Страница 35 из 35
Однажды Пушкин и его друг Вильгельм Кюхельбекер попросили у Трико разрешения поехать в находившийся недалеко от Царского Села Петербург.
Трико, однако, не разрешил им этого. Тогда довольно уже взрослые шалуны все равно вышли на дорогу, ведущую в Петербург, и, остановив два экипажа, сели по одному в каждый.
Вскоре Трико заметил, что Пушкина и Кюхельбекера нет в лицее, и понял, что друзья ослушались его и уехали в Петербург. Трико вышел на дорогу, остановил еще один экипаж и поехал вдогонку.
А в то время у въезда в город стояли полицейские заставы и всех ехавших в столицу останавливали, спрашивали, кто такие и зачем едут.
Когда ехавшего первым Пушкина спросили, как его зовут, он ответил: «Александр Одинако».
Через несколько минут подъехал Кюхельбекер и на тот же вопрос ответил: «Меня зовут Василий Двако».
Еще через несколько минут подъехал гувернер и сказал, что его фамилия Трико.
Полицейские решили, что или их разыгрывают и подсмеиваются над ними, или в город едет группа каких-то мошенников.
Они пожалели, что Одинако и Двако уже проехали, и догонять их не стали, а Трико арестовали и задержали до выяснения личности на сутки.
Долгая дорога к свободе
Николай Иванович Тургенев, будущий декабрист, избежавший ареста только потому, что за год до восстания на Сенатской площади уехал за границу, был вместе с А. С. Пушкиным у Н. М. Карамзина. Речь зашла о свободе, и Тургенев сказал:
– Мы на первой станции к ней.
– Да, – подхватил молодой Пушкин, – в Черной Грязи.
А следует иметь в виду, что Черной Грязью называлась первая почтовая станция на тракте Москва – Петербург, расположенная в двадцати верстах от Москвы.
Христос и разбойники
Однажды лицейский товарищ Пушкина Семенов на одном из светских обедов оказался за столом между Фаддеем Булгариным и Николаем Гречем, каждый из которых имел очень плохую репутацию. Увидев это, Пушкин шепнул Семенову: «Ты сегодня как Христос на Голгофе».
(По преданию, Иисус Христос был распят на кресте, стоявшем на горе Голгофе. А с обеих сторон были распяты еще два разбойника – В. Б.)
Трудно не поверить
Петр Андреевич Вяземский рассказывал, что однажды на обеде у некоего князя хозяин дома спросил А. С. Пушкина:
– А как вам кажется это вино?
Пушкин из вежливости отвечал:
– Кажется, вино порядочное.
– А поверите ли, что тому шесть месяцев нельзя было и в рот его брать, – сказал князь.
– Поверю, – ответил Пушкин.
Игра слов
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал какую-то книгу.
На полу играли дети, а сам граф лежал на диване.
– Саша, скажи что-нибудь экспромтом, – попросил Пушкина граф. Пушкин мигом ответил:
– Детина полуумный лежит на диване.
– Вы забываетесь, Александр Сергеевич, – обиделся граф.
– Ничуть… Но вы, кажется, не поняли меня. Я сказал: «Дети на полу, умный лежит на диване».
Неожиданное рифмование
В приятельской беседе офицер по фамилии Кандыба попросил Пушкина:
– Скажи, Пушкин, рифму на «рак» и «рыба».
– Дурак Кандыба, – ответил Пушкин.
Офицер сконфузился, но не обиделся и попросил еще:
– Ну, а «рыба» и «рак»?
– Кандыба дурак, – ответил Пушкин.
«Крылатые» выражения из драмы «Борис Годунов»
После создания в 1826 году «Бориса Годунова» многие выражения из драмы стали «крылатыми».
• К числу таких относится и фраза из монолога Бориса: «И мальчики кровавые в глазах».
В сцене, названной Пушкиным «Царские палаты», Борис говорит:
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
• Из «Бориса Годунова» «крылатой» стала и фраза: «И пыль веков от хартий1 отряхнув».
Эту фразу Пушкин вложил в уста летописца Пимена в сцене «Ночь. Келья в Чудовом монастыре»:
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду -
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет…
• Выражение «Народ безмолвствует» также принадлежит А. С. Пушкину.
Этими словами, представленными в виде последней ремарки, кончается народная драма «Борис Годунов».
Боярин Масальский, один из убийц сына Бориса Годунова, царя Федора Борисовича, и вдовы Годунова, царицы Марии, объявляет собравшимся на площади москвичам: «Народ! Мария Годунова и сын ее Федор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? Кричите: Да здравствует царь Дмитрий Иванович! (Народ безмолвствует.)»