Чья-то любимая

– Ответьте на первый вопрос, – сказала я. По правде говоря, мне нравилось слушать его голос, но вид его меня отталкивал.

– Постановщик, – изрек Бо. – Вы могли бы стать самым лучшим постановщиком всего Голливуда. В этом деле вы бы превзошли абсолютно всех. И если вы этим займетесь, я завтра же дам вам фильм для постановки. Это бы у вас получилось просто превосходно, и мы с вами создали бы отличную команду.

Раз или два я строила такие же фантастические планы. Возможно, из меня получился бы неплохой постановщик, и мы с Бо, вполне возможно, составили бы хорошую команду. Если бы он только перестал меня любить, или же я бы вдруг смогла влюбиться в него. Похоже, ни то, ни другое в реальности случиться не могло.

И тут меня стало беспокоить, что наш телефонный разговор так затянулся. Линия занята уже очень долго, а Джо мог проснуться и, возможно, пытается мне дозвониться. Извинившись, я повесила трубку. Но, конечно же, никто не позвонил. Я распахнула окна и стала слушать шум далеких машин, гул самолетов, время от времени пролетавших надо мною.

Сейчас я была в своей постели одна, что в последнее время стало для меня необычно, и это вызывало странное ощущение.

Когда я проснулась, день оказался теплым, и на холмах не осталось никаких признаков тумана. Надев брюки и рубашку, я сразу же пошла к Джо. Он был не только жив, но даже выбрался из комнаты и сидел сейчас на ступеньках террасы. На Джо была пижама и сильно поношенный старый купальный халат.

– Теперь я утратил связь и с лошадьми, – сказал мне Джо вместо приветствия. При утреннем свете выглядел он не так уж и скверно, хотя я пока еще не привыкла видеть его столь отощавшим.

– От твоих жалоб на судьбу я уже устала, – сказала я.

Как только я присела с ним рядом на крыльцо, Джо, как и вчера, снова взял меня за руку. По-видимому, в этом проявилась новая для него потребность. Я подумала, что он сидел здесь, ожидая моего прихода.

Но когда я приготовила ему завтрак, Джо все съел с хорошим аппетитом. Он намеревался через неделю вернуться на работу. И я начала надеяться, что ему будет получше. Когда мы поели, я спустилась с холма к своему дому. Я спешила, потому что мне хотелось поскорее узнать о нашем фильме, хотя, вполне возможно, монтажировать его мне не позволят.

ГЛАВА 5

Труднее всего, на мой взгляд, иметь дело с теми, кого можно было назвать представителями среднего класса менеджеров, а, может быть, и класса высшего. Я имею в виду младших исполнительных директоров, или же вице-президентов, отвечающих за какой-то отдельный участок кинопроизводства, а иногда и таких вице-президентов, которые ни за что не отвечают. Именно на их уровне острее всего проявляется незащищенность. Люди повыше обычно имеют хорошую защиту. В случае увольнения у них, как правило, остается возможность какого-то выбора, – скажем, капитал в банке или еще что-нибудь в этом роде. При самой худшей ситуации, им как-то удается сохранить какой-нибудь контракт, и тогда можно сделать вид, будто они предпочли стать независимыми продюсерами по своей собственной воле. А иногда, и впрямь, это происходит по выбору.

Такой мягкой подушки у людей, находящихся на одну-две ступеньки ниже этого уровня, уже нет. Их могут уволить в любое время, по распоряжению любого босса, которому вдруг понадобился какой-нибудь козел отпущения. И так случается довольно часто. Уволить их могут и тогда, когда никакого козла отпущения не требуется, а просто потому, что сменилось направление ветра или прилив сменился отливом, да и мало ли еще по какой причине.

Я почувствовала, что что-то неладно, когда приехала на студию. Ни с кем не удавалось поговорить. Единственный, кто уделил мне время, был Б. Г. Э. Филсон. Причем, «уделил время» – не очень отражало суть дела. Точнее было бы сказать, что я никак не могла отвязаться от него. Было совершенно очевидно, что его на меня натравил Эйб, чтобы Филсон устранил меня на какое-то время, чтобы я не мешала.

Для подобного поручения Барри Филсон, на самом-то деле, был весьма мало приспособлен. Барри был одним из тех очень немногих обитателей Голливуда, у которых перед фамилией стоят три инициала. Кажется, родом он был из какой-то старинной семьи в Коннектикуте. Я твердо помнила, что первый инициал означал имя Баррет. Естественно, все в Голливуде звали его Барри, чтобы сбить с него спесь. Думаю, Барри был неплохим парнем. Просто он был очень чопорным и манерным. Думаю, жизнь его была ужасна. Ни у Эйба, ни у кого другого никаких трудностей с Барри не возникало – все им вертели, как хотели. Чем он занимался в мире кино, было для всех загадкой, в том числе и для меня.

Мне общаться с Барри было трудно не потому, что он не вызывал у меня симпатии, а лишь потому, что толком я его почти не знала.

Мне не понравилась та роль, которую ему навязали для общения со мной. Я попыталась как-то его миновать и пройти непосредственно к мистеру Монду. Но из этого ничего не получилось, поскольку оказалось, что мистер Монд болен. Для меня это было полной неожиданностью. Насколько мне было известно, никогда ранее мистер Монд не болел.

– Думаю, у него бронхит, – сказал Б. Г. Э.

На нем был красивый серый костюм, который отлично на нем сидел. В отличие от множества других младших начальников, снующих по Голливуду, прекрасный костюм на Барри вовсе не выглядел неуместным.

– Ну что же, – сказала я. – Если мне нельзя повидаться с мистером Мондом, я пойду и поговорю с Сэмми. Я слышала, есть какие-то сложности с монтажом.

Барри, – я тоже звала его так, поскольку мы находились не в Коннектикуте, – вдруг как-то смутился. Палачом Барри никогда бы стать не смог.

– Мне кажется, Сэмми этим монтажом не занимается, – сказал он.

– О чем это вы говорите? Он ведь уехал из Техаса всего три дня назад. И тогда занимался именно этим монтажом.

– Что-то там вдруг случилось с фильмом, который мы сейчас снимаем в Дуранго, – сказал Барри. – Кажется, Эйб послал Сэмми туда.

Мы сидели в офисе Барри. На стене висела пара литографий с полотен Матисса – подлинные литографии Матисса. Каждый раз, когда я их видела, я остро ощущала свою ограниченность. В этих картинах было нечто такое зрелое и радостное, что я из зависти просто не могла на них смотреть. И в то же время была не в силах отвести от них глаз. Когда за спиной Баррета Гордона Эвартса Филсона висели такие картины, то вполне понятно, что сосредоточить свое внимание на его персоне мне было очень трудно, хотя все, что он говорил, звучало довольно зловеще.

– Барри, если какие-то трудности связаны с Шерри, почему вы не говорите об этом прямо? Я знаю, она меня ненавидит. Единственное, что мне нужно, это ваш честный ответ.

– Наверное, вам следует поговорить с Эйбом, – сказал Барри.

У Барри было хорошее лицо, по-настоящему очень красивые черты лица, но на них лежал отпечаток его слабости. Барри избегал смотреть мне в глаза. Я могу многое простить человеку, если он лжет из амбициозных соображений. Но таких соображений у Барри не было. Наверное, Барри был из тех джентльменов, которым нравится жить там, где светит солнце. Только он был чуть-чуть более активным, чтобы довольствоваться районом Палм Спрингз, или Бермудами, или Багамами, или еще каким-то другим местом, где живут равные ему по рождению пэры.

Я ощутила странную усталость от вида мужской слабости. Мужчины всегда терпят крах в самом что ни на есть главном, когда вдруг начинают смотреть вверх или в сторону в тот самый момент, когда им надо проявить хоть чуточку мужества и взглянуть вам прямо в глаза.

– Почему вы все это мне говорите? – задала я ему вопрос, для него просто ужасный. Что могло быть хуже этого – попросить человека объяснить мотивы его поведения? По правде говоря, я очень на Барри разозлилась и стала говорить ужасные вещи. Ужасные не своей вульгарностью, но по сути; то, что его не могло не уколоть. Такие вещи, которые он, наверняка, запомнит надолго, может, даже на многие месяцы.