Страница 7 из 179
Человек своей эпохи, император имел и соответствующие взгляды на вопросы воспитания. Он говорил в отношении германского императора Вильгельма II: «Вилли производит впечатление дурно воспитанного. Не мое это дело, но будь он моим сыном, я бы порол его с утра до ночи!» Подобные обещания не расходились с практикой; три его сына: Николай, Георгий и Михаил вкусили плоды этой монаршей педагогики: «старшего он порол как Сидорову козу, среднего поднимал за уши и показывал Кронштадт, а младшего...»
Впрочем, по свидетельству современников, будущий российский монарх вызывал у окружающих недоуменное впечатление: «Наполовину ребенок, наполовину мужчина, маленького роста, худощавый и незначительный... Говорят, он упрям и проявляет удивительное легкомыслие и бесчувственность!» «Повесить щенка на березе или прищемить в дверях беременную кошку было для Ники парою пустяков. «Визжат? Хотят жить? Интересно, как они подыхают», — говорил Ники, смеясь».
Правда, уже взойдя на престол, «Николай II был достаточно воспитан, чтобы не выражать свою кровожадность открыто. Зато на охоте проявлял себя настоящим убийцей! Бывали дни, когда царь успевал набить тысячу четыреста штук дичи; в особом примечании Николай II записывал в дневнике с садизмом: «Убил еще кошку».
Нельзя не признать, что проказы юного Сосо бледнеют перед «шалостями» цесаревича, как и характер его отца — перед деспотичной индивидуальностью самодержца. Но не следует забывать, что и горийский сапожник, и российский император прежде всего были детьми своего времени, в котором потомство воспитывали не только нравоучениями. Кстати, отец Троцкого тоже порол своего сына, но, видимо, мало порол...
Конечно, Сосо был обычным ребенком, живым и жизнерадостным, любившим лазать по деревьям и карабкаться по скалам. Он смело бросался в бурные потоки рек у плотов, сплавляемых вниз по течению. Резвый и азартный, любознательный и активный, в детских играх он принимал на себя роль вожака, и товарищи интуитивно ощущали и принимали его превосходство. Это были живые ребячьи игры с прятками, погонями и засадами, волнующими детское воображение, которые он придумывал сам. Нарисовав углем усы и прилепив бороду, он изображал хевсура — горца Восточной Грузии или представлял народного героя Миндию.
Его сверстник П. Капанадзе вспоминал: «С виду Иосиф Джугашвили был худой, но крепкий мальчик. Жизнерадостный, общительный, он всегда окружен был товарищами. Он особенно любил играть со сверстниками в мяч (лапту) и «лахати». Это были излюбленные игры учеников. Иосиф умел подбирать лучших игроков, и наша группа всегда выигрывала».
Сосо шел восьмой год, когда была предпринята первая попытка определить его в школу. Бытует мнение, что мать будущего вождя мечтала о духовной карьере сына. Однако дело не только в желаниях Кеке.
В уездном Гори было шесть учебных заведений: учительская семинария, женская прогимназия, женская начальная школа, а также три училища — городское, духовное православное и духовное армянское. И по существу у Кеке не было выбора. По возрасту, национальности и даже полу выбор места учебы для мальчика был ограничен. Кроме того, обучение в училищах велось на русском языке, а Сосо, хотя и слышавший русскую речь с детства, не имел достаточной подготовки для занятий в школах, где преподавание велось на русском языке.
Осуществлению материнских планов помог случай. В1887 году, когда Сосо было около семи лет, Джугашвили переселились в дом православного священника Христофора Чаркивани, имевшего приход в окрестностях Гори. Двухэтажный дом священника находился в переулке Павловской улицы, и его многочисленная семья, состоявшая из двух сыновей, дочерей и их бабушки, жила наверху, а одну из сдаваемых внаем комнат на первом этаже заняли Бесо и Кеке с сыном.
Поскольку первая попытка отдать Сосо в школу не удалась, Кеке обратилась к детям священника с просьбой обучить ее сына русскому языку. Занятия начались успешно, и к лету 1888 года он приобрел необходимые знания. Священник тоже проявил участие к заинтересовавшему его ребенку и помог устроить его в училище. Знания, продемонстрированные способным мальчиком, были настолько очевидны, что его приняли сразу во второй подготовительный класс
Пожалуй, в этот период в первый раз проявился исключительный дар И.В. Сталина, сохраненный им до конца жизни, — редкая память. Эта природная черта его ума порой поражала современников. К. Ворошилов, познакомившийся с ним на Стокгольмской конференции в 1906 году, был удивлен тем, что его сосед по комнате с удивительной легкостью на память «читал большие отрывки из различных литературных произведений».
Максим Горький рассказывал французскому писателю Ромену Роллану, что, «прочитав страницу», Сталин «повторял ее наизусть почти без ошибок». Он без какого-либо напряжения запоминал массу прочитанных, услышанных или изученных сведений, имеющих для него практическое значение. Сами знания он усваивал глубже, чем окружавшие его люди.
Позже, в довоенный и особенно в военный периоды, феноменальная память и способность быстрой ориентации помогали ему руководить огромным военно-промышленным комплексом страны; заниматься дипломатической, культурной и экономической деятельностью государства, принимая своевременные и скорые решения.
«Он получал сведения отовсюду, — вспоминал Л.М. Каганович, — от каждого командующего фронтом, армией, наркома или замнаркома, представителя Ставки, уполномоченного ГКО, директора крупного комбината или оборонного предприятия. Он определял время, когда и куда направлять силы и резервы...» Это дало возможность сосредоточить «в одном кулаке, в одних руках промышленность, сельское хозяйство, железные дороги, снабжение, армию и военную коллегию руководителей».
Великолепная память позволила Сталину выработать собственный стиль организации управления. Заместитель наркома обороны СССР А.В. Хрулев отмечал, что во время работы Ставки и ГКО «никакого бюрократизма не было. На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников». На параде 7 ноября 1941 года речь Сталина была плохо записана на пленку, возникла необходимость запись повторить, и он произнес речь наизусть, воспроизведя произнесенное слово в слово.
Первого сентября 1888 года маленький Сосо вошел в училище с такой же решительностью, с какой Д'Артаньян въезжал в провинциальный Менг. «Я... увидел, что среди учеников стоит незнакомый мне мальчик, — рассказывал сын священника из селения Ткивани Вано Кецховели, — одетый в длинный, доходящий до колен архалук, в новых сапогах с высокими голенищами. Он был туго подпоясан широким кожаным ремнем. На голове у него была черная суконная фуражка с лакированным козырьком, который блестел на солнце».
Впрочем, великолепный Дюма уже описал подобную ситуацию: «Представьте себе Дон Кихота (правда, Дон Кихота в восемь лет. — К. Р.)... Дон Кихота без доспехов, без лат, без набедрников... Продолговатое смуглое лицо... взгляд открытый и умный, нос... тонко очерченный, челюстные мышцы чрезмерно развитые — неотъемлемый признак, по которому можно определить гасконца, даже если на нем нет берета».
Ах, уж эти «проклятые» гасконцы! А маленький Сосо был грузинским «гасконцем», хотя и не подозревал об этом; поэтому он «каждую улыбку воспринимал как оскорбление, каждый взгляд — как вызов». Переступая порог класса, он волновался. Его новые товарищи проучились вместе уже целый год, это был коллектив, небольшой клан детей священников, и он, сын сапожника, опоздавший к первому знакомству, мог ожидать любых каверз от этого уже сложившегося сообщества.
Он уже знал, как могут быть жестоки сверстники, насмехавшиеся над следами его болезни, отметившей лицо; и левой рукой он придерживал полу архалука не потому, что под ней скрывалась рукоять шпаги, — рука плохо слушалась, а его гордость не позволяла ему давать повод для насмешек. Однако юные поповичи не были искушены самоуверенностью слуг кардинала Ришелье; они приняли новичка с любопытствующим и бесхитростным простодушием.