А жизнь идет...

XXII

Аптекарь Хольм, кроме удовольствия, получил и ещё кое-что за вечер. На следующий же день он сходил к Гине из Рутена и передал ей за участие вполне заслуженные пятьдесят кроя. Но он сделал ошибку, не скрыв этого от вдовы Солмунда, чем возбудил её зависть, и это в свою очередь повлекло за собой много неприятностей.

— Я думала, что всё это моё, — говорила вдова Солмунда, — у меня в семье столько нуждающихся!

— Будь довольна тем, что получаешь, — ответил аптекарь. — Вот, бери, — триста пятьдесят!

Но вдова Солмунда была недовольна, она не могла успокоиться, что ей пришлось поделиться с кем-то. Она рассказала об этом всем соседям и в один прекрасный день пошла к Гине в Рутен и потребовала у неё деньги.

Но Гина не собиралась отдавать ей эти деньги. К тому же Карел взял эту бумажку в пятьдесят крон и отнёс её в банк, в счёт долга.

— Как?! Вот это здорово! Платить моими деньгами долги! — всполошилась вдова.

— Какие же это твои деньги? Нам дал их аптекарь.

— Так. Он, значит, раздаёт чужие средства! Можешь ему кланяться и передать, что за это наказывают!

— Нет, нет, он не из таких людей, которые отдают чужие деньги.

— Вероятно, он дал их тебе, потому что ты угождаешь ему, — высказала своё предположение вдова.

— Свинья! — возразила Гина. — Сейчас же уходи из моего дома!

Они вышли на двор, но продолжали ссориться.

— Ну, тогда за что же дал он тебе эти деньги? — спросила вдова.

— Как, за что? А разве я не пела весь вечер и не увеселяла всех, кто был тогда в кино?

— Подумаешь — пела!.. — передразнила вдова. — Стоит за это платить!

— Да. И Карел тоже пел весь вечер вместе со мной.

— Пел вместе с тобой! — опять передразнила вдова. — Уж, конечно, за такую крупную сумму ты угождала ему и поздно, и рано, и много раз. Я уверена в этом!

— Карел! — закричала Гина своим громким голосом. Карел как раз спускал воду из пруда на лугу. Он воткнул лопату в землю и пришёл.

Но вдова Солмунда ничуть не испугалась его, теперь в ней неожиданно заговорила ревность, и она распалилась:

— И совсем непонятно, почему он выбрал именно тебя! Ты вовсе уж не такой лакомый кусок ни на взгляд, ни на ощупь.

Гина беспомощно принялась плакать.

— Если уж разбираться в этом, так среди нас найдутся и помоложе тебя, — не унималась вдова.

Гина всхлипывала и не знала, как справиться с вдовой:

— Я недавно крестилась, но он попросил меня спеть и помочь тебе собрать кое-какие средства на зиму. А ты — всё равно как животное со мной. Карел, она пришла и требует деньги.

— Какие деньги? — спросил Карел.

— Которые мы получили.

Тотчас выступила и вдова:

— Я говорю только, что я никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь брал деньги за пение. Да ещё мои деньги! Или, может быть, у меня нет детей, которых нужно кормить и одевать?

— Ты от аптекаря? — спросил Карел.

— Нет, я от самой себя, — ответила вдова. — Я не из тех, которые ходят к аптекарю, и он не ходит ко мне. Пусть это делает кое-кто другой.

— Ступай домой! — сказал Карел.

Вдова: — Я понимаю ещё, если б он дал ей крону на горсточку кофе, тогда бы я ничего не сказала. Но такую массу на целое имение и землю!..

— Ступай домой! — сказал Карел. — Ступай домой!

— Ну а мои деньги?

— Я поговорю с аптекарем и расскажу ему, что ты за человек.

— Поговори непременно! Кланяйся ему и передай, что он не имеет никакого права раздавать чужие средства.

Вдова Солмунд сама пошла к аптекарю: она была не из робких. Она хотела убедиться, неужели же действительно только за пение двух-трёх псалмов Гина из Рутена получила всю эту сумму, и не скрывалось ли чего-нибудь за этим.

— Но что же могло скрываться?

Да вот именно это-то она и пришла узнать.

— Нет, тут ничего не скрывается.

— Мало ли что люди говорят! — сказала вдова.

Среди её соседей ходят самые разные слухи насчёт Гины и аптекаря.

— Да ты с ума сошла! — сказал аптекарь. — Убирайся вон! Я не желаю, чтобы ты была здесь.

— Они говорят: она постоянно — и рано утром, и поздно вечером — торчит здесь.

— Нет, это ты вечно торчишь здесь. Но я больше не желаю видеть тебя здесь.

— И если уж говорить правду, — продолжала она, — то я не понимаю, что вы находите в Гине такого, что вас так прельщает. И кроме того, ведь муж-то её жив, и всё такое... Совсем другое дело — я или другая молодёжь, свободная и ни с кем не связанная...

В сущности, аптекарь Хольм очень рассердился, но обстоятельства требовали, чтобы он рассмеялся и до глубины души ранил вдову Солмунд. Этого же нельзя было избежать.

— Послушай-ка, — сказал он, — не позвать ли мне лаборанта, чтобы он выбросил тебя за дверь?

— Этого не требуется, — резко возразила она. — Я только хочу сказать, что вы отдали ей мои деньги, и я хотела бы знать — по какому закону? Потому что у меня есть дети, у которых нет ни еды, ни одежды.

Да, вдова Солмунд была неробкого десятка. Даже после того как был призван лаборант, проявивший энергию за двоих, она стала отступать только крайне неохотно и при громких криках. В дверях она уцепилась за косяк, и её долго нельзя было оторвать.

— Чёрт в тебя вселился, что ли? — сказал лаборант. — Или ты решила остаться тут?

Но как ни была неуравновешенна и груба вдова Солмунд, всё же в её груди жило драгоценное свойство: она с ног до головы одела своих детей, прежде чем принялась шить себе рубашку. Всё, чем она располагала в своей скудной жизни, каждую каплю она готова была отдать своим детям, говоря при этом: «Вот вам! Берите все, если хотите». Материнские заботы свойственны каждой матери, но у неё они перешли в перманентное состояние, в профессию, в грубую и неистовую жадность в интересах детей. Её нападки на Гину из Рутена, её ревность не имели ничего общего с распущенностью: просто она не могла преодолеть горечи, что столько денег прошло мимо её детей. Чего бы она только не накупила им на пятьдесят крон!

И у аптекаря было ещё много возни с вдовой Солмунд, она не хотела сдаться. Под конец она согласилась принять половину пятидесяти крон, а не то грозилась пойти к областному судье. Аптекарь рвал на себе волосы; он, вероятно, не выдержал бы этих превратностей судьбы, если бы все справедливые люди не стали на его сторону. Вендт из гостиницы, верно, поддерживал его в эти мучительные дни, а Старая Мать в новом платье была вполне расположена шутить с ним по поводу безумной вдовы.

— Я никогда с ней не разделаюсь! — говорил он.

Старая Мать не могла не рассмеяться:

— Как это грустно звучит!

— Грустно? Я готов кричать.

— Ха-ха-ха!

Они зашли к Вендту, а потом, как всегда, пошли вверх по новой дороге. Дорога была теперь готова вплоть до самой охотничьей хижины; рабочие только кое-где разравнивали щебень граблями, над ними не было надсмотра, никого, кто бы руководил ими.

От прежней артели оставалось теперь только четверо, остальные кончили и уже уехали обратно на Юг, и Беньямин и его сосед тоже ушли. Но здесь не было работы даже и для четвёртых. День за днём рабочие ходили и поджидали своего старосту, а он всё не приходил. Он лежал в постели, и доктор запретил ему вставать, по крайней мере, ещё в течение недели. А так как он всё-таки хотел встать, то Блонда и Стинэ спрятали его одежду. Было чистым наказанием иметь крестовых сестёр.

Но он и из постели управлял рабочими. Каждый вечер они приходили и получали указания на следующий день, и таким образом дело более или менее двигалось. Но теперь им уже совершению нечего было делать; оставалось только поставить две решётки перед пропастями, а так как это была так называемая точная работа, то они боялись приниматься за неё без старосты.

Рабочие могли бы теперь лениться и наслаждаться спокойными днями, но, казалось, это им и не нравилось: они привыкли напряжённо работать, и им было больше по душе, когда к концу дня у них была закончена заметная часть дороги. Когда пришёл аптекарь Хольм со своей дамой, они обратились к нему с жалобой и стали просить его поставить, наконец, на ноги их старосту. Аптекарь был для них не чужой, поэтому они и решились поговорить с ним: он был отличный парень и нередко более или менее законно доставал им вино; и кроме того, они все до единого были на его вечернем развлечении и смеялись над последним номером. Чёрт возьми! Это действительно было веселье за плату!