, так как теперь взводу пришлось действовать уже вдали от командования батальона, и мои решения должны стать более самостоятельными.
Немцы так и не поняли, какими силами русские прошли через участок их обороны, и, может именно поэтому в дальнейшем, столкнувшись с каким-либо нашим подразделением, фрицы в панике кричали "Рус партизанен!" И, как потом мы узнали, эта паника