Кракатит

— Который час? — равнодушно спросил Прокоп.

— Четыре… Пять минут пятого. Скажи… тебе ничего не надо?

Прокоп закрыл глаза, решив не интересоваться больше ничем на свете. Томеш заботливо укрыл его, и снова стало тихо.

Вдруг Прокоп широко открыл глаза. Он увидел над собой незнакомый потолок, по карнизу бежал незнакомый орнамент. Протянул руку к своему ночному столику — рука повисла в пустоте. Испуганно повернул голову и вместо своего широкого лабораторного стола увидел чей-то чужой столик с лампочкой. Там, где было окно, стоит шкаф; на месте умывальника- какая-то дверь. Все это совсем сбило его с толку; не в силах понять, что с ним происходит и где он очутился, он, преодолевая головокружение, сел на кровати. Постепенно сообразил, что он не дома, но не мог вспомнить, как сюда попал.

— Кто тут? — громко спросил он наобум, с трудом ворочая языком.

— Пить! — помолчав, добавил он. — Пить!

Тягостная тишина. Прокоп поднялся с постели и, пошатываясь, отправился искать воду. На умывальнике нашел графин, и жадно припал к нему; на обратном пути к кровати ноги его подкосились, и он сел на стул, не в состоянии двигаться дальше. Сидел он, наверное, очень долго и совсем замерз, потому что облился водой из графина; ему стало очень жаль себя — вот попал бог знает куда и даже до постели добраться не может, и так он одинок, так беспомощен… и Прокоп расплакался по-детски, навзрыд.

Выплакавшись, он почувствовал, что в голове у него прояснилось. Он даже смог добраться до постели и улегся, стуча зубами; едва согревшись, уснул обморочным сном без сновидений.

Когда он проснулся, шторы были подняты, за окном стоял серый день и в комнате немного прибрали; он не мог сообразить, кто это сделал, зато помнил вчерашний взрыв, Томеша и его отъезд. Отчаянно трещала голова, давило грудь и зверски терзал кашель. "Плохо дело, — сказал себе Прокоп, — очень плохо; надо бы домой да в постель". Он встал и начал медленно одеваться, то и дело отдыхая. Какая-то страшная тяжесть сжимала грудь. Одевшись, посидел, трудно дыша, безразличный ко всему.

И тут коротко, нежно звякнул звонок. Прокоп с трудом поднялся, пошел отворять. В коридоре у порога стояла молодая женщина; вуаль закрывала ее лицо.

— Здесь живет… пан Томеш? — смешавшись, поспешно спросила она.

— Прошу вас. — И Прокоп отступил, пропуская ее; и когда она, немного нерешительно, прошла совсем близко, на Прокопа повеяло едва ощутимым, тонким ароматом; он с наслаждением вдохнул его.

Усадив гостью у окна, он сел напротив, изо всех сил стараясь держаться прямо. Он чувствовал — от этого он кажется строгим и чопорным, что внушало крайнюю неловкость и ему самому и девушке. Она сидела, потупившись, и кусала губы под вуалью. О нежное, тонкое лицо, о руки — маленькие и неспокойные! Внезапно она подняла глаза, и Прокоп затаил дыхание, пораженный: такой прекрасной она ему показалась.

— Пана Томеша нет дома? — спросила гостья.

— Томеш уехал, — нерешительно ответил Прокоп. — Уехал сегодня ночью, мадемуазель.

— Куда?

— В Тынице, к отцу.

— А он вернется?

Прокоп пожал плечами.

Девушка склонила голову, руки ее беспокойно задвигались, словно борясь с чем-то.

— Он сказал вам, почему… почему…

— Сказал.

— И вы думаете — он это сделает?

— Что именно, мадемуазель?

— Застрелится…

Молнией блеснуло в памяти — он видел, как Томеш укладывает револьвер в чемодан. "Быть может, завтра со мной произойдет это самое — "бац", — процедил тогда Томеш. Прокоп не хотел рассказывать об этом девушке, но выражение лица, вероятно, выдало его.

— О боже, боже! — воскликнула девушка. — Это ужасно! Скажите, скажите…

— Что?

— Не может ли… не может ли кто-нибудь поехать к нему? Если бы кто-нибудь ему сказал… передал… Тогда ему не нужно будет этого делать, понимаете? Если бы кто-нибудь поехал к нему сегодня же…

Прокоп не отрывал глаз от ее рук, которые она сжимала в отчаянии.

— Я поеду, мадемуазель, — тихо сказал он. — Кстати… я собираюсь, кажется, в те края. И если хотите, я…

Девушка подняла голову.

— Нет, правда? — радостно воскликнула она. — Вы можете?

— Видите ли… Я его старый… старый товарищ, — объяснил Прокоп. — И если вам надо передать ему что-нибудь… или послать — я с удовольствием.

— Господи, какой вы хороший! — одним дыханием произнесла она.

Прокоп слегка порозовел.

— Пустяки, — возразил он. — Просто случайное совпадение… я сейчас как раз свободен и все равно собирался куда-нибудь поехать… и вообще, — смутившись, он махнул рукой. — Не стоит и говорить. Я сделаю все, что вы хотите.

Девушка покраснела и поспешно отвела взгляд.

— Прямо не знаю, как вас… благодарить, — смущенно сказала она. — Мне так неудобно… Но это очень важно, и потом, ведь вы его друг… Не думайте, что это для меня… — Она превозмогла смущение и устремила на Прокопа чистые прекрасные глаза. — Я должна передать ему одну вещь от другого человека. Я не могу вам сказать…

— И не надо, — быстро вставил Прокоп. — Я передам, вот и все. Я так рад, что могу вам… что могу ему… А на улице дождь? — внезапно спросил он, взглянув на ее мокрую горжетку.

— Дождь.

— Это хорошо, — заметил Прокоп; на самом деле он просто подумал, как приятно было бы охладить лоб, если бы он посмел прижаться к ее горжетке.

— У меня нет с собой этой вещи, — сказала гостья, вставая. — Просто маленький сверточек. Не могли бы вы подождать… я принесу через два часа.

Прокоп поклонился, как деревянный, боясь потерять равновесие. В дверях она обернулась и пристально взглянула на него.

— До свидания, — и исчезла.

Прокоп сел и закрыл глаза. Дождевая роса на горжетке, густая, вся в каплях вуаль; тихий голос, аромат, беспокойные руки в тесных, крохотных перчатках; прохладный аромат, ясные глаза под красивыми, четкими бровями — от их взгляда кружится голова. Мягкие складки юбки на круглых коленях, руки, маленькие ручки в тесных перчатках… Аромат, глухой, дрожащий голос, личико нежное, побледневшее… Прокоп закусил дрожащие губы. Грустная, смятенная, отважная. Серо-голубые глаза, глаза чистые, ясные. О боже, боже, как льнула вуаль к ее губам!

Прокоп застонал, открыл глаза. Это — девчонка Томеша, сказал он себе в слепой ярости. "Знала, куда идти, она здесь не впервые. Быть может, здесь… здесь, в этой комнате… В невыносимой муке Прокоп впился ногтями в ладони. — А я, дурак, навязываюсь ехать к нему! Я, дурак, повезу ему письмецо! И что… что мне за дело до нее?"

Тут его осенила спасительная идея. Сбегу домой, в свою лабораторию, в свой домишко на холме!

А она пусть явится… пусть делает что хочет! Пусть… пусть…. пусть едет к нему сама, если… если ей это так важно…

Он окинул взглядом комнату; увидев смятую постель, устыдился, застелил ее, как привык делать дома. Потом ему показалось, что получилось неважно — начал перестилать, приглаживать, а там и за все принялся, убрал комнату, попытался покрасивее уложить складки гардин; потом сел ждать — а голова кружилась и грудь раздирало давящей болью.