Страница 77 из 83
Но не могли отыскать.
Конец поискам положили вакуумный свист тормозов, мощный моторный гул. Новенький, последней модификации, как будто и не венгерский, «Икарус» (это он светил фарами), дыша металлом и бензином, остановился на площади.
— Служивые! — донеслось из кабины водителя. — Объезд налево или направо?
— Направо езжай, — посоветовал сторож, — Октябрьскую перекопали. У почты свернёшь, и на шоссе.
— Куда автобус? — подскочил Леон.
— В Москву, — буднично ответствовал водитель из прекрасного и высокого кабинного далека.
— Стой! — не веря своему счастью, завопил Леон. — Возьми меня до Москвы! — Как рак клешнёй, с намерением не разжимать, вцепился рукой в нагретую ручку двери.
Дверь зашипела, как гюрза, мягко открылась. Внутри было прохладно — работал кондиционер. И темно. Автобус был заполнен спящими пассажирами едва ли наполовину.
— Деньги есть? — зевнул водитель.
— Есть, — душа в голосе ликование, ответил Леон. — И ученический билет. Мне за полцены.
— Отменено за полцены, — хмыкнул водитель. — Ишь ты, шустряк! Или по полной, или…
— За две трети! — поднялся по выдвинувшимся из двери ступенькам Леон.
— В Москву, значит, уезжаете? — отстранённо и вежливо полюбопытствовал сторож.
— В Москву, в Москву, — всё ещё не веря, подтвердил Леон. — Как чеховская сестра. — И только тут вспомнил: — Как же с монетой, старик?
— А отыщу, — ухмыльнулся сторож. — Куда мне спешить? Отыщу сверлёную.
— Может, и отыщешь, да только я не узнаю.
— Узнаешь, барин, — странно как-то ответил сторож. — А только я запамятовал: Ленин орёл или решка?
Дверь-гюрза зашипела, закрываясь, разделяя театральным звуконепроницаемым занавесом сторожа и Леона.
— Я — Калабухова Аня, мне пять лет, я не мочусь! — гордо заявила Леону утром с соседнего сиденья крохотная девочка с развязавшимся на голове бантом.
Автобус катил по пустынной автостраде. Утреннее солнце, чистое небо, быстрое движение вселяли надежду. Не так уж плох, в сущности, был мир, если в нём пока ещё существовали автострады, всходило солнце и из одного города в другой можно было добраться на автобусе.
Рядом с девочкой на сиденье помещалась небольшая сумочка. А вот присматривающих взрослых Леон что-то не приметил. Калабухова Аня болтала ногами и явно была не прочь побеседовать.
— Не может такого быть, — Леон не знал, как отнестись к услышанному, поэтому решил стоять на очевидном.
— Только в горшок, — уточнила Калабухова Аня. — Кто мочится не в горшок, воспитательница наказывает. А горшок, — добавила со значением, — сама выношу!
Леону оставалось только восхищённо всплеснуть руками.
— С кем ты едешь, Аня? — Он решил, что прежняя тема исчерпана.
— Одна.
— Одна?
— Бабушка проводила, — объяснила Аня, — мама встретит и, — зевнула, — в общагу.
— В какую общагу?
— На Володарку.
— Володарка — это что?
— А завод, — охотно объяснила Аня, — чулочный завод — володарка. Ты спал, — с превосходством посмотрела на Леона, — а я на остановке ходила в туалет мочиться. Теперь только в общаге буду мочиться.
На них прикрикнули, что мешают спать.
— Кто громко говорит, воспитательница тоже наказывает, — прошептала Аня, — бьёт зайцем.
Леон закрыл глаза, припоминая, есть ли у него ключ от квартиры? Кто откроет дверь, если мать стоит с утра в банковской очереди, а отец в поте лица превращает новые машины в старые? Лень было искать в рюкзаке. Леон сам не заметил, как сладенько задремал.
Когда открыл глаза, автобус мчался по Москве. Аня Калабухова с сумкой на коленях сидела рядом.
Едва она успела достать из сумки микроскопическую куколку, водитель резко затормозил. Автобус завизжал, продолжая движение вперёд и одновременно разворачиваясь вокруг собственной оси. Аня, как листочек от порыва ветра, прилепилась к спинке переднего сиденья. Леона тяжёлым невидимым пластырем притиснуло к окну. Причиной экстренного торможения явился вставший посреди проезжей части бронетранспортёр. Один военный в пятнистой форме сидел за пулемётом, наведя дуло на автобус. Другой, положив руку на автомат, медленно приближался к автобусу, к поспешно открываемой водителем двери.
Чем ближе приближался парень с автоматом, тем он меньше нравился Леону.
У парня было хорошее открытое русское лицо, но слишком уж нравилось ему идти с автоматом на безоружных пассажиров, слишком уж картинно-театрально он шёл, вооружённый на безоружных.
Леон подумал, что где вооружённые и безоружные в мирное время, там и театр, причём такой, в котором актёры с головокружительной быстротой меняются ролями.
Но парень, похоже, пока этого не знал. Он был молодым актёром. А потому приближался, как если бы всю жизнь собирался ходить с автоматом среди безоружных.
— Откуда? — Для начала крепко въехал водителю дулом в нос.
— Рейсовый из Нелидова. А что…
— Выходи, мразь! — рявкнул парень.
Леон изумился: какая, в сущности, мелочь, рейсовый автобус из Нелидова, способна разъярить человека с автоматом.
— В Москве движения нет! — Парень поймал водителя за воротник, вышвырнул его, слабо сучащего ногами, на асфальт, попинал для острастки крепкими чёрными ботинками. — Приготовить документы! — Но посмотрев на притихших баб, на широко распахнувшую на него глаза Калабухову Аню, на зашедшегося махорочным кашлем деда с мешком на коленях (не иначе как брата-близнеца сторожа), махнул рукой: — Освободить автобус!
— Извините, — громко полюбопытствовал в тишине Леон, — почему это в Москве движения нет? Кто отменил? Тут маленькая девочка, её должна встретить на автовокзале мать. Куда с ней?
— Что? — растерялся от невообразимой наглости Леона парень. — Сволочь! Ещё спрашивает! Да я всё ваше Нелидово!
— Поактивнее, поактивнее, граждане, — заглянул в автобус пожилой, тоже в пятнистой форме, но с брюхом. Такого трудно было представить летящим с парашютом на голову врагу. — В Москве чрезвычайное положение. Багаж проверим, и сможете забрать. Спиртное к ввозу в Москву запрещено. У кого есть, лучше сразу сдайте. Ни у кого нет? Неужели никто не везёт в Москву спиртное? В случае неподчинения, — вдруг широко, с хрустом в челюстях, зевнул, — военные патрули стреляют без предупреждения, учтите, граждане.
— Куда девочку? Её должна встретить на автовокзале мать! — крикнул Леон.
— Не до девочек сейчас, — ответил пожилой. — Правительство позаботится.
Леон полез в рюкзак за транзистором, привезённым в счастливые невозвратные годы отцом из Парижа. Должны же передавать новости! Если не наши, то Би-Би-Си.
Он и глазом не успел моргнуть, как молодой с автоматом, словно репку из земли, вырвал у него рюкзак.
— Хочу достать транзистор! — крикнул Леон. — Радио слушать тоже запрещено?
Молодой быстро и сноровисто (не иначе как служил раньше таможенником или тюремным надзирателем) обшарил рюкзак. Задумчиво уставился на потёртый транзистор.
— Барахло, Баранов, — подошёл пожилой. — Гонконговский «Филипс» семьдесят седьмого года. К нему нужен адаптер. Бери Кондзюлиса, Рахимбаева, дуйте в коммерческий на Чернышевского. Пошарьте там. Если из третьего гвардейского ещё там не побывали. Живее, живее, граждане!
Жарко, безветренно было в Москве в это июльское утро. Листья досрочно сгорели на деревьях, устлали асфальт. В воздухе пахло дымом. Стёкла на первых этажах были сплошь повыбиты.
«РОССИЯ — МАТЬ ПРАВА!» — протянулся по первой же стене странный, но понравившийся Леону лозунг. Только не очень было понятно: или Россия-мать права без уточнения, в чём именно (всегда и во всём права, и всё тут!), или же Россия-мать объявлялась матерью права в том смысле, как понимали право древние римляне, то есть Россия объявлялась страной, где подразумевалось неукоснительно соблюдение законов. Лозунг был хорош в обоих прочтениях. Хотя второе скорее выдавало желаемое за действительное. Ну да, собственно, для того, чтобы подвигнуть жизнь от действительного к желаемому, и пишутся лозунги.