Страница 37 из 51
Династия Чжоу
В XI в. до н. э. с запада на иньскую территорию пришли завоеватели, принадлежавшие к племени чжоу. От этого момента китайская историография начинает отсчет периода династии Чжоу. Чжоусцы по языку были близки к создателям иньской цивилизации и очень быстро освоили их культуру: бронзолитейное производство, иероглифическую письменность, использование легких боевых колесниц.
Древнекитайские мыслители сильно идеализировали порядки, сложившиеся при ранней династии Чжоу (XI–VIII вв. до н. э.). Они искали в глубокой древности такое государственное устройство, которое соответствовало бы их социально-политическим пристрастиям. Согласно их описаниям, при Чжоу установилась строгая система социальных рангов. Лишь один человек – чжоуский ван – имел высший ранг, и он передавал его по наследству старшему сыну. Формально вся земля в государстве (т. е. вся полнота власти в стране) принадлежала вану. Его младшие сыновья получали более низкий ранг знатности: они считались «правителями наследственных владений». Земля (и власть над подданными) распределялась между этими князьями. Лишь старшие сыновья князей наследовали ранг отца и связанные с ними привилегии, посты и доходы, а младшие опускались еще на ранг ниже, являясь руководителями крупных кланов (действовала одна и та же схема). За ними следовали главы больших патриархальных семейств. Наконец, к последнему рангу относились многочисленные простолюдины.
Принадлежность к тому или иному рангу знатности строжайшим образом регламентировала внешний быт человека и его семьи: одежду; размеры и убранство дома, формы взаимных приветствий между старшими и младшими по положению, даже количество деревьев, которые должны быть посажены на могиле.
В этом смысле чжоуские ранги были похожи на индийские касты, для которых одежда, еда, ритуальные церемонии тоже должны были точно соответствовать месту человека в социальной иерархии.
Однако принадлежность к рангу определялась не просто рождением в той или иной семье, а «генеалогическим родством». Потомки вана в младших линиях с каждым поколением опускались на ранг и в конечном счете становились простолюдинами, поскольку ниже уже никого не было. В идеале все государство представлялось китайцам огромной патриархальной семьей, главой и родоначальником которой был сам ван. Можно сомневаться, насколько точно эта информация передает социальную реальность. Но для идеологии и психологии китайцев отождествление порядков в семье и в государстве всегда было очень важным.
Чжоуское общество было строго аристократическим. Знать резко отделяла себя от народа, гордясь не только своим родословием, но и наследственными традициями, культурой, и попасть в этот социальный слой было весьма непросто. Ремесло и торговля считались обслуживающим трудом, и те, кто им занимался, причислялись к простолюдинам. Даже если человеку удавалось разбогатеть коммерческим путем, это никак не могло сказаться на его общественном положении, которое оставалось не престижным.
Простой народ был объединен в территориальные общины. Земля считалась находящейся в общем владении и подлежала регулярным переделам между семьями. Как правило, семьи эти были большими, т. е. взрослые сыновья оставались под патриархальной властью отца (а порой семейное имущество не делилось даже после его смерти).
Принципиальные изменения произошли уже в VIII в. до н. э., когда под давлением западных соседей столицу государства пришлось перенести на восток. Начался период династии Восточной Чжоу, продолжавшийся формально до III в. до н. э. Но фактически чжоуский ван уже с конца VIII в. до н. э. сохранял лишь номинальную власть над князьями. Поэтому даже древнекитайская историография называет конец VIII–VI в. до н. э. периодом «многоцарствия». Речь идет примерно о полутора сотнях крошечных самостоятельных или полусамостоятельных уделов.
Это время совпало со значительными переменами в экономике: в Восточной Азии начинается «железный век». При помощи железных орудий труда осваивались твердые почвы на Великой Китайской равнине, проводились широкие ирригационные работы. Население быстро росло и, видимо, уже тогда исчислялось миллионами человек. Происходила ассимиляция местных народностей, шел процесс становления единой древнекитайской культуры, китайского этноса.
Менялся и характер социальных отношений. Развивались городское ремесло и торговля между различными областями Китая, появилась монета. В древнекитайских государствах монеты имели своеобразную форму: в одних – бронзовой мотыги, в других – меча, в третьих – круглую с квадратным отверстием посередине (их было удобно носить связками). Часть представителей того слоя, который традиционно причислялся к простолюдинам, обогащалась, и, естественно, прежний социальный статус их уже не устраивал.
Общинные связи в деревне ослабевали, земельные наделы уже не перераспределялись, а передавались по наследству: появлялась частная собственность на землю, неизбежным следствием чего становилось расслоение земледельцев на богатых и бедных. Состоятельные люди не прочь были сделать и служебную карьеру, но система наследственных рангов знатности закрывала им путь наверх. Между тем обладание рангом знатности обеспечивало не только почет и привилегии (например, в характере наказаний за проступки), но и – самое главное – известный уровень доходов, поскольку давало власть и право сбора податей с определенной территории.
В результате бесконечных междоусобных войн некоторые знатные роды оскудевали и совсем сходили с исторической сцены. Зато появилась возможность отличиться новым людям. Но старая, аристократическая система занятия государственных должностей не позволяла талантливому и смелому человеку занять то место в государстве, которое ему принадлежало по праву.
Эпоха «борющихся царств»
Мелкие княжества постепенно входили в состав более крупных, между которыми шла ожесточенная борьба за гегемонию. В китайской историографии период V – первой половины III в. до н. э. так и называется – эпоха «борющихся царств». И в каждом из этих царств остро вставали вопросы внутреннего устройства и государственной политики. Ориентация на устные традиции – неписаное право – давала большие возможности для произвола тем, кто выступал в качестве истолкователей обычаев, т. е. той же аристократии. Амбициозные правители добивались не только расширения своих территорий, но и подлинной полноты власти в своей собственной стране.
Проблемы управления людьми, социального устройства и поведения – вот что волновало мыслителей Древнего Китая в ту эпоху. Характерно, что ведущими фигурами в «философских» дискуссиях той поры были преимущественно люди, находившиеся на государственной службе, а не просто свободные «любители мудрости», имеющие для этого значительный досуг. Китайский философ – это обычно чиновник, и разговор, понятно, шел не столько об устройстве Космоса или о познавательных возможностях человека, сколько о власти и морали. При этом образцом считалась глубокая древность, излюбленными аргументами были предания о том, как в той или иной ситуации действовали прежние государи. История в Китае тоже писалась чиновниками и для чиновников.
Связь советника с его патроном не всегда была прочной. Ошибки того или другого, придворные интриги, несходство характеров – и вот уже ученый должен покинуть двор князя. Он превращается просто в учителя мудрости, к которому стекаются ученики и последователи из разных китайских государств. Учитель может излагать свои идеи вовсе не в том княжестве, к которому он принадлежал по рождению или по прежней служебной карьере. И чисто политическая ориентация ученого может радикально меняться: если его пригласил на службу правитель иного – даже враждебного прежнему – государства, он будет преданно служить интересам нового господина. Советники князей раздробленного Китая, как правило, лишены регионального патриотизма. Странствующий учитель не просто типичная для середины I тысячелетия до н. э. фигура – он превращается в носителя общекитайской культуры.