По воле судьбы

Но это был печальный мир. Мир, полный тоскливого желания и мучительного горя. Живя в окружении призраков любви, но не испытывая ее в реальном мире, она чувствовала, как боль от разлуки становится все мучительнее и острее.

Сейчас она испытывала реальную любовь, прильнув к мужчине из плоти и крови, а не к иллюзорному фантому. Она ощущала страстные поцелуи и настойчивые ласки, с новой силой переживая то, чего не хватало ее воспоминаниям. Чувственность этой близости сокрушила ее. Ее красота, ее реальность лишила Джоан самообладания.

Она спрятала лицо у него на груди, чтобы он не увидел этого, но он все равно знал. Он прижал ее крепче, поцеловал волосы.

– Я делаю тебя несчастной.

Сдерживаемые слезы душили ее. Она могла лишь покачать головой. Неужели он не понимает, что ее переполняет не печаль, а радость? Неужели он не видит?

Он поднял ее лицо и смахнул слезы своими губами.

– Я хочу, чтобы ты была со мной сегодня, в моих объятиях, в моей постели. Я хочу проснуться утром и увидеть тебя, обнаженную, рядом со мной. Ты не сможешь отречься от нашей любви сегодня ночью. Я думаю, что именно ради этого ты и пришла сюда. Или я не прав?

– Ты прав. – Она пришла ради этого, но и ради многого другого. Одна ночь, и еще одна. И еще…

Она потянулась и провела пальцами по его лицу. Джоан уже и забыла, как лишь от одного взгляда может заиграть ее кровь.

Они не спешили: не отпуская друг друга, они наслаждались счастьем, которое, как она считала, ей никогда больше не познать. Страсть может подождать до ночи и пуховой перины, а на этой скамье они связаны иными, более глубокими узами.

– Скоро стемнеет. Нам следует послать кого-нибудь во дворец, известить, что ты останешься здесь. Королева может обеспокоиться твоим отсутствием и прислать сюда стражу в поисках тебя.

– Она никого не пришлет, потому что я ни разу не была во дворце. Она даже не знает, что я покинула дом. Всю неделю я провела в этом доме, дожидаясь тебя.

Он приподнял ее юбку.

– Это платье вполне годится для посещения дворца. Я подумал, что ты приехала в Вестминстер.

– Это все, что у меня есть. Есть, конечно, и другие платья, те, что остались от прошлой жизни, но Марк не позволил мне их носить. Он говорит, что они напоминают ему о тяжелых временах.

– Марк знает, что ты приехала ко мне? Удивительно, как он мог позволить.

– Я не спрашивала его разрешения. Он видел, что я полна решимости, и не пытался меня остановить. Он даже обязал меня попросить лучшего каменщика Англии об одной услуге. Пойдем, я покажу тебе.

Она встала, взяла его за руку и вывела в сгущающиеся сумерки. Она чуть не забыла об этой просьбе. На самом деле, это был подарок Она с нетерпением ждала, как он удивится.

Джоан подвела его к верстаку у куста боярышника. На нем, закрытая полотном, возвышалась большая бесформенная глыба.

– Закрой глаза.

Он с любопытством посмотрел на верстак, и его веки сомкнулись. Она сбросила покрывало и обнажила не Святую Урсулу, а мерцающую глыбу белого камня.

– Смотри.

Он открыл глаза, и она увидела в них изумление, но ни капли той радости, которую рассчитывала увидеть.

– Это мрамор, – пояснила она.

– Я знаю.

– Когда мы приехали домой, первое, что Марк сделал, перенес могилу отца. Он хочет поставить статую в часовне возле склепа, где сейчас покоится его тело. Святой Георг в доспехах, чтобы таким образом увековечить то, как он погиб. Из лучшего мрамора, сказал он, высеченная лучшим каменщиком, то есть тобой. Найти такую глыбу было нелегко. Ее из Италии привез епископ, хотел оставить на свое собственное надгробие.

– Камень прекрасен, Джоан.

Ее смутило отсутствие энтузиазма в его голосе.

– Разве ты никогда не работал с мрамором?

– Работал, дважды, но я не смогу сделать эту статую.

– Почему? Она будет прекрасна, и ты можешь делать все, что захочешь. Марк доверяет твоему вкусу, ему не нужны эскизы. Он знает, что ты занят на строительстве и на изготовление статуи потребуется много времени, если это тебя волнует.

Он не спеша приблизился к камню, коснулся его поверхности, пробежался пальцами сверху вниз. Сожаление омрачило его черты.

Он поднял свою левую ладонь, и она увидела толстый красный шрам от кинжала Ги, пролегший от большого пальца до мизинца.

– Я не смогу высечь ее для тебя. Я не могу держать резец.

Эти слова, произнесенные безжизненным голосом, ошеломили ее. Она взяла его руку и внимательно посмотрела на шрам, затем осторожно обвела пальцем его неровный край.

– Мне рана не кажется опасной, кости целы.

– Дело не в костях. В другом.

– Ты говорил, лекарь уверял тебя, что все будет в порядке. Рана Аддиса была гораздо тяжелее, но время залечило и ее.

– И лекарь, и Аддис говорят, что еще есть надежда, но я знаю. Еще до того, как она начала затягиваться, я уже знал.

– Как ты можешь знать? Еще слишком рано отчаиваться. Ты просто должен тренировать ее, работать с инструментами и со временем…

– Бог свидетель, я пробовал. Я взял инструменты взаймы у каменщика в том городе, где живет мой дядя, и попытался. Чтобы удерживать резец под ударом молотка, нужна сила, а в моей руке ее больше нет. Смотри. Я не могу даже сжать кулак.

Он попытался, но лишь согнул пальцы. Он пытался сжать кулак, и вся его рука напряглась от усилия. Его бессилие разрывало ей сердце.

Она наклонилась и прижалась щекой к его ладони.

– Ты лишился из-за меня возможности ваять.

– Как видишь, потеря оказалась незначительной.

Очень значительной. Огромной. Она прекрасно понимала, как велик был нанесенный ему ущерб.

– Я все равно буду строить. Дворцы и церкви, как я и мечтал. Я получил больше, чем потерял.

Она посмотрела на него, и их взгляды встретились. Несмотря на его браваду, они оба знали правду. Он сможет строить, но он никогда не сможет ваять. Может быть, его рисунки и геометрия позволят ему увидеть разум, но он никогда больше не познает душу.

Она отпустила его руку. Затем подошла к деревянному ящику возле стола, открыла его и извлекла оттуда молоток и резец.

– Этому не бывать. Я не смирюсь с этим. Ты будешь пробовать снова и снова, пока твоя рука не станет сильной. Ты высечешь статую моего отца.

– Твоя решимость ничего не изменит, прелестная голубка.

– Изменит. Вот увидишь. – Она вручила ему инструменты. – Возьми. Увидишь.

Риз неохотно взял инструменты в руки. Спокойствие исчезло с его лица, когда он почувствовал их тяжесть и объем.

– Джоан…

– Пожалуйста, попробуй. Я не смогу вынести, если ты потеряешь эту часть себя. Это несправедливо. Неправильно. Так не должно быть.

Его начала злить ее настойчивость. Она испугалась, что он сейчас бросит инструменты на землю и уйдет.

– Пожалуйста. Ради меня.

Его правая рука сжала рукоять молотка. Левая сомкнулась на основании резца. Гнев ярче вспыхнул в его глазах.

– Хорошо, я попробую один раз, ради тебя, чтобы ты убедилась в тщетности этой затеи. А когда ты все увидишь сама, то больше никогда не заговоришь со мной об этом.

Он посмотрел на камень, и какая-то особая сила сменила его гнев. Он измерил камень, оценив его глубину и прочность, принимая решение. Выражение его лица напомнило ей о том прекрасном воскресном дне, когда она лепила свою статуэтку, наблюдая, как он ваяет.

– Ты видишь в нем фигуру? – спросил она.

– Да, в нем есть твой Святой Георг.

– Значит, его нужно только освободить.

Он посмотрел на инструменты. Затем поднял резец и, под углом приложив его к камню, взмахнул молотком. Удар пришелся точно по ручке, но рука не смогла удержать резца, он выскользнул и упал в грязь.

Этот глухой стук отозвался болью в ее сердце. Риз не солгал: его рука не могла держать резец.

Напряженное молчание повисло между ними. Риз казался смирившимся с неизбежным, но немного обиженным. Он не хотел больше надеяться, не хотел еще раз испытать разочарование на глазах у нее. Глубокая печаль, скрытая от посторонних глаз, просочилась сквозь все воздвигнутые им преграды, и устремилась к ней.