Петр Великий

Однако же, останавливаясь на ночлеги, Алексей и вся его компания много пили, шумели и тем привлекали к себе внимание австрийцев. Наконец на восьмой день пути, проехав шестьсот верст, они добрались до крепости Эренберг, одиноко возвышавшейся на вершине высокой и крутой горы. Крепость располагалась вдали от больших дорог и была идеальным местом для укрытия царевича от любопытных глаз. Эренбергский комендант генерал Рост получил от императора инструкцию о строжайшей изоляции «некоторой особы». Меж тем Веселовский от своего агента Дольберга узнал о месте пребывания Алексея и 23 марта 1717 года сообщил об этом приехавшим в Вену капитану Александру Румянцеву и трем офицерам, сопровождавшим его. Румянцев немедленно выехал в тирольские Альпы и там доподлинно узнал, где скрывают царевича.

Бегство в Неаполь и возвращение в Россию

Об успешном поиске Румянцева узнали и австрийцы и, спасая Алексея, предложили тому тайно переехать в Неаполь, оставив слуг и брата Ефросиньи Ивана в Эренберге, поскольку передвижение целой группой скрыть бы не удалось.

Переодев Ефросинью в одежду мальчика-пажа, Алексей вместе с ней в три часа ночи выехал из Эренберга. Но все старания обмануть бдительных петровских соглядатаев оказались напрасными: Румянцев уже несколько дней находился под чужим именем в соседней с Эренбергом деревне Рейтин, где проживал и комендант крепости генерал Рост. От одного из гостей Роста – офицера из Вены – Румянцев узнал, что таинственного узника увезли в Неаполь. Он отправился за ним.

Алексея и Ефросинью поместили в замке Сент-Эльм, стоящем на вершине горы, где они прожили пять месяцев – до осени 1717 года.

Скоро им стало ясно, что их новое убежище раскрыто: в июле в Вене появились тайный советник граф Петр Андреевич Толстой и капитан Румянцев. Они передали императору Карлу VI письмо Петра с просьбой о выдаче сына. 7 августа император собрал своих тайных советников. Они решили, что все следует предоставить воле царевича. 12 августа Толстому и Румянцеву разрешили ехать в Неаполь для встречи с Алексеем. Толстому и Румянцеву потребовалось пять встреч с Алексеем, чтобы просьбами, посулами и угрозами уговорить его добровольно поехать в Россию. После колебаний, слез и мольбы царевич наконец согласился, поклявшись полностью покориться воле отца. Для себя Алексей просил только об одном – разрешить ему обвенчаться с Ефросиньей, которая была на четвертом месяце беременности. Согласие на это было дано от имени Петра, поскольку именно Ефросинья уговорила Алексея возвратиться в Россию.

Съездив в недалекий от Неаполя город Бари и поклонившись мощам святого чудотворца Николая Мирликийского, Алексей 14 октября отправился на родину. Ефросинья ехала вместе с ним, но потом отстала, чтобы продолжить путь не спеша и не подвергать себя опасности выкидыша или неблагополучных родов. Алексей с дороги писал ей письма, пронизанные любовью и заботой. Он советовал Ефросинье обращаться к врачам и аптекарям, беспокоился, удобный ли у нее экипаж, тепло ли она одета; посылал немалые деньги, а потом и бабок-повитух, которые могли бы хорошо принять роды.

Прибытие в Москву и встреча с отцом

31 января 1718 года Алексей прибыл в Москву, а Ефросинья в середине апреля – в Петербург. К сожалению, никаких известий о том, когда состоялись роды и кто родился, до наших дней не дошло. Зато хорошо известно, как ждал Ефросинью Алексей Петрович, как надеялся, что отец все-таки разрешит им обвенчаться и позволит жить вместе в одной из деревень под Москвой. Но этому не суждено было статься. Как только Ефросинья вернулась в Петербург, ее тут же арестовали, заключили в крепость и приступили к допросам. Ее не пытали, а Петр всячески выказывал ей свои симпатии, чтобы добиться искренности. Данные Ефросиньей показания окончательно погубили царевича. Ее свидания с Алексеем проходили только на очных ставках в застенках Преображенского приказа.

Первое свидание Алексея с отцом состоялось 3 февраля. Царь приказал собраться в Столовой палате Кремлевского дворца церковным иерархам, сенаторам, другим высшим чинам. Вошел царевич вместе с Толстым и, увидев царя, повалился ему в ноги. Он просил простить его, даровать жизнь, а он, в свою очередь, отрекается от всех прав на престол.

«Я окажу тебе милость, – сказал Петр, – но только с тем, чтобы ты показал самую истину и объявил о своих согласниках, которые тебе присоветовали бежать к цесарю». Алексей тут же назвал имена многих своих соучастников, и после этого Петр немедленно начал розыск в трех городах – Москве, Петербурге и Суздале, где жила Евдокия Федоровна. В Преображенском приказе оказались главные сообщники Алексея – Александр Кикин, Никифор Вяземский, Иван Афанасьев, Василий Долгоруков и Семен Нарышкин, а вслед за ними допросам и пыткам подверглись более пятидесяти человек.

Следствие проходило до середины июня 1718 года, когда на очных ставках Алексея и Ефросиньи установили вину царевича, а он сам попал в каземат Петропавловской крепости и был подвергнут пыткам, во всем уподобившись своим сообщникам и в конце-концов разделив участь большинства из них.

Мученица Евдокия и великомученик Степан

В предыдущей книге серии «Неофициальная история России» мы расстались с Евдокией Федоровной Лопухиной, первой женой Петра, когда по воле царя Петра была она пострижена под именем Елены и под конвоем отвезена в Суздальский Покровский женский монастырь. Сыну ее, Алешеньке, было тогда восемь лет. Вот к этому-то времени, к году 1698-му, мы и вернемся, чтобы узнать, как складывалась жизнь бывшей российской царицы Евдокии Федоровны.

Итак, старица Елена оказалась в монастырской келье. Помаленьку житье несчастной стало налаживаться: кое-кто из родственников тайно слал ей пропитание и одежду, а вскоре пришли и первые весточки об Алешеньке. Писали ей, что сыну живется вроде бы неплохо: у родного отца живет и тому обучается, что надобно знать да уметь будущему царю, однако же, как только думала она об Алешеньке, материнское сердце ее обливалось кровью: учили мальчика невесть чему одни почти немцы, а чему могли научить еретики православного царевича, в чем наставить? А если и попадались среди учителей русские, то оказывались сплошь пьяницы да бабники. А если бы ни дядька его, князь Никифор Вяземский, да духовник Яков Игнатьев, то оказался бы царевич полностью в дьявольских тенётах1.

Так жила она в тоске и разлуке, узнавая о всяких делах с горечью и обидой, вспоминая свое горькое, как тогда ей казалось, царское житье, словно далекую сказку. Год шел за годом и, думалось несчастной, что не будет в этой постылой, однообразной жизни никакого просвета…

Как вдруг через десять лет черное монашеское житье вроде бы кончилось: на Рождество 1707 года Яков Игнатьев тайно привез в монастырь 17-летнего Алешеньку.

Порадовалась и поплакала тогда Евдокия, нежданно осознав при встрече со взрослым сыном, что идет ей 38-й год и вот-вот окончится ее бабий век, которого она и не видела. А летом случилось нечто столь дивное, о чем она никогда и не помышляла: пришла к ней такая нежная страсть, о какой не смела мечтать Евдокия ни в родительском доме, ни в царских палатах…

В жаркий июльский полдень 1708 года отворилась дверь кельи, и на пороге Евдокия увидела Федора Пустынника, а рядом с ним незнакомого офицера в зеленом Преображенском мундире, в сажень ростом, усатого, сероглазого, почему-то, вроде бы, беспричинно улыбавшегося. «Здравствуй, Евдоша», – произнес сероглазый великан. И она тут же узнала в незнакомце Степана Глебова. Кровь бросилась ей в голову, и Евдокия даже пошатнулась, сразу же вспомнив их общее детство, невинное и сладостное. Отец Федор и Каптелина, сообразив, что они здесь лишние, быстро вышли за дверь, оставив их вдвоем. Ах, с каким наслаждением слушали они друг друга! Как сочувствовали и сопереживали, узнавая о несчастьях, постигших их за те годы, когда они почти ничего не знали друг о друге!