Викинг

– Все хорошо, – говорит Гуннар, – пусть наша бедность идет рядом с нами. Но что делать, если ко всему вдобавок нам сопутствует и злоба, страшная злоба.

– Это скверно, Гуннар.

– Куда уж хуже! Ты, наверное, наслышан об этом Фроди?

Откель огляделся вокруг, точно опасался, что Фроди подслушает их. И сказал:

– Этот головорез, слышно, прицепился к твоему Кари. Чего ему надо? Из-за чего все это? Из-за девчонки?.. Этот Фроди под стать своему отцу. А отец под стать своему, который был настоящий разбойник. Он отхватил все лучшие земли, которые за Форелевым ручьем. Это был бешеный человек. Кровь приводила его в неистовство, и он мог проливать ее сколько угодно. Разумеется, чужую, не свою. Нет, с ним шутки всегда были плохи. Это – люди с разбойничьими повадками, и мне неприятно, что Кари связался с ним.

– Как это – «связался»? Разве Кари затеял?

– Гуннар, неважно, кто затеял. Важнее – что уже случилось. Неспроста же гарцует поблизости от нас Фроди со своими братьями… Об этом все уже толкуют…

– Что же толкуют?

– Твой Кари перешел дорогу этому Фроди.

Гуннар почувствовал солнце: оно по-настоящему пригрело затылок. Значит, тепло в достатке изливается на землю – пора и за работу…

– Да, пора, – спохватывается Откель, подымая с земли свою мотыгу. – Я был бы дурным соседом, Гуннар, если бы не сказал тебе: будь подальше от этих негодяев…

– Это зависит от меня?

– Скорее от Кари. Он же тебе – сын, а ты ему – отец. Прикажи ему: пусть забудет лужайку на берегу фиорда.

– И что же тогда?

– Тогда, Гуннар, Фроди пойдет другой дорогой. Может быть, на той, на другой дороге какой-нибудь разбойник свернет ему шею. А ты спасай Кари, спасай себя.

Гуннар сопел, смотрел на соседа исподлобья.

– Гуннар, в наше время надо быть осторожным. Надо первому уходить с дороги…

– С чьей дороги?

Откель даже опешил: как, неужели Гуннар не понимает, кому следует уходить с дороги? Не Фроди же!

Гуннар поднял голову кверху, увидел, что туман почти рассеялся под лучами солнца. Земля, даже в ее скромном наряде, и поле, даже с каменными зубьями, были красивы. Руки невольно тянулись к мотыге, а мотыга готова был вонзиться в сырую травянистую землю.

– Надо подумать, Откель, – сказал Гуннар и направился на свое поле, которое было как на ладони и почти с ладонь. А вскоре явился и Кари. С мотыгой в руках.

IX

Гудрид сказала Кари:

– Говорят, что за нами следят чьи-то глаза. – И указала пальцем на лес.

– Мало ли что говорят.

– Я бы на твоем месте все-таки поостереглась. Ведь просто так – ничего не бывает.

Кари посмотрел в темную чащу. Там что-то свистит, шипит, урчит, пиликает… Разные лесные голоса, словом… Если прислушиваться к каждому шороху – с ума можно сойти… Гудрид, которая всегда бывала весела и беззаботна на этой лужайке, нынче выглядит усталой, задумчивой. Может, с нею разговаривали этот Фроди или Эгиль? «За нами следят…» Откуда она это взяла?

– Вот что скажу тебе, Гудрид: может, просто так ничего и не бывает, но придавать значение каждому пустому слову тоже не дело. Так я полагаю. Скажу вот еще что: я угроз не боюсь. Хотя и задираться не в моем нраве. Откроюсь тебе: со мной уже кое-кто говорил и даже пытался припугнуть. Но я не из тех, у кого поджилки трясутся при встрече с каждым лесным обитателем.

– Это касается и людей?

– Люди – не лесные обитатели. Я имел в виду зверей. Люди – это особый разговор. Они опаснее любого зверя. Зверь от тебя бежит, а человек строит козни, ставит западни, призвав на помощь все свое хитроумие. Но должен сказать, что на всякое хитроумие есть и другое хитроумие, силе противостоит сила. Так что не все так просто. Если за нами следят, то, может, и я слежу за теми, кто следит за нами.

«Храбрится», – подумала было Гудрид, но чем дальше, тем больше убеждалась она в том, что Кари не бахвалится. Зачем ему говорить пустое? Вообще-то он не болтлив. Он не умеет морочить голову девушкам красивыми словами. Ведь мужская красота не в словах, но в поступках, не в пустопорожнем велеречии, но в действии. Раз Кари говорит, что не боится никого, значит, так оно и есть…

А Кари продолжал, распаляясь:

– Я знаю, кем меня пугают. Этим Фроди и этим Эгилем. Нашли богатырей! Я видел, как они бьются, и, говоря откровенно, о берсерках был лучшего мнения, они казались мне сильнее. Рычать, фырчать, сопеть и лаять всякий умеет. А вот я не заметил, чтобы мечи их по-настоящему разили. То было больше похоже на драку, чем на славный поединок. Нет, Гудрид, ты меня плохо знаешь. И отец меня плохо знает!

«Нет, Кари – не робкого десятка, – подумала Гудрид. – И говорит он от всей души». И она спросила:

– А к чему весь этот пыл, эти угрозы и заверения в том, что ты бесстрашен. К чему все это? И почему я должна все это выслушивать, почему должны следить за мной? Не знаю, чем я это заслужила?

Гудрид достала из глубокого кармана, пришитого к юбке, красный лоскут и приложила его к глазам.

Он дрогнул. «Плачет», – сказал Кари сам себе.

Возможно, Гудрид и всплакнула. Но нет особой уверенности. Не было ли в этом маленьком невинном поступке женской уловки?

Конечно, так и есть: уловка! И Кари попался на нее. Запросто, как всякий истинный мужчина.

Он принялся отрывать заусеницу на большом пальце левой руки и, глядя себе под ноги, заговорил так:

– Гудрид, я скажу, чем ты все это заслужила… Скажу прямо: ты не виновата. Все это я. Виноват я перед тобой…

Она вроде бы удивилась:

– Ты? Нет, я не верю.

– Гудрид, я слишком много думаю о тебе…

– Обо мне? С чего бы это?

– Сам не знаю. Может, оттого… – но Кари умолк.

Долго молчал он. Язык проглотил, не иначе. Она терпеливо ждала, что же он все-таки скажет. Хотя – можно дать голову на отсечение! – угадывала его ответ.

Кари продолжал глуховатым голосом, словно исполненным мрачных предчувствий:

– Мне сказали друзья… Они все открыли…

– Что же они открыли?

– Ничего особенного. Правду, должно быть, сказали.

И снова умолк.

– Я слушаю, Кари. – Она чертила прямые линии носком своего башмачка – такого остроносого, ладного, плотно пригнанного к ноге.

Он тянул. Должно быть, не легко было в чем-то признаться.

– Гудрид… Мне сказали… Но не знаю, правы ли они… Подозреваю…

– Кари, а не можешь ты поменьше подозревать и пояснее говорить?

– Нет, отчего же? Я могу. Но робею. – Он наконец оторвал заусеницу, и кровь выступила у ногтя.

– Робеешь? А ну, посмотри мне в глаза,

– Зачем?

– Я кое-что узнаю по глазам.

Тут Кари и вовсе уперся взглядом в самую землю.

– Правда, Кари. Я могу судить кое о чем по глазам… Это у меня от бабушки. Она угадывала судьбу по выражению глаз, и по ладоням, и по морщинам на лбу. Она у меня очень занятная. И мудрая.

– Ты у нее и спроси.

– О тебе, что ли?

– Хотя бы…

Гудрид залилась веселым смехом. Он даже не думал, что может так заразительно хохотать Гудрид. «Она очень веселая», – решил про себя Кари. Но глаз так и не поднял.

Она направилась к своей лодке. Уселась в нее. Взяла в руки весла.

– Ты что же, будешь плыть по песку?

– Поневоле поплывешь и по песку. Это легче, чем у тебя слово вытянуть. Нет, к бабушке я не обращусь.

– Почему? – выдавил он из себя.

– А потому, что знаю, что скажет: «Дура! Спросила бы у него сама».

– Ну, так… – Кари глубоко вздохнул, – вот и спроси сама.

Она выпрыгнула из лодки:

– Спрашиваю в последний раз: в чем твоя вина передо мной?

Он собрался с духом. И сказал:

– Меня друзья надоумили…

Она ждала. Оперлась на весло. И ждала. Терпеливо.

Он бросил на Гудрид короткий взгляд:

– Они говорят, что люблю тебя…

Она отвернулась:

– Как это – любишь?

– Так сказали они.

– Вот глупости!

На сей раз замолчали оба. Думали о чем-то своем. Впрочем, Кари ни о чем не думал, голова его была совершенно пуста, подобно давно забытому ларю.