Страница 8 из 47
Пророчества эти перекинулись к нам.
«Потребность читать отпадет, — говорилось в одной изданной у нас книге. — С романами Ремарка и Хемингуэя молодежь познакомит жевательная резинка. Школьных занятий и лекций в вузах не будет. Сроки обучения сократятся до минимума. Студентам технических институтов еще в самом начале обучения будет устраиваться грандиозный обед по сопромату, а медикам — банкет по анатомии человека. Один вечер — и труднейший материал усвоен».
Откликнулись на открытия науки и карикатуристы. Студент второпях запихивает в рот таблетки, помеченные «Том 1», «Том 2»… из коробки с надписью «Пушкин. Полное собрание»… Мать упрекает сына-школьника: «Учительница жалуется на тебя: ты совершенно перестал есть на уроках!»… За столиком сидят два человека, по виду разного интеллекта; низколобый в надвинутой кепке держит бутылку поменьше с надписью: «Арифметика» — на этикетке; перед лысым в очках бутылка пообъемистее — «Высшая математика»… Покупатель просит продавца: «Полкило Сименона, килограмм Агаты Кристи и триста граммов Конан-Дойла»… Человек старым дедовским способом читает томик Шекспира, соседи шушукаются: «Бедняга! У него, наверное, язва желудка…»
Редкий случай, на этот раз ученые сами предложили выступить в газете с разъяснениями по поводу «вещества памяти». В редакцию приехали из Пущина двое сотрудников Института биофизики — заведующая лабораторией физиологии и экспериментальной патологии памяти Ольга Сергеевна Виноградова и руководитель группы цитохимии памяти Сергей Иванович Розанов.
Как водится, в одной из редакционных комнат будто сам собой организовался чай. Потянулись сотрудники других отделов, которым по работе вроде бы совсем не требуется что-либо знать про память.
Итак, всему начало положил опыт с червями, съевшими других червей.
— Все бы ничего, — усмехается О. С. Виноградова, — но с этим опытом все с самого начала неясно. Пока никому не удалось доказать, что у планарий вообще можно выработать условный рефлекс.
Ученые специально занимались этим, потратили годы и пришли к выводу, что любое неприятное раздражение — ток, свет, пересадка в другую камеру — вызывает у этих червей один и тот же эффект, — как говорят ученые, общее повышение возбудимости. Этот же эффект вполне может проявиться у планарий, которым скормили их «обученных» собратьев.
Ну а как обстоит дело с крысами? Их способность обучаться не подлежит сомнению. При близком знакомстве с делом выясняется, что тут сработал «испорченный телефон». В отличие от публикаций в широкой печати, в научных публикациях говорится совсем не о том, что крысы, которым введено «вещество памяти», боятся входить в темную клетку. Там черным по белому написано: животные забегают туда, хотя никто их не заставляет это делать, и проводят в темноте от трети до половины времени эксперимента. Вывод же о том, что эти крысы восприняли боязнь темноты, сделан как раз на основе подсчета, сколько сидят в темной клетке обычные крысы и сколько те, которым сделаны инъекции. У последних срок вроде бы меньше…
Казалось бы: что же это за «перенос памяти»! Либо крысы боятся темноты, либо нет. А заключать о «скотофобии» на основании какой-то мелочной бухгалтерии — это, извините, неубедительно!
Но даже эта бухгалтерия вызывает сомнения, когда ее начинают проверять в других лабораториях. Дело дошло до того, что двадцать семь американских лабораторий выступили с официальным заявлением о том, что воспроизвести «перенос памяти» невозможно.
Тем не менее сторонники этой теории упрямо твердят: «Перенос памяти реально существует!» Они приводят все новые и новые доказательства этому. Оказывается, вводя «мозговой экстракт» обученных крыс в брюшную полость необученных, можно научить их нажимать на рычаг или открывать дверцу при звуке щелчка, сообщить им, какова правильная последовательность поворотов при поиске выхода из лабиринта…
И снова при знакомстве с научными публикациями оказывается, что все обстоит не совсем так, как о том трубит широкая печать. Крысы, которым сделали инъекции, просто блуждают в лабиринте на несколько секунд меньше, чем остальные.
И снова даже эти скромные результаты не подтверждаются в других лабораториях.
Тут в дело вступают оговорки: дескать, это дело необычайно тонкое, чтобы добиться успеха, надо учитывать множество обстоятельств. Важны, оказывается, и длительность обучения условному рефлексу, и даже день недели, когда начат опыт. Если обучение длится шесть дней, то «перенос памяти» получается, а если семь — нет. Если опыт начат в среду — все идет прекрасно, если в пятницу — наоборот. Если крысу обучают обходить препятствия справа — этот навык опять-таки можно передать с помощью шприца, если слева — попытки такой передачи тщетны. Наконец, имеет значение, где живет исследователь, в какой стране…
— Не правда ли, как все это напоминает парапсихологию! — восклицает С. И. Розанов. — Там тоже для воспроизведения результатов всегда требуется счастливое стечение обстоятельств, соблюдение десятков ритуальных условий. И как все это далеко от науки!
Теория, которую выдвигают Мак-Коннелл, Унгар и другие, просто фантастична. По их представлениям, всякое новое событие, попавшее в поле зрения человека или животного, приводит к тому, что клетки мозга образуют молекулу нового вещества — это и есть память о случившемся событии. Но, с другой стороны, такое вещество может быть выработано лишь в том случае, если это запрограммировано в генетическом аппарате данной клетки. Стало быть, рассуждая логически, следует заключить, что вся информация об окружающем мире, какую только может получить человек или животное, уже записана в их генах. Когда? Кем? Все выдающиеся открытия науки, все великие произведения литературы, все, что может произойти с человечеством в двадцать пятом, тридцатом, сороковом веках, — все содержится в генах каждого из нас. — Несомненно, это абсурд, — говорит О. С. Виноградова, — но несомненно и то, что подобный вывод с железной необходимостью вытекает из теории химического переноса памяти.
В принципе основные вещества, которые вырабатываются нервными клетками, не меняются в ходе эволюции — они одни и те же и у животных, способных к простейшему обучению, и у человека. Зато возрастает число нервных элементов, усложняются связи между ними. Потому-то общепризнанная точка зрения: запечатлевание новой информации обеспечивается тонкими пластическими перестройками этих связей под влиянием сигналов извне. Дело в связях, в структуре, а не в молекулах. Как сказал один американский биохимик, искать в мозгу особые «молекулы памяти»— это то же самое, как если бы мы взяли цветной телевизор, размололи его в порошок и с помощью химического анализа попытались определить, где же здесь источник красивых цветных изображений».
— Почему же при всем при этом работы по «переносу памяти» развиваются в нарастающем темпе? — задали вопрос журналисты.
Наши гости пожали плечами:
— Почему вообще то и дело в науке возникают сенсации, которые потом лопаются как мыльные пузыри?
В статье, которую О. С. Виноградова и С. И. Розанов напечатали в «Литературной газете» (третьим автором был академик М. Н. Ливанов, руководитель отдела проблем памяти Института биофизики), они ответили на поставленный вопрос более подробно. Смысл их ответа таков. Причин здесь может быть несколько. Это и излишняя увлеченность, которой нередко поддаются исследователи. И недостаточное знание смежных разделов науки. И, наконец, причины менее простительные. Золотой век, который еще не так давно переживала наука на Западе, миновал. Уже нет тех крупных ассигнований, которые были в 50-е и даже в 60-е годы. Многие научные учреждения закрываются, многие научные работники оказываются без работы. Получать средства на продолжение исследований, продлевать договор на следующий год становится все трудней. В этих условиях совесть ученого подвергается тяжкому испытанию. Кто послабей, не выдерживает, становится на скользкий путь, ведущий не к истине, а к благополучию. Один из таких путей — создание дутой сенсации, фабрикация результатов, не только обещающих скорые практические выводы, но, главное, доступные пониманию тех, от кого зависит дать или не дать деньги, кому далеко не всегда ясны тонкости научной работы. «Перенос памяти»— что может быть доходней?!