Страница 20 из 42
Но волчица не выказывала никаких неудовольствий, и тогда Егор, подталкиваемый неясным, но сильным чувством, осторожно погладил волчицу по соскам. Они были нежные и в то же время шершавые и щекотали ладонь. Волчица по-прежнему не выдавала своего настроения, и Егор уже смелее провел рукой по ее животу.
— А кто там у нас? Волчатки-маслятки? — ласково спросил он и туг же убрал руку, потому что волчица, неожиданно обернувшись, потянулась к Егору.
— Ну не буду, не буду, — успокоил он ее, думая, что волчице надоели его чересчур вольные ухаживания и она предупреждает его. Но вместо этого волчица ткнулась холодным носом Егору в ладонь и вдруг лизнула ее.
Егор ожидал чего угодно, но только не этого. Волчья доверчивость так растрогала его, что он без всякой опаски обхватил руками шею волчицы и прижался лбом к ее лбу.
— Ах ты, моя хорошая, ах ты, моя милая! — приговаривал он и терся лбом о лоб волчины, ощущая на нем прикрытую редкой шерстью вмятину от пули. Эту пулю выпустил он сам, потому что жаждал убить волчицу, а еще раньше забрал у нее волчат, и хотя не убил их, это сделали за него другие, а он с чистым сердцем получил свои пол горы тысячи. И вот волчица простила ему все. Человек не простил бы, а дикий зверь простил. Ах ты, зверь, зверь! Ведь даже не знаешь, что всю душу перевернул. Или знаешь? Да кто ж тебя разберет, все молчишь да молчишь только смотришь. Живи, милая, рожай. Что там завтра будет — никто не скажет, одно знай: в обиду тебя никому не дам.
Наверное, Егор еще долго бы объяснялся с волчицей, но помешала жена. Когда она подошла — Егор и не заметил, почувствовал только, что волчица хочет освободиться от него. Он разжал руки, и волчица юркнула в конуру, и лишь аут Егор увидел жену. Она стояла возле заборчика и удивленно смотрела на Егора.
— А ты и впрямь оборотень, Егор! О чем это с волчицей-то шепчешься?
— Оборотень, Маш, оборотень! — весело отозвался Егор. — Хочешь, и тебя научу?
— Ладно уж болтать, иди лучше в дом, там тебя председатель дожидается.
— Что это он с утра пораньше?
— А разве я знаю? Велел позвать, а зачем, не сказал.
Председатель заходил к Егору, но обычно по выходным, а сегодня и работа еще не началась, а он зачем-то дожидается. Может, в кузнице чего понадобилось?
Но Егор не угадал. Председатель, встретив его на крыльце и поздоровавшись, сказал:
— Ну, Егор, дождался ты со своей волчицей. В районе откуда-то прознали про нее, вчера звонили. Спрашивают, кто разрешил держать волчицу в деревне.
— А им-то что! — сказал Егор возмущенно. — Тоже мне, нашли к чему прицепиться — волчица! Что она — по деревне бегает иль укусила кого? На цепи же сидит.
— На цепи или не на цепи, не в том дело. Не разрешается волков держать дома, запрещено. Я и сам не знал, этот, который звонил, сказал. Так что не доводи дело до скандала, Егор, отпускай волчицу.
— Да не могу я ее отпустить, Степаныч! На сносях она.
— На каких еще сносях? — удивился председатель.
— На обыкновенных, брюхата. Не сегодня завтра волчат принесет.
— Чудеса! — сказал председатель. — Сидит в конуре, и вдруг волчата. Это кто ж ее огулял, кобель деревенский, что ли?
Теперь пришла очередь удивиться Егору.
— А ты будто ничего не знаешь?
— Да что знать-то?
Егор понял, что все слухи, связанные с ним и с волчицей, обошли председателя стороной. Такое в деревне, где все знают друг о дружке, могло случиться только с ним: председателю не до слухов, он на завалинке не рассиживается, с утра и до ночи по делам. Пришлось вводить его в подробности.
— Ну как ее отпускать, такую? Она и до леса-то не добежит, родит по дороге.
— Да, неловко выходит, — согласился председатель. — Хоть и волк, а жалко. Но что-то надо делать, Егор. Нельзя и дальше так оставлять.
— Так и не буду. Ощенится, и отпущу.
— А волчат куда?
— Тоже в лес. Снесу в старое логово, а там волчица сама разберется.
Председатель усмехнулся.
— Ладно, что с тобой поделаешь. Позвонят еще, как-нибудь отговорюсь, но ты волокиту не разводи. Некогда мне волчицами заниматься, Егор, посевная на носу.
Волчата родились ночью. Голые и слепые, они ничем не отличались от щенят, и, пересчитав их, Егор только развел руками: волчица опять принесла пятерых. Как на счетах считает, посмеялся Егор. Он хотел накормить волчицу, ко она даже не притронулась к еде. Зато взахлеб вылакала две миски воды.
— Устала, милая, — сказал Егор. — Ну полежи, полежи, потом накормлю.
Он посидел у конуры, наблюдая, как сосут волчата. Вроде все знал о волчьей жизни, а бот видеть, как кормят волчицы, не доводилось. Правда, ничего нового в этом не было. Точно так же сосали и щенки собак, и котята: растопырив коготки, теребили лапками материнский живот, подминали друг дружку и тоненько пищали, когда теряли сосок. Но смотреть все равно было интересно: все-таки волки!
— Как хочешь, Егор, а я за ними ходить не буду, — сказала жена. — Что мне теперь, разорваться?
— А чего за ними ходить, они до июня будут в конуре, как миленькие. А там посмотрим.
Миленькие-то миленькие, однако Егор представлял, какие дела начнутся, когда волчата подрастут. Нести их в лес сейчас, как обещал председателю, Егор не решался: до логова надо шагать часа три, а волчата такие маленькие, что в мешке и не донесешь, задохнутся. Но сложность заключалась даже не в этом. Волчат можно было положить и в лукошко, там с ними ничего не станется, но ведь волчица не даст их. А отбирать силой — значит снова ожесточать волчицу, чего Егор не согласился бы делать ни за какие деньги. Вот подрастут волчата, сказал он, начнут выходить из конуры, тогда и сделаем все в лучшем виде. Пока в районе опять хватятся, воды много утечет.
Через неделю волчата проглянули, а потом начали все быстрее и быстрее обрастать шерстью, и с каждым днем в них все сильнее угадывалось волчье обличье. Большеголовые, с острыми ушками, они теперь мало походили на собак, а намечавшийся продолговатый разрез глаз выдавал их окончательно.
Чтобы не беспокоить волчицу, Егор даже не притрагивался к щенкам, хотя ему не терпелось узнать, кого в помете больше — мальчиков или девочек. По опыту Егор знал, что раз на раз не приходится, в один год бывает больше девочек, но чаще все же наоборот. Наверное, оттого, что волков выживает меньше, чем волчиц. Как ни крути, а волк рискует чаще. Ему и за волчицу драться надо, и пищу добывать, и лет обо караулить, и уж тут, рано или поздно, а пропадешь.
Дочка, узнав про волчат, каждый день просила Егора показать их, и Егор был не против, но жена протестовала.
— Да зачем ей эти волчата! У них, чай, блох не знаю сколько.
— Ну какие блохи, Маш? — говорил Егор. — Волчицу я вычесывал, откуда им взяться. Пусть Катя посмотрит волчат, а?
— Боюсь я, Егор. Ненормальная твоя волчица. Мимо идешь, а она так и зыркает.
Что правда, то правда. Егор давно заметил, что волчица недолюбливает жену. Но ведь и Маша тоже не жалует волчицу. Конечно, плохого ничего не делает, зла на нее не держит, но и ласкового слова не скажет. Ведь сколько они спорили насчет волчицы. А она все понимает, чует, что Маша а душе против нее настроена.
Но все же Егор уговорил жену, и как-то, собравшись кормить волчицу, взял с собой дочку.
Волчица издали увидела их и вылезла из конуры. Волчатам тоже хотелось посмотреть, что творится вокруг, но они еще боялись выползать наружу. Сгрудившись возле лаза, они с любопытством смотрели на Егора.
— Ну, покормим волка, Кать?
— Покормим, — ответила дочка, держась, однако, за Егора.
— А ты боишься его?
— Боюсь. Волки кусачие.
— Это кто же тебе сказал?
— Бабушка Шура.
— А-а, — протянул Егор.
Бабушка Шура была мать жены, она чаще другой бабушки сидела с внучкой и, укладывая ее спать, частенько напевала вполголоса про серого волчка, который может прийти и схватить Катю за бочок, если она не будет спать. В детстве и Егора укладывали под эту песенку, и он помнил, как боялся волчка.