Остров Тамбукту

Переговоры закончились благополучно. Мы с адъютантом вернулись на судно. Угрозы контр-адмирала были ни к чему, — по крайней мере, я так думал, но позже понял, как жестоко ошибся.

III

В последнее время контр-адмирал совсем оставил меня в покое. Переговоры были окончены, туземцы строили себе хижины, и я не был ему нужен. Тем лучше! Я служил в солдатах и знал одну солдатскую мудрость: «Чем меньше вертишься перед глазами начальства, тем спокойнее тебе будет». И потому я чувствовал себя гораздо лучше среди матросов, чем в офицерской кают-компании.

Со Смитом и Стерном я виделся каждый день, а иногда и по два раза в день, — утром и вечером, когда мы выходили на палубу подышать прохладным воздухом. Днем было невыносимо жарко, и никто не показывался на солнце. Смит переменился. С тех пор как попал под защиту американского флага, он охладел ко мне. Это было характерно для него, и поэтому наступившая в нем перемена меня не удивила... А Стерн остался таким же сердечным и искренним, как и раньше. Он тосковал по своей маленькой дочери и стремился как можно скорее уехать к ней в Александрию.

И вот наступил долгожданный час. Однажды, когда матросы обедали, сверху сообщили, что транспорт, о котором говорил адъютант, пришел. Все побросали ложки и устремились на палубу.

Транспорт вошел в залив. На носу ясно виднелась надпись «Линкольн». Транспорт носил имя великого американца, который любил свободу и мужественно сражался за нее. Будучи президентом Соединенных Штатов Америки, Линкольн пять лет воевал с плантаторами Южных Штатов за освобождение негров от рабства. Он победил, потому что с ним был весь американский народ, но побежденные рабовладельцы жестоко отомстили: они подкупили одного негодяя, и тот убил Линкольна.

«Линкольн» дал продолжительный гудок и остановился. Загремели цепи, затарахтели лебедки, и тяжелый якорь бухнулся в воду. Немного позже от парохода отчалила небольшая лодка и направилась к нашему крейсеру. (Забыл сказать, что обе наши боевые единицы были крейсерами. Это я узнал от адъютанта.) На лодке приехал капитан «Линкольна». Адъютант встретил его у трапа и повел к контр-адмиралу. Через несколько минут адъютант прибежал к нам сообщить, что отсюда «Линкольн» пойдет в Бразилию за каучуком и отвезет его в Англию.

— В Англию! — воскликнул Смит, и глаза его загорелись от радости. — Правда?

— Да, — подтвердил адъютант. — Через четыре дня «Линкольн» уходит. «Старик» велел капитану взять вас с собой.

Плантатор так был разволнован новостью, что страшно растерялся и только бормотал:

— Англия! О, вы не знаете Англии! Великая страна, сэр! Лондон! О, вы понятия не имеете, что такое Лондон!

Он обращался к адъютанту, а Стерн молча смотрел на пришедший пароход. Он был грустным, отлично сознавая, что ему не скоро удастся увидеть дочь... Смит заметил его настроение и спросил:

— Почему вы печальны, Стерн? Вы слышали, что сказал этот молодой джентльмен? Едем домой, Стерн! Домой, в Лондон!

— Домой? — повторил Стерн. — У меня нет дома ни в Лондоне, ни где бы то ни было в Англии.

— У вас нет дома? У вас нет своего дома, Стерн?

Стерн не ответил. Смит смутился и начал жевать сигару, дымившуюся у него в зубах. Немного погодя он сказал:

— Ничего, Стерн, это не большая беда. И без дома Англия — такая же ваша родина, как и моя, и вы должны радоваться не меньше меня скорому нашему возвращению.

— Я радуюсь, — тихо проговорил Стерн. — Может быть больше вас...

— Не видно, Стерн, не видно...

— А вы чего хотите, чтобы я кричал, как вы? Чтобы я бил себя в грудь кулаками и твердил, что люблю Англию? Кому это нужно?

После слов капитана Смит умолк, не то устыдившись, не то потому, что остыл восторг. Немного погодя, он сказал, как бы извиняясь:

— Темперамент, сэр... Не могу сдерживать обуревающих меня чувств. А вы? — обернулся он ко мне. — Надеюсь, что и вы радуетесь?

— Да, — подтвердил я. — Англия гораздо ближе к Болгарии, чем остров Тамбукту. Но я думаю и о моих друзьях, которые остаются здесь. Что с ними будет?

Плантатор огляделся и, убедившись, что адъютант ушел, сказал:

— То, что произошло с американскими индейцами.

Я содрогнулся от ужаса, вспомнив, как жестоко американские колонизаторы расправились с индейцами. Белые хозяева пролили реки крови и прошли по сотням тысяч трупов, пока завладели американским континентом.

— Вы серьезно говорите? — обратился я к плантатору. — Ведь контр-адмирал однажды заявил, что это знамя несет свободу и демократию?

— И вы ему поверили? О, санкта симплицитас![29] Контр-адмирал открыто сказал, что превратит остров Тамбукту в военно-морскую базу. А на обыкновенном языке это значит, что Соединенные Штаты захватят остров. Контр-адмирал даже сказал мне, что без всякого зазрения совести продолжит мои усилия и расширит мою плантацию, то есть присвоит ее. Из этого вы можете заключить, что написано на его знамени.

— А почему вы не позвали меня свидетелем! — усмехнулся я, вспомнив прежние уверения Смита в том, что остров Тамбукту будет принадлежать Англии, потому что английские подданные первые его открыли и первыми ступили на него.

— Бросьте шутить, — махнул рукой Смит.

— Нет, я не шучу, а говорю совершенно серьезно. Я всегда был и буду на стороне угнетенных и оскорбленных. Сейчас вы оскорбленный, и я готов быть вашим свидетелем.

— Свидетелем! — процедил сквозь зубы Смит. — Перед кем? Перед волком, который хочет съесть ягненка... Но я это дело так не оставлю! Он меня еще не знает. Я никогда не останавливаюсь посреди дороги. Мы еще встретимся с ним, но при других обстоятельствах...

IV

Японские пленные работали по шестнадцать часов в сутки и разгрузили «Линкольн» за три дня. Лодок американских судов оказалось недостаточно, пришлось использовать пироги туземцев, несмотря на их малую величину. На четвертый день утром Смит, Стерн и я сели в моторную лодку контр-адмирала, и адъютант отвез нас на транспорт. Мы простились с веселым потомком креолов, он сердечно пожал нам руки, пожелал «счастливого пути» и возвратился на крейсер, а мы поднялись на палубу «Линкольна». Встретил нас широкоплечий мичман с черными свисающими усами и отвел к капитану. Капитан был крупный мужчина лет пятидесяти со смуглым продолговатым лицом, изрезанным глубокими морщинами, а посередине его высокого лба выступал шрам от старой раны, полученной, вероятно, еще в молодости, когда капитан был простым матросом. Он подтвердил то, что мы уже знали от адъютанта: транспорт пойдет в Манаус, пристань на реке Амазонке. В Манаусе погрузит каучук и доставит его в Англию. Рейс продолжится долго. Пароход пройдет не менее двадцати тысяч километров — половину расстояния вокруг земного шара. По пути только раз остановимся дня на три в Кейптауне, вблизи мыса Доброй Надежды, в Южной Африке.

— Путешествие не будет особенно приятным, — предупредил капитан. — Транспорт идет порожняком и будет игрушкой волн. Особенно трудно придется около мыса Доброй Надежды: там всегда дуют сильные ветры, часто бушуют бури и океан всегда бурный. — И, улыбнувшись, он добавил: — Но вы закалены, раз претерпели кораблекрушение.

— Это верно, сэр, — сказал Смит. — Мокрый дождя не боится, не так ли?

Капитан не забыл нам сказать, что в случае надобности нам придется помогать экипажу.

— Разумеется! — желчно прошипел Смит. — После того как я был на побегушках у японцев, ничто уже не может меня удивить.

Это был намек, тонкая ирония по адресу американцев, но капитан не понял. Он не знал, что контр-адмирал собирался присвоить себе плантацию Смита.

Мы согласились на все условия, которые нам поставил капитан, потому что «Линкольн» был единственным пароходом, который мог нас доставить в Европу, хотя и кружным путем. Другой такой случай едва ли вскоре мог нам представиться.

29

Санкта симплицитас — святая простота (лат.).