Страница 27 из 96
— Я не знаю, как мне благодарить тебя, — сказала фру.
Осе: — Когда он проснётся, снимите с него рубашку и наденьте её изнанкой наверх.
— Хорошо.
— И пусть он лежит в ней целые сутки.
Фру кивнула головой в знак согласия.
— Потом вы можете отправить его в Будё! Это ему не повредит. Я погладила его и он выздоровеет.
— Он останется хромым или с не сгибающейся ногой?
— Нет.
— Как?! Значит, он не будет хромой, и нога будет сгибаться! — восклицает в восторге докторша. — Осе, возьми вот это, всего лишь бумажку, немного денег за такое великое счастье, не откажись!
Но Осе опять начинает кривляться и отказывается от денег:
— Прочь! Не хочу их видеть, они мне не нужны! Деньги, — да что вы думаете...
В ту же минуту внизу открыли входную дверь. Это вернулся доктор, он закрывает за собой дверь, проходит по комнатам и громко зовёт:
— Эстер!
— Сейчас! — сдержанным топотом отвечает ему с лестницы фру.
Она дрожит, она хочет спровадить Осе, хочет, чтобы та поднялась по лестнице на чердак, но Осе высокомерна и не двигается с места.
Нет, Осе не станет прятаться по углам.
Доктор поднимается по лестнице. Фру шикает на него:
— Он спит! Осе усыпила его.
— Что такое? — спрашивает доктор. — Осе?
— Да, она пришла и усыпила его.
Доктор в бешенстве смеётся, скрежещет зубами:
— Вот шутницы-то!
Фру: — Подумай только, он не спал полтора суток.
— Уходите! — говорит доктор Осе и указывает вниз по лестнице.
— У него мой пояс...
— Да, — объясняет фру, — он заснул с её поясом, он у него. Я сейчас!
Доктор уже хочет войти в комнату, фру шепчет ему вслед:
— Не буди его! Только не буди его!
— Вот! — говорит доктор и передаёт пояс со всеми погремушками. — И теперь ступай, как я сказал!
Осе начинает надевать пояс. Но доктору кажется, вероятно, что она действует слишком медленно, он хочет отвести её к лестнице, пробует сдвинуть её.
Но Осе этого не хочет, в то же мгновение она оборачивается, протягивает руку со скрюченными пальцами и впивается ими в лицо доктора.
Глухой рёв. Доктор подпрыгивает на месте и обеими руками хватается за глаза, в то время как Осе спускается с лестницы.
Он стоит некоторое время, нагнувшись вперёд, стоит, словно собирается с духом.
— Что такое? — дрожа от ужаса спрашивает Эстер. — Она повредила тебе?
— Повредила? — Он выпрямляется и отнимает руки от лица. — Погляди сама!
Один глаз у него, весь в крови, висит вдоль щеки.
XII
Сколько времени у занятого старосты отнимают самым нелепым образом! Августа зовут то туда, то сюда, с ним советуются и его отвлекают ненужными разговорами; иногда подходит шеф и задаёт ему вопрос, но Август не в состоянии покрывать цементом стены гаража и отвечать, он может отвечать, только стоя навытяжку перед своим шефом.
— Умеешь ли ты сам управлять автомобилем, На-все-руки?
— У меня нет на это бумаги.
— Удостоверения? У меня оно есть, — говорит шеф, — но только на английском языке. Узнай, пожалуйста, что нам обоим необходимо проделать, чтобы получить разрешение ездить на автомобиле. Мне бы хотелось, чтобы в случае нужды ты мог заменять меня. Отличный выходит гараж.
— Только бы мы успели его сделать.
— Надеюсь, что успеете. Какая досадная история с этим мальчиком, который упал!
На-все-руки: — Я предостерегал мальчиков не два, а десять раз, но это не помогло.
— Они совсем дикие. К тому же и у самого доктора вырвали глаз, и ему надо в больницу. Пароход отходит завтра. Знаете что, вы бы трое могли пойти на пристань и помочь доктору и мальчику подняться на борт.
— Будет сделано.
— Отлично, На-все-руки, и пожалуйста, разузнай, как нам добыть удостоверение. Кажется, нужно обратиться к ленсману или к окружному судье...
Немного погодя пришёл начальник телеграфа, книжный червяк, и Августу опять пришлось стоять навытяжку.
— Нет, больше нет русских книг, и никаких других редких книг.
— Дело в том, — говорит начальник телеграфа, — что я купил русскую библию.
— Ах, так! Ну, я так и знал! — восклицает Август. — Он обратил её в деньги!
— Он сам принёс её мне.
— Сколько вы за неё заплатили?
— Скажите мне раньше, сколько он сам заплатил?
— Свинство по отношению к святой книге! — сказал Август. — Если б я это знал, я никогда бы её не отдал ему.
— Я заплатил пять крон. Пожалуй, слишком много?
Август: — Больше я не пущу его к себе. Однажды он попробовал утащить у меня совершенно новую... то есть я хочу сказать молитвенник, старинный молитвенник.
— На каком он языке?
Август принимается теперь за работу и говорит:
— Больше его ноги не будет у меня...
Потом у дорожных рабочих произошло недоразумение с кузнецом. Пришёл Адольф и пожаловался: кузнец этот — безбожный человек, пусть На-все-руки сам потолкует с ним.
Прекрасно. На-все-руки бранился с кузнецом, — это неумелый парень, буравы ломаются, он не умеет их закаливать.
— Я не умею закаливать?
— Да, не умеешь. А если ты не будешь лучше работать, то ты получишь от нас заказ на последний бурав и последний крюк.
Кузнец смеётся:
— Я здесь единственный кузнец, и другого я не знаю. Может, ты хочешь звонаря попросить оттачивать твои инструменты?
— Я телеграфирую, чтобы мне прислали кузнечный горн, и буду работать сам. И как бы там ни было, но консул достаточно влиятелен, чтобы пригласить в Сегельфосс порядочного кузнеца.
Кузнец бледнеет:
— Порядочного кузнеца? Я учился у самого корабельных дел мастера Орне из Тромсё.
— Но ты не умеешь закалить бурав так, чтобы он не ломался.
— Прекрасно, я не умею. Но если ты умеешь, то в таком случае поучи меня, как делать! Ха-ха-ха!
На-все-руки некогда, совершенно некогда, но он крестится, кладёт на огонь железный прут и велит Адольфу раздувать меха.
Кузнец злорадно созерцает. На-все-руки не кузнец, но он мастер на все руки, также и кузнец. Дело, к которому он прикасается своими руками, не может не удаться; да ему и прежде случалось сталкиваться с каждым ремеслом, случалось стоять и перед наковальней и закалять даже сталь.
И конечно, ему удаётся. Он делает прут более тонким, внимательно следит за жаром, держит наготове горсть песку на тот случай, если жар будет слишком силён, сплющивает прут, поколачивает тоненьким молотком, кладёт в третий раз на огонь, на этот раз на малый огонь, — до чего осторожно, до чего обдуманно!
— Ну, как ты поступишь в дальнейшем? — насмешливо спрашивает он кузнеца. — Конечно, ты отправляешь прут в ведро с водой — и готово! Но не так поступаю я.
Да, он поступил не так: На-все-руки воткнул прут в ящик с песком, подержал там чуть-чуть, — о, всего лишь полмгновенья! — поглядел, получился ли нужный голубоватый оттенок, потом осторожно и испытующе опустил самый кончик в воду, подождал, чтобы голубоватый оттенок совсем сошёл, опять опустил прут в воду, помешал тихонько в воде, дал ему постепенно остыть.
Они попробовали поточить его напильником, но напильник не взял. Кузнец одобрительно кивнул головой. Они попробовали твёрдость кончика о наковальню, кончик не согнулся. Кузнец опять кивнул головой.
— Хорошо, я попробую делать так же, — смиренно сказал он. — Теперь отточи бурав!
— Мне некогда. Но поступай приблизительно так же и с буравами, — поучал На-все-руки. — А крючья накаляй немного меньше, потому что они из сплава стали и железа. Ты должен научиться этому. И помни — осторожный и продолжительный закал!
На-все-руки повезло, и он заважничал, но неизвестно, повезло ли бы ему во второй раз. Может быть, он проделал несколько лишних манипуляций. Но он доказал свою правоту и остался победителем.
На-все-руки обратился к Адольфу:
— В некоторых местах нам следует проверить дорогу. А то, я боюсь, автомобиль с трудом проедет, крылья будут задевать за стену. Нам придётся или надстроить с левой стороны, или взорвать больше с правой. Я зайду к вечеру и посмотрю, что обойдётся дешевле. А так, верно, всё у вас обстоит благополучно?