Мечтательница

Он тяжело сглотнул, кусая губы и глядя в пол.

– Потому что бывает слишком больно, когда те, кого ты любишь, уходят, – выговорил он наконец.

Огюст опустился на колени перед креслом Корда и обнял сына за плечи. Корд закрыл ладонями глаза, не давая себе окончательно сломаться. Единственный известный ему способ выбросить Селин из мыслей и памяти – напиться до забвения и пребывать в таком состоянии постоянно. Теперь ему пришлось вспомнить, что она где-то в море, мучается от морской болезни, испуганная и одинокая, – и все из-за его слепой ярости, его нежелания доверять ей, поверить в нее.

Ему было плохо от осознания действительности. Он знал, что Селин любила старую женщину, которая вырастила ее. Даже мысль о смерти Персы от руки Селин была абсурдной. Но как насчет Перо? Правда ли, что она убила его, чтобы защитить себя, как она утверждает? А как же Джемма О’Харли? Куда делась эта девушка?

Если не будет доказана невиновность Селин, ее обязательно повесят. Но как же ей удастся раздобыть хотя бы какие-то доказательства, если она окажется запертой в тюремной клетке. У нее нет ни семьи, ни денег, и некому помочь ей. Некому встать на ее защиту – кроме ее собственного мужа, который повернулся к ней спиной.

– Я был дураком, – прошептал он. – Таким ужасным дураком!

– Я поступил с тобой очень несправедливо, когда отправил от себя. Я думал только о себе и своем горе, – сказал Огюст. – Бог тебе судья, если ты поступишь так же и потеряешь Селин.

– Как давно они отплыли? – Корд запустил пальцы в волосы, не понимая, сколько же времени он предавался жалости к себе самому.

– Два дня назад. Кордеро, я готов сделать все, чтобы помочь тебе. Мой корабль и команда спрятаны в бухте в шести милях отсюда. Сегодня вечером мы можем выйти в море и направиться в Новый Орлеан.

– Тогда поехали! Но сначала вели Фостеру приготовить побольше горячего кофе, а Эдвард пусть приготовит смену одежды.

Как только прозвучали эти слова, из-за дверного проема показались голова и плечи Фостера.

– Кофе будет готов через минуту. Эдвард уже собирает вещи.

21

Итак, ее долгое путешествие завершалось там же, откуда началось.

Тюрьма Кабильдо, куда со всей Луизианы свозили настоящие отбросы общества, стояла как раз напротив собора святого Людовика, возле которого Селин когда-то села в экипаж Джеммы О’Харли.

Лежа под грязным рваным одеялом на топчане, служащем в камере кроватью, Селин думала об иронии судьбы, которая заставила ее совершить полный круг. Тонкая шерсть почти не спасала от холода и сырости, но охранники отобрали у узницы одежду, дабы лишить ее возможности даже думать о побеге.

Она улыбнулась, глядя на слабый лучик света, едва пробивающийся сквозь крохотное окошко, проделанное высоко в стене. Как глупа полиция! Никто на свете не решится спрятать ее, даже если она найдет силы и каким-то образом сумеет сбежать из старой крепости. Она совершенно одинока. Селин осознала эту горькую правду в тот момент, когда ступила на палубу корабля и повернулась спиной к Сан-Стефену.

Плавание превратилось в бесконечную череду дней и ночей, сменявших друг друга. Она постоянно мучилась и страдала оттого, что приступы не прошедшей до конца болотной лихорадки то и дело сменялись приступами морской болезни. Прикованная цепью к стене, она не выходила из крохотного помещения на нижней палубе, не имея ни сил, ни возможности вдохнуть свежего воздуха, взглянуть на звезды на ночном небе, ощутить привкус соли на губах. Рядом с ней не было никого, кто мог бы позаботиться о ней, кроме Джонатана Харгрейвса. Когда она отказывалась есть, он принимался кормить ее силой.

Перо не хотят, чтобы я привез им бездыханное тело. Они желают, чтобы я доставил вас живой, чтобы потом повесить.

Когда же мучительное путешествие наконец закончилось, ее заключили в тюрьму Кабильдо вместе с прочими арестантами, ожидающими своей участи. Ей не пришлось долго ждать, а судебное заседание, прошедшее под председательством недавно приехавшего в город судьи-американца по фамилии Беннет, оказалось самым коротким в истории Нового Орлеана. Дьюрелы, молодые супруги, прогуливавшиеся по улице в день убийства, подтвердили, что они видели ее с Жаном Перо часа за два до того, как было обнаружено его тело.

Домашний слуга Перо засвидетельствовал, что приносил Селин горячее какао. Вся челядь в один голос пересказывала кровавые подробности, как они, возвратившись с гулянья, обнаружили во дворе изуродованное до неузнаваемости тело своего молодого хозяина.

Соседи Селин не могли пролить свет на то, где она находилась в день и вечер убийств. Они не видели ни девушки, ни Персы в день смерти старухи.

– Она очень странная, не такая как все, – сообщила соседка, которая много лет жила неподалеку от их дома.

– Я никогда ей не доверял. И всегда считал, что она какая-то чудная. Из-за ее глаз, видите? У нее очень странные глаза, – заявил мужчина, которого Селин, насколько она помнила, видела всего раз или два в жизни.

На протяжении всего заседания суда мать и отец Жана Перо сидели в переднем ряду, жаждущие мести, испепеляющие девушку тяжелыми, злыми взглядами. Кто решился бы их осудить? Ведь убит их сын.

Коренастый джентльмен, назвавшийся Томасом О’Харли, говорил с ней перед началом суда. Он умолял Селин признаться, что она сделала с его дочерью. О’Харли просил сказать ему, где спрятано тело Джеммы.

– Я только хочу достойно похоронить мою маленькую принцессу, – рыдал он.

Селин очень подробно снова и снова рассказывала ему, что произошло тем дождливым вечером в сумраке кафедрального собора. Она клялась О’Харли, что понятия не имеет, куда пропала его Джемма. Он присутствовал и на суде, по-прежнему надеясь, что она сломается и признается в убийстве его дочери. Кто смог бы его обвинить? Его драгоценный ангелочек исчез без следа.

Никто даже не попытался доказать ее невиновность, и она была признана виновной в совершении двух убийств после полуторадневного слушания свидетелей. Никто из присутствующих, и меньше всех сама Селин, не удивился, когда ее приговорили к смерти.

После оглашения приговора судья предоставил ей последнее слово. Даже теперь, лежа в камере, она думала, какую жалкую картину являла в зале суда. Она настолько исхудала, что ее перепачканное аквамариновое бальное платье висело на ней словно на вешалке. Волосы были нечесаными и грязными, кожа приобрела желтоватый, болезненный оттенок, глаза ввалились. Она вспомнила, что ей едва удалось заговорить чуть громче, чем шепотом.

– Я ударила Жана Перо ножом ради самозащиты… Я не оставляла его в том состоянии, в каком его нашли… Я не могла убить Персу… Она была для меня как мать… Я очень ее любила… Я не боюсь смерти, потому что невиновна.

– Просыпайся, девочка, к тебе посетитель.

До слуха Селин, выводя ее из забытья, донесся голос охранника. Она откинула одеяло, подождала, пока перестанет кружиться голова, и наконец повернулась к охраннику, наблюдающему за ней сквозь решетчатое окошечко в тяжелой двери. Сегодня дежурил толстяк, от которого вечно пахло вином. Его румяные щеки были покрыты красными прожилками.

Селин облизала сухие губы:

– Вы мне?

– Тебе. Соберись, девочка. Пришел один джентльмен и хочет тебя видеть. Обещай не выкидывать никаких штучек, и я его впущу. – Лицо за решеткой исчезло.

За последние несколько дней Селин стала по-настоящему жалеть тюремщиков, которые день за днем вынуждены были находиться в сырых, покрытых плесенью стенах, терпеть зловоние, страдать от духоты в переполненных помещениях. Селин поплотнее завернулась в одеяло и спустила ноги с топчана, пытаясь привыкнуть к грязному ледяному полу под босыми ногами.

Откинув с лица волосы, Селин с удивлением думала, кто же мог прийти навестить ее. Она не знала никакого джентльмена, который мог бы прийти сюда, за исключением, может быть, Кордеро, но у нее все-таки хватало благоразумия не надеяться на его приход.