Геополитический романс

Он сам не заметил, как вкатился в утренний, переполненный машинами и людьми Гамбург с каналами, набережными, цветами, чайками, чёрным каменным и стеклянным, отражающим небо, центром. Приткнув «форд» на набережной возле представительства какой-то авиакомпании, Аристархов, пошатываясь, выбрался из машины, и огромный богатый красивый город объял его, растворил в себе, как песчинку.

Прихлёбывая то пиво, то коньяк, твёрдо отказываясь от услуг утренней проститутки, отгоняя торговца наркотиками, брезгливо посылая куда подальше пожилого подкрашенного господина, Аристархов ощущал себя неестественно своим в немецком мире, каким никогда не ощущал себя в мире русском. Всё здесь было ясно и просто. Если молодой человек пьёт с утра в припортовых кабаках, значит, он вступил на стезю порока. Значит, единственная задача — помочь ему максимально полно реализовать себя в пороке в соответствии с его финансовыми возможностями. Аристархов вышел на свежий воздух, и уже не проститутки, но вполне приличные девушки — туристки, датчанки, а может, норвежки, позвали его на прогулочный катер. Мир был двуедин, и человек, как и во все века, сам определял, на тёмной или светлой стороне ему быть.

Это было невероятно, но, слоняясь по Гамбургу, Аристархов забыл, что он русский, что отныне у него нет ни любимой жены, ни Родины, ни армии, ни командира, ни дома, — вот так, раз, и ничего нет, как это частенько случается с русскими людьми, независимо от времени, в котором они живут.

Вспомнил под вечер в пустынной пивной за столиком, когда кто-то вдруг вежливо поинтересовался, нельзя ли присесть. Под вечер Аристархов, как и всякий молодой русский, которому изменила любимая жена, был склонен к меланхолическому самосозерцанию. Он оторвал от кружки полные грусти глаза и увидел перед собой герра Вернера. Герр Вернер был в защитного цвета брюках и в кожаной куртке, то есть одет почти так же, как Аристархов, — чтобы удобно было в дороге и вообще удобно. Только немцу герру Вернеру, по всей видимости, вчера ночью жена не изменила с дряхлым русским старцем, поэтому герр Вернер, в отличие от товарища Аристархова, был трезв и выбрит. Зато товарищ Аристархов был значительно моложе герра Вернера. Суточная щетина, тени под глазами, вечерняя меланхолия сообщали ему известную романтичность. Товарищ Аристархов, таким образом, выигрывал у герра Вернера в глазах среднестатистической немецкой девушки, но проигрывал не только герру Вернеру, но и острозадому пигментному старцу в глазах собственной жены. Аристархов неожиданно подумал, что, несмотря на очевидные различия, между ним и герром Вернером есть и что-то общее и что это общее, пожалуй, важнее различий. Только вот что это, он сразу не мог сообразить.

Герр Вернер махнул рукой, и немедленно появился кельнер с меню. Меню в пивной всегда казалось Аристархову излишней роскошью. В пивной Аристархов главным образом пил пиво, для этого не требовалось меню.

— Не ожидал встретить вас в Гамбурге, полковник, — удивился Аристархов.

Герр Вернер заказал водку, икру и омара.

— Гуляете, полковник? — ещё больше удивился Аристархов.

— И вы гуляете, капитан, — усмехнулся герр Вернер, — естественно, за счёт бундесвера.

— С чего бы это? — усомнился в неожиданной щедрости бундесвера Аристархов. Он обратил внимание, что пивная как-то незаметно опустела. Казалось бы, вечер, конец рабочего дня, промышленный район, самое время туркам пить пиво, а вот поди ж ты.

— Обсудим и это, — аккуратно повесил куртку на спинку стула герр Вернер. — Если вы, конечно, не спешите, капитан.

Аристархов промолчал, и герр Вернер наполнил рюмки водкой.

— Не скрою, мне доставляет огромное удовольствие выпить с таким профессионалом, как вы, капитан!

Вероятно, надо было ответить в том же духе, мол, и мне, полковник, приятно с таким профессионалом. Только, во-первых, Аристархову не было приятно, скорее, наоборот. Во-вторых, профессионализм герра Вернера пока ещё был для Аристархова под вопросом. В-третьих, куда, к чёрту, пить, когда пивная совершенно очищена от турок, а у всех дверей расселись крепкие немецкие парни, тоже, надо думать, не последние профессионалы. Поэтому Аристархов промолчал, мучительно соображая, откуда странное чувство, что между ним и герром Вернером что-то общее?

— Ваше здоровье, капитан! — поднял рюмку герр Вернер. — Да бросьте вы, рюмкой больше, рюмкой меньше, есть моменты, когда выпить просто необходимо.

«И их в моей жизни всё больше и больше», — подумал Аристархов, выпил, не чокаясь.

Официант почтительно расставлял на столе тарелки и приборы. Аристархов прикинул: если он прямо сейчас выключит герра Вернера прямым в челюсть, затем, прикрываясь официантом, как щитом, ломанется к двери… Нет, что он сможет без оружия? Аристархов вдруг ощутил чудовищную, как после суток в вертолёте, усталость.

— Чего вам от меня надо, полковник? — спросил он.

— Мы солдаты, капитан, — ответил герр Вернер. — Мы поймём друг друга.

Аристархов понял, что напрасно сомневался в профессионализме герра Вернера.

— И я, и вы, капитан, — мы бесконечно одиноки в этой жизни. Настоящие солдаты неизменно одиноки в любой мирной жизни. Настоящие солдаты должны приходить друг другу на помощь, ведь так, капитан? Я хочу вам помочь. Как солдат солдату.

Аристархов подумал, что вполне может статься, герр Вернер и прав — они оба солдаты. Только вот одиноки по-разному. За герром Вернером набирающая мощь объединённая Германия, крепчающий бундесвер, здоровая немецкая семья, дом, скорее всего, не один, материальный достаток. За Аристарховым — существующая исключительно как географическое понятие Россия, расползающаяся, как гнилая мешковина, армия, спутавшаяся с пигментным, штурмовавшим во вторую мировую Сталинград немцем жена, бездомье и безденежье. Одиночество герра Вернера — одиночество сильного, твёрдо знающего, куда употребить силу, единственно сознающего, что силы пока недостаточно. Но скоро. Одиночество Аристархова — одиночество не то чтобы слабого, побеждённого, но обессилевшего, одиночество униженного и оскорблённого, у которого в одночасье отняли всё, но который не только не сопротивляется, но как бы вообще не представляет, что это такое — сопротивляться. Для него сопротивляться — всё равно что для змеи летать. Так выбитые с лица земли морские стеллеровы коровы широко открытыми глазами смотрели, как к ним приближались на лодках с баграми и секирами, и безропотно умирали, окрашивая воду, под этими самыми баграми и секирами.

— Каким же, любопытно, образом вы хотите мне помочь? — Аристархов решительно взломал клешню омара. Отведает ли он ещё когда омара? Бундесвер не обеднеет.

— Вы будете так обедать каждый день… — Нет, пожалуй, Аристархов переоценил профессионализм герра Вернера. Грубо. — Впрочем, понимаю, это не тот крючок, на который вас можно зацепить, — быстро исправился герр Вернер. — Если не ошибаюсь, в шестнадцать ноль-ноль вы должны были быть в штабе. Через… — посмотрел на часы, — два с половиной часа вы летели бы над Рейном в Данию нашим коридором.

— Стало быть, меня не зацепить и на этот крючок, — Аристархов налил водки себе и герру Вернеру. — А генерал обещал, что это будет бо-о-льшой крючище! — Ему вдруг сделалось гибельно-весело, как это иногда случается в критические моменты с людьми, предпочитающими смерть… чему? Предательству? Но разве можно предать нечто, провозглашённое не имеющим место быть? Географическое пространство? Похоже, Аристархов решил предпочесть смерть предательству неизвестно чего. Себя? Но это было странно, потому что Аристархов вместе с другими офицерами и генералами давно предал всё, что только могут предать военные люди. И всё равно смерть? — Наш разговор, полковник, — буднично закончил Аристархов, — не имеет смысла.

Герр Вернер вновь наполнил рюмки:

— За Россию, капитан!

— За Россию? — изумился Аристархов. Безумием было пить за Россию с немецким полковником, определённо не желавшим России добра, стремившимся расстроить и так почти что умозрительные отношения Аристархова с Россией. В то же время и сама Россия, похоже, не видела разницы между людьми, желавшими ей добра и — желавшими зла. Напротив, предпочитала последних. Отношения России с Аристарховым были сугубо односторонними. Он что-то там смутно ощущал. Россия попросту его не замечала, как вошь или таракана. Поэтому, вероятно, не имело ни малейшего значения: где, как, когда и с кем пить за Россию, точнее, за погибель России.