Страница 23 из 30
…Они тогда шли по набережной. Впереди показалась скамейка. Раньше она стояла наверху, но её зачем-то сбросили вниз. На скамейке сидел бывший предводитель местных хулиганов Фонарёв, внимательно смотрел на Сашу и Надю.
Это был страшный человек. У Нади портилось настроение, когда она его видела. После восьмого класса Фонарёва перевели в ПТУ. Оттуда он прямым ходом двинулся в колонию. Вернулся как раз к призыву в армию, но, видать, привёз такую характеристику, что в армию не осмелились призвать. По слухам, Фонарёв работал носильщиком на Киевском вокзале.
Сейчас это был платяной трёхстворчатый шкаф, но Надя помнила его ещё юным — кухонным. Тогда достаточно было появиться Фонарёву в беседке, где царило весёлое оживление, на площадке, где играли в мяч или в теннис, всякая жизнь там немедленно останавливалась. Надя помнила драки на пустырях. Её окна выходили во двор. Весной, ранней осенью она не могла спать: из тёмных глубин двора разносился многократно усиленный эхом победительный гогот Фонарёва. Надя ненавидела эту тупую скотину. Будь у неё винтовка, она бы как снайпер уложила Фонарёва из окна, лишь бы только не слышать похабного, оскорбляющего достоинство гогота. Помнила она и как однажды (они тогда учились в седьмом классе) Саша вдруг остался на площадке, когда там появился Фонарёв с приятелями. Драка была неравной. Сашу били ногами. Никто не пошевелился. Наде показалось, что убьют. Но с тех пор Фонарёв выделял Сашу из общего бессловесного стада.
В последние месяцы Фонарёв изменился. Он бросил пить, пьяным, во всяком случае, по улице не ходил. По утрам на виду у всего дома делал зарядку на турнике, наращивал и без того нечеловеческие мышцы. Если прежде неделями не брился, ходил в рваных джинсах, в кедах на босу ногу, тряс неприлично засаленной гривой, то теперь одевался подчёркнуто аккуратно и чисто, носил защитного цвета, похожие на галифе, брюки, отличную кожаную (видимо, заработки носильщика позволяли), куртку, был неизменно выбрит, коротко подстрижен. Недавно Фонарёв совершил и вовсе благородный поступок: избил двух магазинных грузчиков, якобы оскорбивших стоявшую в очереди женщину.
Надя не верила, что он исправился.
В последний раз судьба свела её с Фонарёвым в прошлом году. Надя только что рассталась с Мариком, как всегда высадившим её на углу, шла по ночному двору. Светила луна. Под деревом в перекрестье ветвей стояли двое. Тени их были чудовищны. Намерения явно не добры. «Но не здесь же, — с тоской подумала Надя, — не в двух же шагах от родного подъезда? Заору!» Под деревом чиркнула спичка. Огонёк осветил белое, большое, как супница, лицо Фонарёва. «Девочка… — прищурился он, дыхнул ей дымом в лицо, — поздненько, поздненько…» Надя шла не останавливаясь. Воистину, не ведаешь, от кого придётся слушать наставления! «Чего ты в нём нашла? — На плечо ей вдруг опустилась тяжёлая, как сырая дубина, рука. Надя дёрнулась. Рука на мгновение вдавила её в асфальт. — Лысый, старый, пузатый… Деньги, что ли, платит? Так ведь деньги не главное. Вот так, — обратился Фонарёв к невидимому собеседнику, — разлагается ими нация, опошляется всё святое. В пятнадцать лет законченная б… Разве получится из неё хорошая мать, верная жена?» Рука легонько толкнула её вперёд.
…И вот этот страшный человек поднялся им навстречу со скамейки. Надя вцепилась Саше в рукав. Он посмотрел на неё удивлённо. Саша был совершенно спокоен. Надя перевела дух. Фонарёв тоже был настроен миролюбиво. «Девочка…» — даже улыбнулся Наде. Вероятно, запамятовал, что она «законченная б…». «Ну, — спросил Фонарёв, — что скажешь, юноша? Подумал?» — «Да, — ответил Саша, — но я не играю в эти игры». — «Обижаешь, — голосом, лишённым всякого выражения, произнёс Фонарёв, — мы что, по-твоему, дети?» — «У нас это невозможно. По сути. Ваше дело: хотите — играйте. Я не буду», — Саша отвечал спокойно. Но Надя чувствовала: разговор ему тяжёл, неприятен. «Ты трус, — сказал Фонарёв, — я ошибся в тебе, ты трус!» — «Я не трус. — У Саши побелели скулы. — Но я не могу серьёзно относиться к тому, во что не верю, что нелепо, бессмысленно!» — «А что лепо, смысленно? Терпеть развал? Смотреть, как гибнет народ? Ждать, когда всё рухнет?» — «Не знаю, — помолчав, ответил Саша, — но… этим развал не остановишь, народ не спасёшь. Я не могу, Фонарь, делить людей на чистых и нечистых». В голосе его звучало неподдельное отвращение. «Зато они могут!» — крикнул Фонарёв. Они стояли, опершись на парапет, смотрели на воду. Она была странно чистой в тот день. На воде качались утки. Фонарёв медленно опустил руку в карман. Надя похолодела: сейчас он достанет нож! Фонарёв достал завёрнутый в бумагу бутерброд, развернул. Он отщипывал от него кусочки, бросал в воду. Это было невероятно: Фонарёв кормил уток! «Значит, в субботу не придёшь?» — «Нет, Фонарь, это совершенно исключено», — твёрдо ответил Саша. «Надеюсь, ты понимаешь, — отвлёкся от уток, внимательно взглянул на Сашу Фонарёв, — это не последняя наша встреча? Хочешь ты или не хочешь, но нам придётся кое-что уточнить». Саша пожал плечами. «Да, чуть не забыл, — сказал Фонарёв, — посмотрел учебнички?» — «Когда вернуть?» — «Сам зайду», — Фонарёв тщательно вытер руки носовым платком, пошёл прочь. Надя со страхом смотрела на удаляющуюся квадратную спину. «Чего ему надо? Что он говорил?» — «Всё это чушь, — ответил Саша, — забудь про это».
Но Надя не забыла.
Она думала об этом даже сейчас в парикмахерской под железное чириканье ножниц. Это было удивительно, но Сашины дела, которых она не знала, волновали её несравненно больше, чем дела некогда близких людей — Марика и Гриши. «Наверное, поэтому, — подумала Надя, — мы с ним до сих пор не близки. Всё настоящее — одновременно притяжение и отталкивание». Почему-то ей казалось, что всё, связанное с Сашей, не идёт в сравнение с делишками Марика или Гриши. Марин заколачивал деньгу. Гриша рыл землю, чтобы вырваться за границу. Оба были ничтожествами. В случае же с Сашей речь шла не о материальном, не о престиже — о чём-то большем. Ей хотелось пройти весь путь вместе с Сашей, хотя она и чувствовала, что в конечном итоге это беда. Но отчего-то казалось, что пропасть вместе с Сашей честнее, нежели наслаждаться жизнью вместе с Мариком или Гришей. Надя чувствовала это сердцем, умом же понимала, что скорее выберет последнее.
А может, она всё придумала?
Ничего этого нет?
«Мне не нужна близость с ним, — отчётливо, словно не подумала, а прочитала аршинными буквами Надя, — чтобы потом от него не отступиться. Я буду знать, что он прав, но не смогу быть с ним до конца, потому что… Потому что…» Ей сделалось стыдно, хоть она и не привыкла стыдиться себя.
Надя вышла из парикмахерской. До начала выпускного вечера оставалось три часа. «Поэтому я не сделаю навстречу ему и крохотного шажочка! Что делать? Мне нужны не страдания, а всего лишь штаны…»
…Надя побежала к лестнице, ведущей на набережную. Внизу зеленела трава. По реке медленно ползла серая баржа. Надя подумала, что не найдёт Сашу, но нашла почти сразу — внизу на причале, к которому в сезон приставали курсирующие по Москве-реке речные трамвайчики. Вот только железную будку, где должна была помещаться касса, всё время опрокидывали. Она и сейчас лежала поваленная.
Саша сидел на ступеньках у самой воды. Ветер шевелил светло-русые пряди на затылке. Совсем по-мальчишечьи, нестриженые волосы косицей уходили за воротник. Необъяснимая нежность захлестнула её, хотя, конечно же, косица, уходящая за воротник, не давала к тому повода. В глазах у Нади стояли слёзы. Она высушила на ветру глаза, окликнула Сашу. Он обернулся. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Наде показалось, всё плывёт, быть может, новые слёзы застлали взгляд? Она плакала очень редко и сама не понимала, что с ней сегодня. Саша улыбнулся, лицо его осталось спокойным.
— Твоя стрижка бесподобна, — сказал он.
«Не то! — подумала Надя. — Не то…» Она чего-то ждала от Саши и в то же время убеждала себя, что это не нужно.
Надя попросила у него сигарету, хотя курение не доставляло ей никакого удовольствия. Она сама не знала, зачем курила.