Страница 75 из 98
Имперская идея как таковая владела воображением Оттона III с младых лет. Еще будучи королем, он изображался на печатях по пояс и с державой в руке, что являлось прерогативой императора. После императорской коронации он велел изображать себя стоящим в полный рост, а затем и сидящим на троне. Созданный таким образом тронный тип в качестве так называемой «печати величества» использовался всеми его преемниками. Стали применяться металлические буллы, как при Каролингах и Оттоне Великом. Сначала булла Оттона III имитировала печать Карла Великого: на одной стороне было изображение закованной в латы женской фигуры со щитом и копьем, олицетворявшей собою Рим, а на другой — государь во цвете лет с бородой и короной. Оттону III тогда было всего лишь 18 лет, но это не имело значения, поскольку портрет должен был напоминать самого Карла. Вокруг женской фигуры на лицевой стороне шла надпись: «Возрождение империи римлян». Девиз Карла Великого «Возрождение Римской империи», несомненно, послуживший образцом, был характерным образом изменен перенесением акцента на слово «римлян». Равенство составных элементов каролингской триады «Италия — Галлия — Германия» нарушалось в пользу Рима и римлян, коим идея возрождения, завладевшая сознанием Оттона III, отводила центральное место.
После подавления мятежа Крешенция император более трех месяцев оставался в Риме. Все соперники и враги низвергнутого патриция были естественными союзниками Оттона III, a прочие перешли на его сторону в надежде извлечь из этого выгоду. Император и папа собирали своих сторонников, с помощью которых они могли господствовать. Снова возвысился род, некогда оттесненный Крешенциями от власти в Риме, — Тускуланцы, состоявшие в родстве с печально знаменитым папой Иоанном XII. Теперь они вновь стали ведущим семейством Рима. Граф Тускуланский Григорий и его сын Альберик поступили на папскую и императорскую службу. Эти римские господа восхищались славным прошлым Рима, жаждали титулов и должностей своих предков, мечтали о возрождении «золотого Рима», главы мира, во всей его мощи и величии. Теперь, будучи приближенными к императору, они, казалось, были близки к достижению и своей цели. Император, от которого зависело исполнение их надежд, превратился из карателя мятежников в почитателя Рима.
Оттон III, восхищавшийся Боэцием ученик Герберта Орильякского, внутренне уже был готов поддаться обаянию Рима. Однако любовь императора к Риму, о которой с осуждением писали современные ему авторы, могла развиться лишь после того, как более длительное пребывание дало ему возможность узнать, как много в этом городе свидетельств былого величия Древней Римской империи. Не приходится удивляться тому, что Рим произвел на юного восприимчивого императора сильное впечатление — не меньшее, чем на его учителя, Бернварда Хильдесхаймского, в качестве его гостя посетившего город в 1001 году. Римские триумфальные колонны послужили образцом для сооружения бронзовой колонны в его кафедральном Хильдесхаймском соборе, так называемой колонны Бернварда, шедевра немецкого искусства периода оттоновского возрождения. Не следует забывать и того, что в Риме было много больше, чем где бы то ни было еще, святых мест и реликвий, напоминавших о временах борьбы за христианскую веру. И этот мир привлекал к себе Оттона III, находившегося под впечатлением от слов св. Адальберта и от вести о настигшей его 23 апреля 997 года мученической смерти в качестве миссионера среди язычников-пруссов.
Эти многосторонние связи Оттона III с Римом сближали его с римлянами, в свою очередь искавшими, по различным мотивам, подход к нему. Что еще год назад казалось немыслимым, то в 998 году стало реальностью: император и римляне вступили в тесный союз, к которому принадлежал и папа в качестве ближайшего союзника императора. Непосредственным практическим следствием любви императора к Риму стало то, что, в отличие от своих предшественников, он устроил там постоянную резиденцию. Тем самым осуществилось главное в его надеждах на возрождение Империи: Рим снова стал резиденцией императора, столицей, «главой мира», правда, как вскоре заметили и сами римляне, не совсем в том смысле, как они представляли себе возврат к порядкам античных времен.
Таким образом, был сделан первый шаг на пути «возрождения империи римлян». Вместе с тем решение Оттона III устроить в Риме свою резиденцию имело целью и самоутверждение перед византийским императором, желание показать себя правителем, равновеликим ему по рангу. Уже в мае 998 года в дарственных грамотах Оттона III появляется указание, что они составлены «в Риме, во дворце». Из других источников мы узнаем, что императорский дворец располагался на Авентине, который современники прославляли за его красивые постройки и хороший воздух. В одном из стоявших там зданий Оттон III, очевидно, и устроил свою резиденцию, в окружении церквей и монастырей, которых на Авентине было особенно много.
Возродив этот обычай древних римских императоров, Оттон III поступил вопреки укоренившемуся к тому времени мнению, что Рим является городом апостолов. Даже в его ближайшем окружении раздавались голоса недовольных тем, что он поселился там, где был «приют апостолов». И вообще представлениям римской церкви противоречило то, чтобы император жил в Риме, чтобы земной правитель осуществлял свою власть там, где небесный повелитель поместил главу христианской церкви. Пренебрегая этими возражениями, Оттон III демонстративно проигнорировал принципы так называемого «Константинова дара», который спустя два года он открыто объявит фальшивкой. Очевидно, он пришел к этому убеждению уже тогда, когда выбрал место своей резиденции.
Возрождение древнеримских учреждений и обычаев включало в себя и придворную жизнь. Символическую и культовую репрезентацию императорской власти Оттон III не изменил. Здесь, как и по многим другим важным аспектам, юный император скорее продолжил традицию своего дома. Не прослеживаются изменения ни порядка коронации, ни императорского облачения или инсигний. Появление длинного жезла на иллюстрациях и печатях Оттона III, несомненно, обусловлено влиянием античных образцов. Изменения могли происходить лишь вне церковной сферы и в масштабах, не затрагивавших существо прежнего обычая. Так, по особенно торжественным случаям Оттон III появлялся, дабы продемонстрировать свое высокое положение самодержавного государя, в розовой, затканной золотыми орлами далматике и в башмаках, украшенных изображениями орлов, драконов и львов — царственных зверей, символизировавших собой королевско-императорскую власть.
Титмар Мерзебургский рассказывает о возрождении Оттоном III старинного, почти забытого обычая римлян: «Он сидел один на возвышении за столом, изготовленным в форме полукруга». Это могло происходить лишь по торжественным случаям, ибо другие авторы свидетельствуют о более простом обхождении императора со своими друзьями, чаще всего служившими ему и наиболее доверенными советниками (с одним из своих друзей, с Таммо, братом епископа Хильдесхаймского Бернварда, Оттон III, как рассказывает современный хронист, был столь близок, что они часто за столом ели из одного блюда). Это была, таким образом, символическая трапеза, которую Оттон III совершал по торжественным случаям обособленно от своих подданных. Какова была идейная подоплека этой церемонии? Здесь речь также идет об одном из элементов «возрождения империи римлян», древнеримском обычае использования полукруглого стола, называвшегося сигмой. Правда, Оттон III в своем следовании обычаю древних не зашел столь далеко, чтобы возлежать за столом, как это делал, например, византийский император со своими придворными по определенным торжественным случаям. Оттон III использовал сигму, чтобы возвыситься над прочими участниками застолья, продемонстрировать свое чрезвычайно высокое императорское достоинство — неслыханное дело при оттоновском дворе, еще не видавшем столь резкого обособления короля от окружавшей его знати. Из слов Титмара Мерзебургского можно понять, что это новшество вызвало возмущение, поскольку было несовместимо ни с германскими, ни с христианскими представлениями о правителе. Впрочем, осторожный в своих высказываниях Титмар и здесь употребил весьма обтекаемую формулировку, говоря, что желание императора возродить полузабытые римские обычаи «разные люди воспринимали по-разному».