Страница 85 из 96
— Да, потому что у нас столуются все служащие на почте.
— У нас тоже столуются служащие, но мы не держим прислуги, — заметил он не без ехидства.
— Да, но я в этом отношении никуда не гожусь.
— Я думаю, что нет. Но вы считаете фиктивной ценностью делать вид, будто вы не годитесь.
— Нет, но он говорит, что если у нас не будет прислуги, то я не смогу играть. Он это делает для меня. Теперь у меня два-три ученика, которые платят мне по пяти крон в месяц.
Она встала и отряхнула юбки, она наговорилась всласть и больше не чувствовала подавленности. Может быть, в этом не было никакой необходимости, но когда они под конец опять заговорили о любви, она снова стала утверждать, что никогда не была влюблена в него. Нет, право же, если на то пошло, то она предпочитает своего мужа. Но изредка поговорить о пустяках — не правда ли? — не так плохо, особенно когда из тебя всё равно ничего не вышло, а потом опять оставаться одной и сидеть дома на стуле...
Каждый пошёл своей дорогой.
Аптекарь слегка задумался о ней. Что-то изменилось, она была так откровенна, немного не в своём уме, болтала так много, — уж не попробовала ли она, перед тем как выйти, хереса, которым должна была заправить суп?
Всё возможно.
У стройки он встретил свою жену. Их невозможно было отвлечь от этой стройки, они ходили туда и в одиночку и вместе, утром и вечером, постоянно, изо дня в день следили за тем, что уже сделано и что ещё осталось сделать. Ведь у них была мебель из Бергена, которую нужно было внести в этот дом, было несколько ящиков, которые нужно было распаковать.
— Ты идёшь сюда? — спросила она.
— А ты? Разве тебе не надо домой готовить обед?
— У нас на обед ветчина. Который сейчас час?
— Этого я тебе не скажу больше. Ты можешь повесить на себя свои собственные часы.
— Не имею средств носить их! — Она вытащила часы из кармана его жилетки. — Ещё много времени! А ты, верно, катался на лодке и грёб?
— Нет, — отвечал он. — Я встретил фру Гаген и поболтал с ней немного.
— Подумай, Конрад, если бы я умела играть, как она!
— Этого бы я не хотел. Потому что тогда ты не была бы такой, какой я люблю тебя.
Сколько нежности и любви между ними! Они поговорили о том, что почтмейстер требует, чтобы гостиная и спальня во всяком случае были оклеены обоями, и что надо как-нибудь пойти с ним в сегельфосскую лавочку и выбрать там обои. Они, как молодожёны, говорили о том, как нарядна будет крошечная столовая благодаря серебру на двенадцать персон. И боже мой! фру вернулась даже к тому, о чём они говорили уже раньше: к красному кабинету. По её мнению, будет лучше, если он часть приёмной отгородит себе под контору.
— Но зачем же тогда кабинет?
— Это правда. Но это будет так красиво!
Странная манера рассуждать, и неожиданная со стороны такой разумной женщины.
— Вон идёт На-все-руки! — сказала она.
Август поклонился и тотчас выразил своё удовлетворение по поводу стройки: так приятно видеть, как быстро подвигается дело вперёд!
— Я всегда спасаюсь сюда, когда рабочие мои упрямятся и не слушаются, — сказал он.
— Вы с ними не справляетесь?
— Случается. Они знают, что теперь могут делать, что хотят, они нарочно растягивают работу.
— Но разве они не хорошо работали здесь?
— Нет, хорошо. В особенности вначале. И теперь они опять поговаривают о том, что хотели бы спуститься сюда.
— Сюда? Но что ж они будут тут делать?
— А сарай?
Они все трое стали смеяться над забывчивостью аптекаря, и фру спросила его, куда он думает складывать дрова, где будет сушить бельё, хранить продукты...
— В твоём красном кабинете, — шепнул он ей.
Август: — Да, нужно в некоторых местах подвести фундамент под сарай, — фру права. Но консулу необходимо поставить загородки сейчас же, дело спешное. Рабочие понадобятся мне ещё в течение нескольких дней, аптекарь.
— Конечно. Во всяком случае, они не должны спускаться сюда, прежде чем не кончат у вас.
— Хорошо, — согласился Август.
У мыса загудел пароход, шедший к югу. Аптекарь поглядел на часы и сказал:
— Ну, тебе пора, Лидия.
— Нет, тебе пора, — ответила она, — мне нужно крошечку поговорить с На-все-руки. Я сейчас приду.
И во всём-то Август должен был принимать участие! Вот жена аптекаря отвела его совсем в сторону, таинственно заговорила с ним, призналась ему в чём-то, чуть ли не опустив глаза при этом, что не очень-то ей было свойственно.
Что же подумает о ней На-все-руки, что скажет он, когда узнает то, о чём она собирается ему рассказать?
Так она начала.
Август глядел на неё и ждал.
— Ты вот глядишь на меня, — сказала она, — но ведь ещё ничего не заметно по мне сейчас?
Эти слова навели сообразительного Августа на мысль, он улыбнулся и сказал с хитрым видом:
— Пожалуй, уж могло бы стать заметным!
Чертовски ловкий человек! Как он галантен! Никакого удивления, никаких намёков на её возраст, или что это мало вероятно. «Пожалуй, уж могло бы стать заметным», — сказал он.
— Ну, что ты об этом думаешь? Ты должен мне сказать.
— Что я думаю? Что это единственное правильное, что вы оба могли сделать. И если вы не побрезгуете и выслушаете меня, то я скажу, что это — великое благословение со стороны творца. Я такого мнения.
— Ну, а теперь мне всё же стыдно немного перед людьми.
— Очень нужно! Чего ж тут стыдиться? Как вы можете говорить так безнравственно о человеческом плоде и произрастании?
О, до чего он радовал её и был приятным поверенным в счастливом беспокойстве! Он был незаменимый человек, к которому можно было и в нужде обратиться, и поделиться радостью, которая в кои-то веки приходила.
— Я непременно хотела тебе сказать об этом, На-все-руки, потому что ты всегда был так добр.
Август был благодарен ей за эти слова и в свою очередь захотел сказать ей приятное.
— Да, да, фру Хольм, помяните моё слово: раз уж вы начали, будьте уверены, что вы ещё много раз придёте ко мне, чтобы сообщить такую новость.
Она засмеялась, растрогалась до слёз и отвергла такое предположение, как совершенно невероятное. Так, значит, он находит, что ей нечего стыдиться людей и можно выходить.
— Да вы с ума сошли! — вырвалось у него. — Простите, что я так сказал. А что люди будут думать об этом — пусть это будет ваше последнее слово в этой жизни, если я ещё раз услышу его. Так и знайте.
Она постояла немного, словно собиралась ещё что-то сказать и не решалась. Но сказать было совершенно необходимо, это было, пожалуй, самое важное.
— Дело в том, — сказала она, — что я боюсь одной вещи. Это так ужасно, и я не знаю, как мне спастись. Всё было бы очень просто, если б только я была уверена. У меня будет теперь красная комната с двумя окнами в новом доме, всё будет лучше, чем когда я ждала других детей. Да и вообще. Но я боюсь, что кто-нибудь... что кто-нибудь вернётся... Понимаешь ли, На-все-руки? — вернётся...
Август, с его быстрой головой, тотчас понял и остановил её.
— Этого никогда не будет.
— Как?!
— Так, никогда не будет.
— Ты так думаешь?
Август должен был хотя бы временно помочь ей, она в этом сильно нуждалась. Потом, позднее, он ещё раз поможет ей: помогать и спасать других и самого себя — это было для него плёвое дело. Он и тут не намекнул, не назвал известной суммы в семьсот крон, не нуждался в этом, его слова были и без того полны содержания.
— Никогда больше не думайте об этом! Тот, кто уехал, уехал по причине жизни и смерти и никогда больше не вернётся.
Таинственная и глубокая речь, она ей поверила вполне.
— Да благословит тебя бог, На-все-руки! — сказала она.
Возвращаясь со стройки, Август хотел было опять подняться к рабочим, но один из мальчиков из сегельфосской лавки, запыхавшись, подбежал к нему с известием от консула, что англичанин приехал с пароходом. Господа с собаками пешком пошли в имение, потому что лорду после длинного путешествия по морю захотелось поразмять ноги, а Август пускай привезёт с пристани его чемодан. Автомобиль стоит в гараже.