Страница 4 из 16
Ровный гул, сопровождающий полет сияющей ладьи, понемногу отдалялся, пока не стих совсем. Вита с чернобородым снова вышли на улицу. Люди начали расходиться. И Вите вдруг захотелось только одного: упасть где стоишь — и спать, спать, спать… Но спутник ее шел дальше, и она из последних сил заставляла себя переставлять ноги. Узкий извилистый переулок, в который они свернули, вывел их на заброшенный двор, где царили беспорядок и запустение. Под ноги попадал разный хлам. Покинутые дома — многие носили следы пожара — неприветливо глядели на них темными пустыми окнами.
Чернобородый наконец остановился. Остановилась и Вита. Только упрямство помогало ей держаться на ногах. Она не в состоянии была сделать еще хотя бы шаг, и ее спутник, похоже, это понял. Он повернулся к ней, ободряюще похлопал по плечу, а затем вдруг подхватил на руки и понес. Вита протестующе завертела головой и сделала слабую попытку освободиться. Ей стало стыдно: ведь он устал не меньше, чем она! Но глаза чернобородого утратили блеск стали и смотрели с таким теплом и сочувствием… Она положила отяжелевшую голову на грудь этому все еще непонятному, но уже не чужому ей человеку, прислонилась щекою к грубой ткани желтого плаща и провалилась в сон, словно в пропасть.
IV
«Крейона уважают даже лавочники», — говаривала тетушка Йела. Тех, кому он помог и кого спас, в городе было немало. Благородные горожане смотрели сквозь пальцы на то, что считали его слабостями и причудами, в том числе и на присутствие в его доме Эрлис, которая была уже не девчонкой, а девушкой. В Гресторе знали: он ее учит. В отсутствие Крейона ей даже пришлось несколько раз оказывать первую помощь пришедшим больным, и он потом похвалил ее: все было сделано верно.
Все мысли и заботы Эрлис сосредоточились на Крейоне, ее первейшей обязанностью было помогать ему и учиться у него. Все остальное не имело значения. Потому она не замечала изменений в жизни Грестора, но сразу отметила новое в поведении Крейона.
Он стал молчаливым и хмурым. Может, это оттого, что у них в последнее время меньше пациентов, спрашивала себя Эрлис. Да нет, не похоже, он, наоборот, всегда радовался, если люди реже болели.
Не появились ли у Крейона враги? — рассуждала дальше Эрлис. У него было безусловное превосходство над другими лекарями, и это давно признали жители Грестора, отдавая ему предпочтение, однако завистников у Крейона как будто не было — он никогда не отказывал своим коллегам в совете, а когда этот совет приносил успех, позволял им присваивать и славу, и вознаграждение.
Если бы неудачи в лечении или опытах не давали ему покоя, она бы знала об этом. Нет, его странная подавленность, убеждалась Эрлис, могла быть связана только с одним — с новым правителем Грестора Сутаром, который возобновил древний культ Бисехо — Грозного бога, бога власти и кары. Два этих имени все чаще возникали на устах у горожан, и всегда их произносили со страхом и уважением. Откуда-то появились забытые изображения Грозного бога, теперь они были в каждом доме, а на улицах поставили столбы, с которых смотрело на прохожих свирепое лицо сурового божества.
Рассказывали о том, как в один хмурый, ненастный вечер над замком появилась сверкающая ладья, в которой во всем своем грозном величии стоял Бисехо. Старые люди узнали его чудовищный лик. Так повторялось изо дня в день, в одно и то же время. Прежний правитель, не больно усердствовавший в почитании ужасного пришельца, скоропостижно скончался. Говорили, что это Бисехо покарал его. А на смену ему пришел ранее никому не известный Сутар
— он был угоден Грозному богу.
Любимым цветом нового правителя был желтый цвет, который он считал цветом радости и достатка. Все население разделили на ступени. Самая высокая ступень — желтая. Тот, кто достиг ее, получал из рук Сутара желтый плащ с красной каймой, а также право выкрасить свой дом в желтый цвет. Встать на эту ступень мог каждый, независимо от того, какое положение занимал в обществе прежде, если он делом доказал свою преданность новой власти. Оранжевый и красный цвета также означали благосклонность правителя, богатство и почести. Далее шли фиолетовая, затем синяя, зеленая и коричневая ступени. Каждый должен был носить плащ одного определенного цвета. Но за личные заслуги Сутар от имени Грозного бога мог перевести человека на более высокую ступень. Низшим ступеням раздавали еду и одежду, а когда наступали холода, то и топливо, правда, всего этого редко хватало на то, чтобы сводить концы с концами, но все больше людей приносило клятву на верность новой власти и признавало Бисехо наивысшим божеством. Перед ним трепетали, а про Сутара рассказывали невероятные вещи: будто бы он, впервые увидев человека, мог все про него рассказать, будто бы слышал каждое слово, вымолвленное о нем или о Бисехо, где бы оно ни прозвучало, и воины в блестящих шлемах забирали в замок всех тех, кто осмелился так или иначе выказать свое недовольство. Крейон, правда, считал, что это следствие доносов тех, кто стремится выслужиться перед Сутаром. Некоторые вовсе не вернулись из замка, и об их исчезновении ходили слухи один страшнее другого. Тех же, кого отпускали домой, словно кто-то подменил. Эрлис хорошо знала кузнеца, жившего по соседству, веселого, острого на язык силача. Слыхала, как отпускал он колкие шуточки в адрес самого Грозного бога. Из замка он пришел с потухшими глазами и больше не шутил… Жена его долго плакала, а дети сперва поглядывали на отца с удивлением, а потом стали обходить его стороной. Но работал он теперь с особым рвением и за день успевал сделать больше прежнего… Да если б только один кузнец! Таких, как он, можно было встретить на каждом шагу — равнодушных ко всему людей, знавших лишь работу, еду и сон. Уличная певица, живая и яркая, как огонек, рыжая девушка, теперь, потупив глаза, пела лишь тягучие и заунывные древние гимны Грозному богу — другие песни были запрещены. В Гресторе не стало слышно смеха. Матери перестали рассказывать детям сказки, чтобы ненароком не сказать чего-нибудь неуместного: трудно было угадать, что сочтут крамольным завтра. Находились и смельчаки, которые решились бросить все и уйти куда глаза глядят — лишь бы подальше от Грестора. Как сложилась их судьба, было неизвестно, и уж совсем тихо, озираясь по сторонам, шептали о том, что многие из них укрылись высоко в горах, среди неприступных скал, и собирают силы против Сутара. Называлось даже имя их предводителя — Ратас. Говорили, что он владеет тайным знанием, чарами, без них Сутара не победить — человеческих сил для этого мало…
Страх окутал город, словно густой туман, он был таким ощутимым, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до него. Каждый месяц носился над Грестором в своей золотой ладье Грозный бог, и все больше народу приходило поклониться ему. Однако Крейон не ходил туда ни разу, а Эрлис поступала так же, как и он.
Но однажды утром в дверь их дома постучал высокий человек в желтом плаще с красной полосой. Он передал Крейону приглашение в замок. Впрочем, это был скорее приказ немедленно явиться.
Эрлис открыла посланцу дверь, и от первого же взгляда на его холодное сухое лицо с длинным носом и тонкими губами сердце ее сжалось в предчувствии беды. Она успокаивала себя, как могла. Если и вправду Сутар видит человека насквозь, то Крейону бояться нечего: за всю свою жизнь он никому не причинил зла! И все же, когда он отправился в замок, девушка места себе не находила. Как в прежние времена, все у нее валилось из рук, она даже разбила чашку — в этом доме такое с ней случилось впервые! Чашка была не такой уж и красивой, но Эрлис отчего-то стало ужасно жаль ее, и она горько заплакала.
Девушка просто представить себе не могла, как она будет жить без Крейона. Однако к вечеру он вернулся и несказанно удивил ее тем, что был спокоен, доволен, даже улыбался! Эрлис просияла: недаром же она так верила в него!
Хотя Крейон ничего не рассказывал ей, а напротив, сразу же прошел в голубую комнату и попросил его не беспокоить, Эрлис заснула безмятежным сном.