Чья-то любимая

На следующий день я нечаянно столкнулась с Эйбом. Он шел по коридору с Джилли Легендре, который только что вернулся после съемок фильма в Турции. Эйб при виде меня вздрогнул и начал что-то бормотать еще до того, как я физически смогла бы его услышать. Потом он резко повернулся и заспешил в другой конец коридора.

Громадный Джилли в полном изумлении смотрел вслед исчезающему Эйбу. На Джилли были белые брюки и какая-то красная греческая рубашка.

– Что у вас такое? – удивился он. – Может, свинка? Ни разу не видел, чтобы Эйб бегал с такой скоростью, а я ведь с этим мелким мерзавцем вместе вырос.

Возможно, в каком-то смысле для Джилли это было сокровенной тайной. Он был аборигеном кино. И вырос он среди людей кино, в Голливуде, в Париже, в Нью-Йорке. Киноиндустрию и свойственные ей пути и традиции он знал так же хорошо, как фермер знает свои поля. Ходить по Голливуду для Джилли было все равно как бродить по собственному дому.

Погода в тот день была прекрасной. Поскольку получилось, что я безо всякого злого умысла сорвала встречу Джилли с Эйбом, мы с Джилли решили поехать на пляж и там поболтать. У Джилли был новенький «роллз» – он обожал всякие технические новинки. Когда мы приехали в Малибу, Джилли послал водителя за едой и вином, а мы устроились на его личном пляже. Вид у нас был крайне забавный: очень толстый мужчина и рядом с ним ужасно тощая женщина.

Несмотря на свою искусственность, слабости и излишества, Джилли не утратил вкуса к простой жизни, чем он мне и нравился. У него на все был свой, свежий взгляд. Услыхав от меня про бедняжку Винкина, Джилли грустно покачал головой.

– Голливуду нельзя разрешать пропагандировать себя, – сказал он. – В конце каждого поколения Голливуду надо умирать. Здесь опыт никогда никого ничему не учит.

Этот день мы провели очень приятно. Общаться с Джилли мне всегда было легко, наверное потому, что мы верили друг другу, зная, что ни он, ни я не перейдем границ разумного. Сама мысль о том, что такой толстяк, как он, и такая тощая вобла, как я, вдруг вступят в сексуальные отношения, была обоюдно неприемлема для нас – наши эстетические вкусы вполне совпадали.

К тому же, разделяя симпатии Эйба к латиноамериканским девчонкам-подросткам, Джилли, тем не менее, имел настоящий роман и искренне любил уже стареющую французскую актрису. Эта дама была очень властной, весьма умело держала Джилли на привязи уже много лет и, возможно, продержит до конца его дней. А потому мы с ним могли свободно интересоваться и работой и жизнью друг друга.

Я рассказала Джилли о странном предложении мистера Монда. Джилли согласился, что при реализации этого предложения фильм получит неслыханную рекламу. И тут он поведал мне, что у него с Шерри много лет тому назад был недолгий роман.

– Вам надо вспомнить, какая Шерри целеустремленная, – сказал он. – Для нее на всем свете существует лишь одно – только ее собственная персона. Больше ничего ей не надо, ни во что другое она не верит, ничего другого она не знает. Но ей надо абсолютно всегда быть собой довольной: все должно быть в полном порядке, а чтобы все было в полном порядке, весь мир должен быть таким, как хочется ей, Шерри. Все, что она знает, все, с чем она связана, все каким-то образом должно помочь миру вертеться только так, чтобы он отражал Шерри именно в том ракурсе, который нужен ей.

– Шерри здорово удается крутить мир так, как ей хочется, – добавил Джилли. – Камеру она ставит там, где ей угодно. А все общество, всякая там дружба, да и любовь – это для нее все равно что кинокамера. Шерри для всего находит место только по своему личному усмотрению. И пока она может поступать именно так, с ней все в полном порядке.

– Но сейчас она ничего подобного сделать не сможет, – сказала я. – Ведь умер Винкин.

– Нет, не сможет, – согласился Джилли. – Смерть – не кинокамера.

До нас добегали волны океана, и их шум действовал гипнотически. Солнце пекло не очень сильно, и потому я чуточку вздремнула, лежа на животе прямо на теплом песке. Когда я проснулась, Джилли по-прежнему потягивал вино. Нависшее над его пупком толстое пузо поросло черными волосами.

– Да, в общем-то, и роман у нас был так себе, – сказал Джилли, словно наш разговор совсем не прерывался. – Ведь человек – это, на самом-то деле, не кинокамера. И люди не могут держать фокус так, как это делает кинокамера.

Еще до нашего ухода с пляжа вода вдруг приобрела холодный стальной цвет.

ГЛАВА 7

На следующее утро мне позвонил Эйб. Он, как всегда, был прям и краток.

– Привет, – сказал он. – Все в порядке. Все в порядке. Приезжайте и делайте монтаж.

– Правда? Что случилось?

– Мы не знаем, и нам до этого нет никакого дела. Шерри утратила всякий интерес к чему бы то ни было и уехала в Италию. Так что, давайте больше не будем терять времени.

– Вы не слышали, что произошло на студии «Юниверсал»? – спросил он, как только мы все решили с делами.

– Нет, не слышала.

– Это произошло только что, – сказал Эйб. – Сейчас показывают по телевизору. Какой-то водитель впал в неистовство и задавил восемь человек, наехав на них на своем лимузине. Его преследует группа полиции особого назначения. Представляете, какой бы из этого вышел фильм! И надо же, чтобы такое случилось на чертовой студии «Юниверсал»!

Когда я включила телевизор, прямая трансляция уже кончилась. Перед камерой все подробности описывали полицейские и те, кто уцелел в этой катастрофе. Водитель, который впал в неистовство, когда-то работал каскадером. Он приехал в Голливуд лет тридцать назад откуда-то из Центральной Европы, как сообщалось в последних известиях. Это был один из тех парней, о которых наверняка все знал Джо. Все единодушно соглашались, что у этого человека был огромный водительский талант, потому что он врезал свою машину прямо в проходную будку у ворот студии, убив насмерть двух стоявших там стражей, после этого стал кружить по студии, пока не сшиб еще шестерых. И никто из несчастных даже и понять не успел, что с ними случилось. Даже когда приехала полиция, этот водитель каким-то образом умудрился перемахнуть со своей машиной через полицейскую баррикаду, которая казалась абсолютно неприступной, и помчался дальше. И лишь несколько минут спустя он потерял над собою контроль и, на полном ходу и с диким воем сирены, он, преследуемый двадцатью полицейскими машинами, промчался через Лавровый каньон, врезался в скалу и разбился об нее насмерть. Когда подоспели полицейские, все уже было кончено.

Вскоре в программе новостей выступил Бо, поведавший о том, что находится в шоке и ужасе.

Здесь нередки события такого рода, Лос-Анджелес кажется еще более безумным, чем он есть на самом деле. В последующие несколько дней программы новостей показывали видеозаписи знаменитых каскадерских гонок, в которых покойный водитель когда-то принимал участие, а еще они где-то раскопали уйму его старых рекламных роликов и все такое прочее. Меня же, как призрак, преследовал не образ самого этого человека, и даже не вид его жертв, а состояние его жены, полной, совершенно растерявшейся женщины, которая тоже когда-то приехала сюда из Центральной Европы. Ее снова и снова спрашивали, чем она может объяснить случившуюся трагедию; а она, бедняжка, от всех этих вопросов впадала в еще большее замешательство.

– Грегор был мужчиной… у мужчин бывают такие настроения… когда он злится, с ним лучше было никому не связываться. Извините меня, – сказала вдова.

И тут всем стало очевидно, что больше она говорить не в силах, а может лишь молча смотреть в камеру, без всяких рыданий, пытаясь при этом отодвинуться от нее подальше, чтобы погрузиться в молчание и полное безразличие ко всему вокруг.

Мы уже почти наполовину завершили монтаж, когда скончался мистер Мондшием. Эта новость была для всех вроде шока, потому что в последних сообщениях говорилось, что старый Монд идет на поправку. Академия даже решила устроить особое торжество по случаю его дня рождения – ему исполнялось девяносто два года. Был задуман грандиозный гала-концерт. И тут мистер Монд умер. Кое-кто считал, что все это было не чем иным, как последним трюком хитроумного старика – пусть вся киностудия спланирует такое громкое мероприятие, а он эти планы сорвет, чтобы потом все сами и расхлебывали. Уже подготовленный гала-концерт пришлось в срочном порядке переделывать и посвящать памяти умершего, что было актом весьма неуклюжим, потому что теперь, когда мистер Монд наконец-то покинул наш бренный мир, почти все в кинопромышленности были счастливы о нем поскорее забыть. Очень многие почувствовали себя преотвратно, поскольку вынуждены были произносить красивые речи о человеке, которого на самом-то деле ненавидели, и особенно тогда, когда он сам этих приятных слов уже не слышит.