Возлюбленный враг

В ответ Джинни не услышала слов, она почувствовала, как теплые руки легли на плечи, поворачивая ее лицом к нему. Их глаза встретились, и реальность кухни, сверкающего огня, гула голосов на конном дворе стали просто фоном, как на гобелене, где на первом плане вышиты они, застывшие до тех пор, пока автор вышивки не решит закончить картину. И вот он решился! Алекс наклонил голову, его полные губы захватили ее рот. Ее губы невольно раскрылись навстречу рванувшемуся вперед языку, который тут же начал изучать контуры ее щек, охватил ее язык, внезапно осмелевший и умелый в теплой, бархатной глубине его рта.

Джинни почувствовала, как напряглись ее соски, запылали, прижавшись к полотну лифа, ощутила удивительную слабость. В панике забормотав что-то невразумительное, она стала отбиваться от рук, отпустивших ее плечи и обхвативших ее бедра, прижав их к горячей, пульсирующей плоти. Это ощущение было хорошо знакомо ей. Сколько ночей за годы своего замужества она чувствовала готовность Гилла, его руки, нетерпеливо раздвигающие ее бедра так, что ее еще не готовое тело открывалось навстречу вторжению! Но сейчас все было совсем иначе. Она почувствовала влагу, когда тело, помимо ее воли, с готовностью откликнулось, заглушая все доводы разума.

— Нет! — Она снова повернулась к усыпанному мукой столу, руки ее дрожали. — Вы хотите мое тело, как и мое наследство, и мою свободу, полковник? Поразительное понятие чести; позволяющее домогаться беззащитной вдовы — вдобавок еще и пленницы.

Алекс побелел.

— Никаких домогательств, госпожа, не было. Ни одна женщина не отвечала на мои поцелуи так охотно. Вдовство явно оставило некоторые ваши желания неудовлетворенными.

Этот обмен колкостями был лишь слепой реакцией на взрыв чувств, чего они оба и не ожидали, и не могли объяснить.

— Как вы смеете? — Джинни резко обернулась. От возмущения она забыла о страхе.

Медленно Алекс положил руку ей на грудь, туда, где набухший сосок все еще выделялся на фоне лифа платья. Бровь насмешливо приподнялась, улыбка коснулась его полных губ, когда она застыла под этим гипнотизирующим касанием. Потом, шутливо поклонившись, он убрал руку и вышел из кухни.

Потрясенная, Джинни застыла на месте. Пульс бешено колотился, ее бросало то в жар, то в холод. И кого она собиралась обмануть этой своей эскападой? А кого она собиралась обмануть своими прежними мыслями о мирном и уютном браке без страсти? Ей девятнадцать лет, а она никогда не понимала до конца слово «страсть». Бормоча что-то неразборчивое, вспыхивая и едва не рыдая, Джинни выскочила из дома, стремительно пересекла двор, не обращая внимания на любопытные взгляды мужчин, и побежала к вершине скалы. Узкая скользкая песчаная тропинка вела вниз к берегу. Эта тропинка скорее годилась для горного козла, нежели человека, но Джинни взбиралась по ней с детства, едва научившись ходить. С Эдмундом они съезжали здесь вниз на спине. Волосы дыбом вставали от одного вида переплетенных в клубок рук и ног, а про разорванную одежду и говорить было нечего. Даже неизбежность наказания за такие отчаянные проделки не могла их остановить.

Но те дни давно миновали, и сейчас Джинни спускалась вниз с некоторым достоинством, упираясь ногами в песок, чтобы не поскользнуться. Небольшой пляж был пустынен. На чернеющем небе вечерняя звезда посылала свой свет темной стороне Земли, в надежде придать ей уверенность. Морская волна мягко вкатывалась в пещеру, накрывая песок с тихим, шуршащим вздохом.

Джинни подумала о своей лодке, спрятанной в пещере под скалой. Как легко было бы подтащить ее к берегу, поднять парус и уплыть отсюда, подальше от потрясений дня. Но лодка была единственным средством спасения для Эдмунда и Питера… да и для нее самой. У нее нет выбора. Придется терпеть.

Терпеть что? Джинни сидела на камне и смотрела на море, предоставляя невозмутимому ритму волн передаться ей и восстановить ее спокойствие. Она должна ради своих друзей вынести плен, условия которого, по правде говоря, далеки от жестких. Нет, дело не в этом. Она никогда не убегала от реальности и сейчас готова была прямо смотреть ей в лицо.

Брак с Гиллом Кортни был сущим кошмаром, пожизненным приговором к испытанию, которое становилось невыносимым из-за завистливого неприятия его матери и сестер, — они считали молодую жену единственного наследника недостойной его. Джинни, единственный ребенок баловавшего ее отца и болезненной матери, провела первые пятнадцать лет жизни с большим удовольствием у руля лодки, чем в винодельне или за прялкой. Но все же упреками и нотациями ей сумели внушить, что должна знать дочь лорда, которая когда-нибудь будет управлять собственным огромным домом.

На первый взгляд Гиллу Кортни не в чем было упрекнуть свою пятнадцатилетнюю жену. Она была привлекательна, богата и хорошо подготовлена к выполнению своих обязанностей. Но она держалась недопустимо независимо, и Гилл, привыкший, что женщины осмеливались заговорить со своими мужчинами только когда к ним обращались, испытывал острое смущение. В поместье Кортни он привез жену, как ему казалось, с триумфом.

Джинни, несмотря на крайнюю неприязнь к этому человеку с его непомерно раздутым мнением о собственной персоне, несмотря на растерянность, оттого что оказалась вдали от своего любимого острова Уайт, от моря, пыталась относиться к его семье по-дружески, быть открытой. Но очень скоро она поняла, что открытость и дружелюбие считались здесь признаком невоспитанности. Леди Кортни правила женской частью семьи железной рукой матриарха и от жены своего сына ожидала покорности и молчаливого подчинения. К ней, невестке, относились с меньшим уважением, чем к незамужним сестрам ее мужа, а Гилл, привыкший к женскому обожанию и заботе, из-за которых он, сам того не понимая, находился в тисках подчинения, не оказал ей поддержки.

Он был неуклюжим и неопытным любовником. Любовником? Сидя на камне, Джинни невесело рассмеялась. Если в его поспешном удовлетворении собственных нужд и были какие-то намеки на любовь, то она этого не заметила. Сопением и тошнотворным запахом пота сопровождалось его вторжение в ее еще не готовое тело и вызывало в ней омерзение. Иногда она молила Бога о том, чтобы зачать ребенка и на девять месяцев освободиться от этого ежевечернего насилия. Гилл никогда бы не подверг опасности своего наследника. И если бы она носила его ребенка, то ее положение в семье, безусловно, изменилось бы. Но чаще всего эта мысль вызывала у нее отвращение, и всякий раз она с облегчением воспринимала наступление месячных, несмотря на то, что ее бесплодие вызывало еще большую жестокость в обращении с нею родственников мужа. Но как же можно зачать ребенка в любви от человека, которого презираешь?

За весь год Гилл поцеловал ее, наверно, раз десять — небрежный жест, прежде чем задрать до талии ее ночную рубашку. Вскоре он перестал даже притворяться, что видит человека в женщине, тело которой он использовал, будто оно было не важнее ночного горшка. В детстве Джинни и Эдмунд иногда целовались, когда начинала играть кровь, но это был детский опыт, и они тщательно, испытывая чувство вины, хранили секреты своих растущих тел и бурлящих чувств.

Но когда Алекс Маршалл поцеловал ее, произошло нечто такое, что не имело отношения к ее опыту. Ее тело откликнулось против ее воли, каждый нерв, казалось, напрягся в ожидании то ли боли, то ли радости. Нет, это действительно была радость. Но что знала она об этом человеке, кроме того, что удалось вытянуть из Питера и понять самой? Человек неимоверной целеустремленности, твердый и решительный. Что же произошло с ним, что заставило его поступиться своими принципами и общаться с пленницей и врагом, чьи убеждения ненавистны ему?

Джинни сидела на камне, размышляя, а сумерки тем временем перелились в темную ночь, и теперь она могла лишь слышать, как море накатывается на песок и отступает с влажным всплеском. Облака закрыли диск Луны, достигшей трех четвертей, и звезды.

В усиливающемся ветре она ощущала приближающуюся летнюю грозу, слышала ее в грохоте волн, бьющихся об Игольчатые скалы. Солдатам полковника придется пережить неприятные минуты в палатках.